Путы любви

ГЛАВА 22

Глубокую тишину летней ночи нарушил крик. Крестьяне схватились за косы и дубинки. Их жены и дети в страхе сгрудились. Набег! Бич каждой горной деревни. Члены кланов богатели от этих набегов, а людям, живущим на земле, крестьянам, они приносят страдания.

В эту июльскую ночь крики доносились из дома, находившегося вдалеке. Мужчина лежал на земле и поил ее своей кровью. Когда кровотечение остановилось само по себе, он понял, что останется жив. В ушах его до сих пор звучали пронзительные крики его жены. Теперь они стали не чем иным, как воспоминанием – ее вырвали из его рук. Они были женаты немногим больше года. Их малышка-дочь кричала в своей колыбели, которую никто уже не качал.

Весть об этом донеслась до крепости. От пахаря к охраннику, от него к слуге, а потом и к Макамлейду. Дара лежала молча, наблюдая, как Лаоклейн надевает свою клетчатую накидку и выбирает оружие. В ее чреве беспокойно шевелился ребенок, и это пугало ее.

– Ты думаешь, они нагрянули из Аирдсгайнна?

Он заворчал и покачал головой:

– Украсть жену? Нет. Каиристиона заставит своих людей убивать, жечь и грабить, не меньше.

– Кем бы они ни были, мошенники не будут ждать, пока их поймают. Есть какая-нибудь надежда схватить их?

– Мы можем только попытаться. – Он наклонился к ней и увидел в ее глазах страх. Он не знал, как ее успокоить.

Она была на шестом месяце, и в последнее время казалось, что ребенок почти иссушил ее.

– Поспи, – сказал он. – Я вернусь на рассвете.

Он нежно поцеловал ее и ушел, зная, что она не заснет. Бретак встретил его в коридоре, и они вместе спустились по лестнице.

– Начинается.

– Да, – задумчиво сказал Лаоклейн. – Я думал, что это произойдет раньше, но жена Киарра ждет благоприятного случая. Она, должно быть, думает, что мы ничего не подозреваем, надеется, что крепость будут плохо охранять.

– Помоги Господь твоей жене, если это так.

– Помоги Господь Каиристионе, если она решится на это, – ответил Лаоклейн зловеще.

В караульном помещении толпились мужчины, возбужденные и готовые встретить врага. Некоторые тихо разговаривали между собой, другие находились в молчаливом ожидании. Приход Макамлейда успокоил всех.

Он оглядел комнату и стал быстро отдавать приказы:

– Вы, Микель и Перт, Алпин и Инисс поедете с Тамнаисом и обеспечите преследование. Я не ищу успеха и не хочу, чтобы вы совершили набег на Аирдсгайнн, хотя, несомненно, именно туда ведет след. Половина из тех, кто остался, пойдут с Никейлом и Дунстаном на охрану замка. Другая половина поедет с Бретаком и со мной. – Он посмотрел в сторону Бретака. – Быстро выбирай себе людей.

Через пятнадцать минут стража Лаоклейна была на лошадях и ждала его приказа. Факелы, сверкавшие в темноте глубокой ночи, отбрасывали дьявольский свет на суровые брови и рты. До них ясно доносился голос их главы.

– Вы окружите долину по двое, на расстоянии не более полулиги между парами. Вас не должно быть видно и слышно. Я не хочу слышать, что вы не готовы.

Он дал им знак выходить, и какое-то короткое время был слышен лишь топот копыт о плитки во дворе. Он и Бретак последними прошли через ворота. Они разошлись сразу же за стенами, в направлениях, указанных Лаоклейном.

– Крестьяне должны быть готовы и ждать в своих домах. В первую очередь они должны позаботиться о своих семьях. Я буду ждать тебя у моста.

Бретак повернул направо, Лаоклейн налево. Он объезжал жителей и просил их оставаться дома и быть готовыми защитить самих себя. Лаоклейн сожалел, что ранее вечером он утомил своего коня поездкой. Конь его был выносливым и послушным, но сейчас он устал. Выехав из дома крестьянина, которого он посетил последним, злясь на врагов, полный решимости выгнать их из долины, Лаоклейн направился к узкому перешейку озера. Когда-то давно какой-то дальновидный предок перекинул через него небольшой каменный мост. Бретака еще не было, и Лаоклейн стал терпеливо ждать.

Рожок луны освещал небольшую часть долины, наслаждающейся быстротечным северным летом. Он знал по памяти, что изгороди на межах были уже не такими новыми, а урожай обещал быть обильным. Стада перегнали из медленно желтеющей долины на новые пастбища, выше, в горы. Стада хорошо охраняли, но если будет нужно, охрану можно и усилить.

Бретак подошел к нему бесшумно, и они вместе перешли через мост. Вода под ним текла спокойно и тихо плескалась о камни моста и травянистые берега озера. Удобно устроившись, насколько это было возможно, они стали ждать и наблюдать. Путь из Аирдсгайнна пролегал по озеру, а враги могли напасть как раз оттуда.

Никто не побеспокоил их на протяжении нескольких часов, и мужчины Галлхиела молча проклинали свою бездейственность. Ночь была тихой, их ночное бдение было им не в тягость, но они предпочли бы сражение этому бездейственному времяпрепровождению. Забеспокоилась нетерпеливая лошадь, но ее быстро успокоили. Слышался шепот летней ночи. Вдалеке залаяла собака и замолчала.

На рассвете Лаоклейну донесли, что люди Тамнаиса вернулись «без хвоста». След, по которому они шли, действительно привел их в горы, в крепость Каиристионы, но там было все спокойно. Утром, с первыми слабыми лучами солнца, осветившего горы, Лаоклейн признал, что их ночное бдение было бесполезным. Каиристиона все еще выжидала.

Приближаясь к Галлхиелу, Лаоклейн воскликнул так, что испугал дремавшего Бретака.

Тот успокоился, когда увидел улыбку Лаоклейна.

– Вон там моя жена, Бретак, наблюдает со стены. Бьюсь об заклад, она провела там всю ночь.

– Не стану с тобой спорить. Она очень смелая женщина. Если бы я мог найти другую такую же, я бы больше не был холостяком.

– Во всем Чистендоме нет другой такой, как Дара, – уверенно заявил Лаоклейн. – Руод перевернулся бы в гробу, если бы узнал, какое счастье он мне принес. Сознание этого было бы для него пыткой.

Когда они подъехали к Галлхиелу, Дара оставила свое бдение и ждала их во дворе. Лаоклейн сошел с. коня и обнял ее, жадно поцеловав в губы.

– Милорд, завтрак готов и вот уже час как ждет тебя. Если бы ты вскоре не пришел, клянусь, я бы принесла его тебе!

Лаоклейн засмеялся, потом поднял глаза на Бретака:

– Нет во всем Чистендоме! Клянусь!

Эти слова привели ее в замешательство, но она вскоре их забыла, стараясь, чтобы Лаоклейн скорее утолил свой голод и отдохнул. Наслаждаясь едой, голодные мужчины одновременно не забывали и о защите Галлхиела.

– Никейл, прикажи дюжине мужчин следить за долиной. Бретак будет делать то же самое ночью. Мои воины будут готовы мгновенно броситься в погоню, лишь только мы услышим о незваных гостях. Мы не должны оставлять долину незащищенной. В мое отсутствие людьми в замке командует Дунстан. Жестоко будет наказан любой, кто нарушит границы моей долины, и это будет предупреждением для всех.

Тамнаис возразил:

– Каиристиону это не остановит.

Лаоклейн не обратил внимания на то, что Дара нахмурилась, сказав:

– Нет, но если ее люди боятся меня больше, чем ее, то они не станут ей помогать.

– Не стоит на это надеяться. Вот уж она никогда не будет беспомощной.

Разговор зашел о жене молодого крестьянина. Жива ли она, и как ее можно вернуть. Предпринимать такую попытку или нет – такого вопроса не было. Это было решено. В ответ на преданность своих вассалов глава рода должен был в полной мере помогать им своей властью и силами, которые были в его распоряжении. И более того, это был вопрос чести и гордости горца.

Для Дары это был беспокойный день, хотя Лаоклейн проспал большую его часть. Казалось, слуги мало чем помогали мужчинам, которым весь день что-то было нужно. Служанкам она приказала посадить на цепь неугомонных гончих собак, которые были в доме, и бросить им кости. Все это время она думала о Лаоклейне, потому что с наступлением сумерек он пойдет на встречу с Каиристионой в ее собственное логово.

Днем, когда Лаоклейн попросил Дару разбудить его, она пошла в их комнату, неся еду и напитки. Крепкий парнишка лет двенадцати шел вслед за ней с тяжелыми бидонами горячей воды. Дара поставила поднос на стол и посмотрела, как мальчик наполнит ушат. Когда он ушел, она подошла к кровати. Он спал настороженно, как всегда. Она знала, что стоит ей только дотронуться до него или прошептать его имя, он тут же проснется. Ей не хотелось делать ни того, ни другого. Сейчас он принадлежал только ей одной, когда же он проснется, его позовут его обязанности.