Путы любви

Это были не те слова, которые доставили бы ей удовольствие. Если бы он говорил ей о своем стремлении к ней или как ему приятно ее видеть все такой же красивой, хотя и пополневшей от того, что она носила его ребенка, вот тогда она, может быть, отреагировала бы мягче. Сделать ей выговор было наихудшим из того, что он мог придумать. Его злость и крик не возмутили бы ее так, как этот упрек. Казалось, он разговаривал с ребенком.

– Ты глупый, маленький ребенок, если думаешь, что Каиристиона или ее своенравная дочь оставят нас в покое. Ты не видишь? Ты слепой? Ты называешь меня глупой, потому что я осторожна. Но я помню, чей клинок убил Каирра.

– Прошло уже две недели, а Каиристиона не предпринимает никаких действий. Я понимаю, что ее люди снова придут сюда и выполнят все ее приказы. Но пока жизнь Лесли в моих руках, этого не произойдет. Я не доверяю своей тетушке, но я знаю ее. Они трое были как дикие звери, это было волчье логово, но они по-людски преданы друг другу. Смерть Киарpa укрепила их верность друг другу, верность матери и дочери.

На лице Дары не было ни кровинки, яркими оставались лишь глаза. У нее тряслись руки, но уже не от злобы, а от страха. Оставив гордость, она умоляла его:

– Лаоклейн, я боюсь не за себя, а за тебя и за нашего ребенка. Ты действительно не понимаешь, какой злой может быть женщина, какой хитрой. Ты ищешь честь и верность там, где их нет. Мать и дочь уничтожат друг друга, если это будет нужно, чтобы уничтожить тебя. Забудь о гордости и послушай меня, я умоляю!

Она окончательно потерпела поражение, когда он покачал головой:

– Ты мне не доверяешь больше, как когда-то?

– Нет, пока твое тщеславие ослепляет тебя и ты подвергаешь себя опасности, которой я боюсь, – спокойно ответила она.

Когда она двинулась с места, он не пытался остановить ее. Ей так хотелось, чтобы он позвал ее, или была бы какая-нибудь причина, чтобы вернуться. Но гордость была их общим врагом.

В первое утро августа, до того как рассвет просиял по всему небу, Лесли встала со своей узкой кровати и оделась во все темное. Она не забыла, как это делается, и поэтому оделась быстро. Все ее вещи были на месте: одежда, и сапоги, и острый кинжал, спрятанный в мягкую кожу одного из сапог. Она привычным движением засунула кинжал за пояс, рукоять его коснулась груди. Лесли рукой провела по краю умывальника. Шестнадцать зарубок на гладком дереве. Шестнадцать дней. Пора!

Слуги уже встали и убрали с пола постели, на которых спали. Они с любопытством смотрели на Лесли, когда она проходила мимо них, но ни один не решился заговорить с ней или попытаться остановить ее, пока она не встретилась около двери с Аилис.

– Куда ты идешь?

Глаза Лесли сузились.

– Я здорова. Меня ждут мои люди.

– Ты уже давно здорова и все это время ждала. Почему?

– Мне так хотелось, – Лесли огрызнулась. – Теперь я хочу уйти.

Она резко отошла от девушки и вышла. Двор все еще был в предрассветной мгле.

Аилис теряла драгоценные минуты, глядя на дверь. Она размышляла о том, рискнуть ли ей разбудить Макамлейда и этим самым разозлить его, или он еще больше рассердится, когда узнает, что этого не сделали. Она потеряла еще несколько дорогих минут, когда стояла у его двери, подняв руку, чтобы постучать, но никак не решалась. Он был в плохом настроении с тех пор, как леди Дара стала жить в отдельной комнате.

Когда Лаоклейн услышал о случившемся, Лесли уже достигла ворот. Страж смотрел на нее с осторожностью и с восхищением, когда она остановилась перед ним.

– Я хочу уйти вместе с моими людьми.

– Макамлейд разрешил?

– А он запрещал? – парировала она.

Страж засомневался:

– Нет, леди Лесли, но…

Что бы он ни собирался сказать, услышать этого никто не смог, страж замолчал навеки. Когда за воротами раздался крик, и Лесли ответила на него дикой радостью, страж обернулся, чтобы сообщить об опасности. В этот самый момент Лесли вонзила свой кинжал в его легкую кольчугу. Кинжал достиг цели. Заструилась темная кровь. И тот вздох, который он сделал, чтобы громким голосом позвать стражу, оказался его последним вздохом.

Лесли изо всех сил старалась открыть ворота, позади слышались крики. Ей удалось сделать это, когда подошел один из тех, кто ждал ее. Воины Аирдсгайнна и Галлхиела встретились под арками крепости. Лесли ускользнула невредимой.

В окно, открытое навстречу летнему теплу и свежему воздуху, Дара услышала первые звуки сражения. Она выбежала в коридор и столкнулась с Лаоклейном. Он схватил ее за руку и быстро сказал:

– Закрой дверь и оставайся в комнате до моего возвращения!

Она пристально посмотрела на него, а потом резко сказала:

– Это леди Лесли, ведь так? Лесли, которой ты помог и которую приютил.

Он не стал ждать, когда она пойдет к себе в комнату и окажется в безопасности, а повернулся и ушел. Эти ее обвинения еще долго слышались ему вместе со звуками сражения, голосами тех, кто сражался, и тех, кто погибал.

В разгаре битвы Лаоклейн уже больше ни о чем не думал, только о том, чтобы выжить и победить. Он рубил сплеча своим боевым топором, нанося удары по чему придется. Его удары отбивали, и он наносил их снова. Враг отступал перед его яростной атакой. Когда он сражался в одиночку и противников оказывалось больше, чем того требовала осторожность, он призывал своих людей, и они мчались ему на помощь. Ему не удалось остаться невредимым, но раны были неглубокие. Вынимая клинок из поверженного врага, он посмотрел вокруг, чтобы помочь тем, где больше всего в нем нуждались. Картина, представшая перед его глазами, вызвала ужас.

Тамнаиса ранили в руку, и он в одиночку, одной рукой сражался с тремя противниками. Он удерживал лестницу, враги наступали сверху. Дара стояла на лестничной площадке, держа в руке камень. Ее глаза, полные ярости, искали Лаоклейна. Он быстро оказался рядом с Тамнаисом. У него совершенно не было ни времени, ни сил, чтобы попросить ее укрыться в безопасном месте. Забыв обо всем, кроме врагов, он отбил их со слабой помощью Тамнаиса. Когда лестница стала свободной, ему захотелось силой утащить ее в комнату.

Злость и страх охватили ее. Ее оцепенение прошло, и она начала опускаться по лестнице. В руках у нее был факел, снятый со стены. Она держала его, как бы угрожая врагу. Он ей казался оружием, которое она несет, чтобы помочь своему мужу.

– Остановись, Дара!

Его окрик испугал ее, в этот момент ее переполняли злоба и ненависть к врагам. Она думала только о захватчиках, угрожавших ее мужу. Она споткнулась, потеряла равновесие и упала.

Лаоклейну казалось, что он бежал к ней целую вечность, стремясь поймать ее. Она лежала неуклюже. Он поднял ее и понес наверх.

Гарда и Аилис, суетившиеся здесь же, пошли за ним в комнату и видели, как он осторожно положил ее на кровать. Когда он выходил из комнаты, они не говорили с ним. Он казался обезумевшим.

Бесстрашие и непобедимость графа Галлхиела в этой битве и то, как он рассчитался с Каиристионой, будут воспеваться в балладах и легендах многими поколениями Макамлейдов. Это Каиристиона повела своих воинов на Галлхиел, и если бы они остановились, она бы вновь вдохновила их.

Каиристионе не было страшно до тех пор, пока темная фигура не возвысилась над ней, подобно башне, и не накрыла своей тенью. Тогда она испытала ужас, но он быстро прошел. Безжалостные руки в черных рукавицах лишили ее страха, дыхания и жизни. Когда наконец Лаоклейн посмотрел на ее искаженное безжизненное лицо, он не испытал жалости, но злоба его умерла вместе с Каиристионой.

Итог этой битвы был грустным. Немногим воинам Аирдсгайнна удалось вернуться в замок. Потери Галлхиела тоже были значительными: двадцать с лишним мужчин, две женщины и крошечный ребенок, который должен был стать наследником Галлхиела.

Лаоклейн слышал всхлипы Гарды у двери своей комнаты, видел ее жалостливое лицо. Он не находил себе места, но лицо его не выражало его переживаний.

– Дара?