Страница 19 из 24
Капитан, точно, был орел. Верткий попутчик его комком лежал на дне сетки, а капитан еще держался за веревки и даже время от времени отрывал от груди свою красивую голову, чтобы бросить грозный взгляд на поджидавшую внизу команду.
На Шикотане мы хорошо устроились. Друзья Паганеля с цунами-станции отвели нас на постой в большую квартиру сварщика Пети.
Сварщик Петя был одинокий и очень добрый человек. Мы сразу поняли это, как только он вошел.
Петя увидел незнакомых людей, и глаза его нежно заголубели. Одна из Петиных комнат была превращена во временный склад. Он разворотил большую гору имущества, выдал каждому из нас по два меховых спальника, поставил четыре раскладушки и, пока мы застилали свои кровати, быстренько накрыл в соседней комнате стол.
— У нас здесь сухой закон, — сказал Петя, прицеливаясь, куда бы поставить огромный и круглый, как люстра, графин. — То есть, полусухой… То есть, совсем, конечно, сухой. Но знакомым людям дают.
Паганель взглянул на графин и зажмурился.
А папа храбро выпил рюмочку.
Он выпил, посидел минуту с распахнутым ртом, вытер набежавшую слезу и заговорил с Петей о другом применении спирта.
Петя охотно подтвердил, что за спирт здесь можно достать и крабов, и кетовой икры — что верно то верно.
Правда, у самого Пети не было почему-то ни того ни другого.
Мы угостили Петю остатками нашей кунаширской икры.
Петя отнесся к ней положительно.
В разгар ужина пришел один Петин приятель, бывший мореход, а теперь работник электростанции — так он представился.
Приятель оказался бойким человеком. Дяде Коле он сразу сказал:
— Не верю, что ты писатель.
— Ну, что ж, — пожал плечами дядя Коля. — Не верите — не надо.
— А ты меня убеди, — сказал приятель. — Покажи книжку.
— К чему, — снова пожал плечами, дядя Коля. Но приятель очень просил убедить его, и дядя Коля показал сборник рассказов, который возил с собой.
Приятель быстро оттянул ворот свитера и спустил книжку за пазуху. А с дядей Колей пообещал рассчитаться лисьими шкурками. Он сказал, что в соседнем поселке, Крабозаводске, живет его закадычный друг — великий охотник на шикотанских лис. Друг стреляет их из ружья, а также травит собакой. Собака у него, что удивительно, сеттер, которого он переучил с водоплавающей птицы на лисью охоту. Сначала сеттер не очень соображал в этом деле, но после того, как один старый лис выцарапал ему правый глаз, остервенился и теперь давит их, прямо как котят.
Приятель дал нам адрес охотника и велел завтра же идти в Крабозаводск. Каждый получит по шкурке, — говорил он. Самую лучшую охотник, конечно, отдаст дяде Коле — приятель сам его об этом попросит. Остальным достанутся шкурки похуже. Но тоже ничего. Папа, возможно, получит слегка побитую молью (папа почему-то понравился приятелю меньше других).
Скоро папа и Паганель вылезли из-за стола. Папа оправдался тем, что ему надо заняться ребенком — то есть мною, а Паганель взялся ему помогать. Один слабохарактерный дядя Коля ничего не сумел придумать и остался.
Несколько раз потом дядя Коля выглядывал из комнаты и укорял папу с Паганелем:
— Дезертиры! — говорил он. — Выходит, и здешнее гостеприимство мне одному переносить? Это при моей-то печени.
Чувствовалось, что дяде Коле тоже очень хочется нырнуть в спальник. Но раскрасневшийся Петин приятель хватал его за плечи и уволакивал обратно — досказывать про то, как он тонул в Гибралтарском проливе…
14. Два похода по Шикотану
Погода с утра испортилась. Надвигается тайфун. С вершин сопок ползет туман, дует холодный ветер, на море — барашки.
Все суда попрятались в бухту — лов сайры прекращен, и заводы встли.
По пыльным улицам Мало-Курильска бродят без дела толпы сезонников и студентов.
И у нас настроение кислое.
Решили вдруг пойти на почту и отбить по телеграмме домой.
Паганель сидел над своей целых полчаса — думал, как бы ему уложиться в минимальное количество слов. В конце концов, он написал: «Жив, здоров».
Дядя Коля сердито удивлялся.
— Черт-те что, — ворчал он. — Корпеть полчаса и все же ухитриться допустить лишнее слово. Это надо уметь.
Вообще Паганель начинает всех выводить из себя своей рассеянностью. Утром он просыпается, долго прислушивается к чему-то, вытянув шею, и встревоженно показывает пальцем за окно: «Что это там такое — пи-пи-пи?»
Папа взрывается: «Ты напоминаешь мне ту слушательницу курсов Леонардо да Винчи, которая была убеждена, что творог добывают из вареников!.. Пи-пи-пи… Цыплята это, разумеется!»
Паганель везде забывает свои темные диоптрийные очки и потом возвращается за ними, ломая нам график.
А вчера мы ходили в Крабозаводск. Не за шкурками, конечно. Просто так. К охотнику, впрочем, зашли — на всякий случай. Но дома его не застали, он ушел в Мало-Курильск.
Всю обратную дорогу Паганель был задумчивый-презадумчивый, а под конец признался, что устал высматривать среди встречных одноглазого мужчину.
— Так зачем высматривал? — спросили мы его.
— Ну, как же, — объяснил он. — Этот охотник, которому лис выдрал глаз… Думал, вдруг попадется навстречу…
Папу чуть не хватил удар.
— Это же у собаки его один глаз! — рыдающим голосом закричал он.
Начальник цунами-станции сказал, что отправляться сегодня куда-то далеко он нам не советует — рискованно. Но если мы не хотим терять времени даром, то до начала тайфуна, то есть до двух часов дня, можем посмотреть самую ближнюю бухточку. Бухта очень симпатичная, до нее каких-нибудь два километра, и туда даже можно спуститься — есть тропа, огражденная канатами.
Сразу же за крайними домами Мало-Курильска, на горке, ветер оказался таким сильным, что Паганель засомневался в правильности расчетов цунамистов. Похоже на то, сказал он, что тайфун уже обрушился на остров, а они там у себя все еще ждут его. И вообще, не лучше ли нам повернуть назад?
Папа, перенесший за свою жизнь несколько тайфунов, посмеялся над Паганелем. Считай, сказал он, что это легкий ветерок. Так себе — зефир. Когда загудит тайфун, мы поползем на четвереньках. Заведомо. Тайфун поднимает камни и выворачивает с корнем деревья. А пока еще ни одно дерево не вывернуто… Вернуться, впрочем, можно. На всякий случай. Он не против.
Они остановились, решили подождать отставшего дядю Колю и спросить его мнение.
Однако дядя Коля, погруженный в свои мысли (он уже второй день был в них погружен), прошагал мимо, не откликаясь. Из трубки его снопами летели искры — подходить к дяде Коле ближе, чем на четыре шага, было опасно. Мы двинулись вперед и скоро опять перегнали сосредоточенного дядю Колю.
Тропинка вела все вверх и вверх, и ветер с каждым шагом становился злее. На открытых местах он так плотно прижимал к земле высокую траву, что казалось, будто ее долго утюжили асфальтовым катком.
У самого берега одиноко гулял рыжий теленочек. Когда он поворачивался хвостом к морю, короткая шерсть его вставала дыбом.
Мы сначала полюбовались с крутизны открывшимся видом, а Паганель, вытянув руку, даже попытался спеть: «О скалы мрачные дробятся с ревом волны!» — но поперхнулся собственной бородой и умолк.
Потом начали искать спуск в бухту.
Или мы вышли не на то место, или начальник станции сам никогда здесь не был, но только вместо тропы, огражденной канатами, мы нашли всего лишь ржавый трос, почти отвесно уходящий в расщелину, — и больше ничего.
Паганель и папа, тем не менее, как заправские альпинисты, небрежно поплевывая с обрыва, стали убеждать друг друга, что вообще-де спуститься тут можно, ничего такого смертельного они в этом не видят и так далее.
Подошел дядя Коля, молча постоял рядом, потом, словно очнувшись вдруг, спросил: «Можно, говорите?» — и, сунув трубку в карман, полез вниз.
— Куда? — спохватился Паганель. — Вернись немедленно, безумец!
Дядя Коля от этого неожиданного крика втянул голову в плечи, но не остановился.