Крушение столпов

«Ну вот, – подумал маркиз, – я уже и не знаю, что у меня в доме».

Он снова нащупал подлокотник кресла и, вздохнув, опустился на сиденье.

Маркизу де Ла Моннери было восемьдесят четыре года. Несколько лет назад ему удалили катаракту с обоих глаз, но и это не спасло его от слепоты. Лишь в яркий солнечный день он еще мог с трудом разглядеть серый проем окна – словно простыню, висящую в черноте ночи; в иные вечера едва различимое свечение указывало ему, что зажгли лампы. Он жил словно в глубине огромной мертвой жемчужины.

Временами, когда между ним и лампой кто-нибудь проходил, он различал тень и думал: «Смотри-ка! Я все-таки что-то увидел». Но и эти последние проблески зрения ослабевали с каждой неделей. Маркиз знал, что вскоре слуги и родственники, которых он изредка встречал в коридорах замка, утратят даже те неясные, похожие на призраки, очертания, какие он еще различает, и Моглев станет для него лишь громадным склепом, населенным голосами.

Дверь отворилась – вошла Жаклин Шудлер в сопровождении высокого офицера спаги[2].

– Это я, дядя Урбен, – громко сказала она, – я, Жаклин.

Всякий раз, когда она входила в комнату и обнаруживала старика вот так глубоко сидящим в кресле, она боялась, что он умер.

Маркиз выпрямился.

– Ну что, взяли? – спросил он.

– Понятия не имею, дядюшка, – ответила Жаклин, бросая на мраморную консоль треуголку и хлыст. – Я отстала от собак в болотах Волчьей ямы, а тут стало темнеть… Я прямо сама не своя от злости! К счастью, я встретила капитана Де Вооса, который потерялся, как и я. Это меня все-таки немного утешило, и мы вернулись вместе. Я предложила ему заехать к нам и подкрепиться.

Маленькая, очень тоненькая, с хрупкими запястьями и щиколотками, худенькой шеей, высокими дугообразными бровями, Жаклин была во всем черном. Юбка для верховой езды, забрызганная глиной, присобиралась на бедре, чтобы не стеснять движения.

Молодая женщина села в кресло, стоявшее по другую сторону камина, попудрилась и быстро пригладила гребнем волосы. Костюм никак не соответствовал столь хрупкой внешности.

– Кто-кто? Де Воос?.. Какой капитан Де Воос? Не знаю такого, – пробурчал маркиз.

– Ну как же, дядюшка, это гость Жилона. Его представляли вам сегодня утром, перед охотой. И он сейчас здесь, со мной, – поспешила уточнить Жаклин.

– А-а!.. Прекрасно, – отозвался маркиз.

– Я злоупотребляю вашим гостеприимством, месье, – сказал Де Воос.

Невольно он заговорил слишком громко, будто обращался к глухому, и услышал, как его собственный голос отразился от высоких кессонных потолков.

Маркиз приподнял веки, его белесые, лишенные хрусталиков жуткие зрачки повернулись в том направлении, откуда донесся голос офицера.

– И как тебе этот капитан, Жаклин? – спросил он.

Молодая женщина, слегка улыбнувшись смущенно, поглядела на высокого спаги и не нашла ничего лучшего, чем принять иронически-веселый тон.

– Ну что же, дядюшка, он очень высокий, – отвечала она. – Метр восемьдесят…

– Восемьдесят четыре, – уточнил Де Воос, показывая тем самым, что с удовольствием принимает игру.

– Он – шатен… погодите-ка, темный шатен или светлый? – продолжала она, делая вид, будто придирчиво разглядывает его. – Нет, темный шатен. На нем восхитительный красный доломан. И… вообще, он красив! Вот так!

– Благодарю, – поклонившись, сказал Де Воос.

– Сколько лет? – опять задал вопрос старик.

– Тридцать семь, месье, – ответил Де Воос. И, обернувшись к Жаклин, добавил: – Теперь вы знаете обо мне все.

На несколько мгновений наступила тишина. Жаклин нагнулась поворошить угли, и над черным бархатным воротником, над белым галстуком приоткрылась полоска хрупкой шеи и стал заметен золотистый, легкий, почти детский пушок волос на затылке.

– Ты собираешься за него замуж? – внезапно произнес слепец.

Жаклин резко выпрямилась.

– Дядюшка, я же вам сказала, – воскликнула она, рассмеявшись, – что еще сегодня утром, до охоты, я не была знакома с господином Де Воосом! – И добавила, почувствовав на себе пристальный взгляд капитана: – Имейте в виду, дядюшка непременно хочет выдать меня замуж. Это у него прямо мания. Но не волнуйтесь: вы никакой опасности не подвергаетесь.

Не зная, как себя вести, Де Воос просто развел руками, показывая, что во всем – воля Провидения.

– Но ведь она должна выйти замуж! Я знаю, что говорю! – вскричал маркиз, хлопнув по подлокотнику кресла.

– Оставьте, прошу вас, дядя Урбен! – потеряв терпение, обрезала его Жаклин. И, стремясь переменить тему, добавила: – Больше всего меня возмущает то, что Лавердюр настигнет оленя один.

– Сколько же мы сегодня отмахали? Я плохо знаю местность и не могу подсчитать, – заметил Де Воос. – Пятьдесят километров, пятьдесят пять?

– Ну что вы! Не больше сорока, – ответила Жаклин.

– Вы наверняка получите более точное представление о наших дорогах, месье, если окажете нам честь посетить Моглев еще раз, – сказал маркиз.

2

Жаклин и Де Воос заканчивали поданный им сытный полдник, когда вошел первый доезжачий.

Небольшого роста, коренастый, мускулистый, с легкой проседью, с задубевшей от капризов погоды кожей, на редкость правильными и горделивыми чертами лица, живыми черными блестящими глазами, первый доезжачий уже начинал бороться с возрастом. Не сняв облепленных грязью сапог, раструбы которых доходили ему до середины бедра и скрывались под фалдами желтого кафтана, с охотничьим хлыстом на шее, охотничьим рогом на поясе, ножом на боку и держа в руке шапку, он стоял, выпрямившись перед маркизом.

– Ну что, Лавердюр? – спросил тот.

– Да то, господин маркиз, что ничего тут не понятно, – ответил доезжачий. – До чего я зол, и сказать не могу. Черт бы его подрал!

– Но-но, не ругайтесь, Лавердюр!

– Прошу прощения, господин маркиз и госпожа баронесса, – продолжал доезжачий, – но господин маркиз меня поймет… Мы гнали оленя ну уж никак не меньше получаса. В последний раз, как я его видел, у него уже язык вываливался. И вдруг ни с того ни с сего этот олень исчез, точно дьявол его куда скрыл. Господин маркиз согласится, что тут без колдовства не обошлось!

И он, горестно сморщившись, потер красную полоску на лбу – след, оставшийся от шапки.

– Хотите глоток вина, Лавердюр? – спросила Жаклин.

Ее вполне устраивало то, что и первый доезжачий потерял оленя.

– О! Госпожа баронесса слишком добра, – ответил доезжачий, по привычке взглянув на слепца.

– Да-да, конечно, выпейте, Лавердюр, – отозвался маркиз, словно почувствовав его взгляд. И, взяв со столика, стоявшего рядом, бронзовый колокольчик с деревянной ручкой – совсем как те, какими в колледжах возвещают конец перемены, – громко зазвонил.

Появился старик в ливрее из толстого сукна бутылочного цвета. Он шел шаркающей походкой, склонившись вперед, в чуть провисших между ногами брюках; из впалой груди доносилось хриплое дыхание, обычное у больных эмфиземой легких; трясущиеся отвислые щеки придавали ему сходство со старым быком.

– Господин маркиз звонил? – спросил он.

– Подайте мне охотничий ящик, – ответил слепой.

– Господин Лавердюр, не могли бы вы мне помочь? – обратился к доезжачему старик в зеленой ливрее.

– Ну конечно, господин Флоран, – ответил тот, ставя пустой бокал.

Двое слуг, властвовавшие десятки лет – один над домом, другой над псарней и конюшней, – всегда обращались друг к другу на «ты», но в присутствии хозяев держались несколько церемонно.

Де Воос увидел, как они подошли к странному предмету красного дерева, напоминавшему старинные столы для триктрака, но раза в три больше, и поставили его перед слепцом. Маркиз откашлялся, прочищая горло. Встал, отыскал в кармане, запрятанном в фалдах, носовой платок, сплюнул, тщательно вытер рот и снова сел. В своем обтягивающем торс кафтане он напоминал тех маршалов из рода Моглев, от которых происходил и чьи портреты с голубой лентой наискось, испещренные трещинками, слабо поблескивали на стенах, – вылитый старый маршал времен Семилетней войны, забывший надеть парик и отпустивший усы.

2

Вид легкой кавалерии во французских колониальных войсках в XIX–XX веках, действовавших в Северной Африке.