Страница 15 из 42
Бежать выпало Хрычу.
— А башлей-то нет, — сообщил он.
Васюков и Козел обшарили карманы — нашли четыре копейки. И все приуныли.
Но тут закончилось первое отделение концерта самодеятельности, и в коридор выскочил перекурить участник спектакля Володя Мухин.
— Хрыч, знаешь этого доходягу? — спросил Васюков.
— Володька, — ответил Хрыч. — Артист ихний… Привет, Муха! — крикнул он. — Дай закурить.
— Да вот, ребята, только одна и была, — показал сигаретку Володя.
— Ну, дай на пачку «Бсломора».
— Нету, — уныло соврал Володя. Дело в том, что у Мухина имелось восемьдесят четыре копейки, которые он предполагал растянуть до стипендии, и, конечно, отдать часть из них Хрычу было бы чистейшим безумием.
— Ты!.. Чарли Чаплин! — вмешался Васюков. — А ну иди сюда. Считать умеешь? — и он толкнул ногой загремевшие бутылки из-под «Розового крепкого». — Мы же не задаром. Завтра по утрянке сдашь их — и возвратишь свои капиталы. Еще на котлетку останется. С макаронами.
— Да ей-богу, ребята, — забормотал Мухин, — у нас стипешка только через два дня…
— А ты дуй, займи у кого-нибудь, — посоветовал Васюков. — Для друга, а? — он хлопнул по плечу Хрыча. — Для лучшего. — У кого же сейчас займешь, — тоскливо сказал Володя. — Все без денег.
— У, жмот! — остервенился Васюков. — Ну-ка, Козел, сделай ему физзарядку!
— Откройте форточку, вытряхните коврик! — дурашливо заорал Козел и особым приемом схватил Мухина за нос.
— Ини-раз! Иии-два! Встали — присели! — начал отсчитывать он, заставляя бедного артиста приседать и разгибаться.
После основательной физзарядки Володя Мухин выложил свои восемьдесят четыре копейки.
— А еще темнил! — зло сказал Васюков и ребром ладони рубанул Мухина по шее. — Беги отсюда, пока я добрый! Да не вздумай там никнуть!
Хрыч, зажав в кулаке мелочь, помчался за папиросами.
Володя Мухин — на сцену: антракт уже кончался. Во втором отделении он изображал подвыпившего хулигана, и сцена эта прошла с колоссальным успехом, благодаря красному носу исполнителя, слезящимся глазам и очень естественному заиканию.
А Васюков и Козел остались скучать в подъезде.
Но скучали они недолго. Скоро в коридор выскочил Женя Дубейко. Он выскочил размяться перед показательными выступлениями на параллельных брусьях. Для начала Женя прошелся на руках, потом стал приседать — поочередно то на правой, то на левой ноге.
— Г-гы! — уставил на него палец Козел. — Глянь, Махно, — физзарядка! Сам делает!
— Заткнись, дура!.. Клиента спугнешь. — сказал Васюков и окликнул Дубейко: — Парень! Купи у нас бутылки. Со скидкой отдаем — за тридцать копеек. А ты их поутрянке в киоск — и разбогатеешь. Верный бизнес.
Женя Дубейко, только что погулявший на руках и чувствовавший, как напряжены под рубашкой его мышцы, дерзко ответил, что он в гробу видел такой бизнес и таких бизнесменов.
— А ты горячий! — удивленно протянул Васюков. — Ну-ка, Козел, сделай ему холодный душ!
Козел сграбастал Дубейко грязными лапищами за уши, пригнул к земле и поплевал на дубенкинскую макушку.
— Больше не шипит! — радостно оскалился он. — Остудился!
…Пока Хрыч бегал за папиросами, Васюков и Козел еще дважды успели сбыть бутылки. Капитан команды холодильщиков Арнольд Гвоздиковский, вышедший в коридор сосредоточиться перед решающим туром поединка с кулинарами, отдал деньги безропотно. Заартачившемуся же отличнику учебы Федору Брыкину пришлось сделать «физзарядку» и «холодный душ».
Денег в результате набралось изрядное количество, и возвратившегося Хрыча сгоняли еще за двумя бутылками «Розового крепкого».
После этих двух бутылок Козел окончательно захмелел и отказался играть в карты.
— У меня тут где-то баба знакомая, — сказал он. — Щас я ее приволоку.
И он поперся на второй этаж, в красный уголок. У приоткрытых дверей красного уголка дежурил какой-то жиденький хлопчик.
— Папаша, — сказал ему Козел. — Вызови Любку.
— Пока нельзя! — строго ответил дежурный. — Она как раз призы вручает.
— Ах ты, рожа! — возмутился Козел. — А хочешь, я тебе физзарядку сделаю?
И сделал…
Вот, собственно, те немногие детали, которыми хотелось дополнить вышеприведенное сообщение газеты. Все же остальное в заметке изложено верно. Вечер, действительно, прошел интересно и насыщенно, ребята к девушки славно повеселились и с отличным настроением разошлись по своим комнатам.
Четыре страницы про любовь
Витя Бочукин до восемнадцати лет за девушками не ухаживал. Не потому, что он был убежденным женоненавистником, а просто времени не хватало. То надо было перестраивать гардероб в соответствии с резко крутнувшейся модой: расклешивать штанины, замуровывать карманы с боков и прорезать спереди; то копить деньги на портативный магнитофон, а потом бегать с ним по друзьям — записывать на пленку песенки Эдит Пиаф и Высоцкого; то… да, впрочем, мало ли забот в наш стремительный век у юного джентльмена, каковым являлся Витя Бочукин.
А тут вдруг Вите пришла повестка. В указанный день он явился в военкомат, и там ему сообщили, что через неделю забреют в армию, в полном соответствии с законом о всеобщей воинской обязанности. Взволнованный Витя возвращался из военкомата на такси и не утерпел — поделился своими новостями с водителем.
Таксист, оказавшийся довольно бойким на язык товарищем, присвистнув, сказал:
— Теперь у тебя, братка, на всю эту неделю одна должна быть задача — по девкам шуровать. Так, чтобы дым коромыслом. Минимум — двадцать четыре часа в сутки. А то загонят тебя куда-нибудь, где Макар телят не пас, будешь локти кусать. Я сам три года отбухал в нашей группе войск — только в кино баб и видел.
Витя Бочукин учел наставления таксиста и в оставшиеся дни кое-что в этом направлении успел провернуть. А именно: на другой же день он разыскал одну свою полузабытую знакомую Ниночку Куликову и пригласил ее в кино.
Ниночка не заставила себя долго упрашивать. Во-первых, потому, что за последнее время ее как-то мало приглашали в кино или на танцы, а во-вторых, потому, что сердце Ниночки было, в принципе, свободно. То есть, вообще-то, она переписывалась с одним школьным товарищем — Сергеем Терешкиным, третий год дослуживающим на Дальнем Востоке в бронетанковых войсках. Но переписка эта была исключительно дружеской, по крайней мере со стороны Ниночки. Никаких торжественных клятв она Сергею Терешкину не давала и, значит, имела пока что право выбирать и маневрировать.
Так вот, Витя Бочукин, не встретив отказа, сводил Ниночку в кино на два сеанса и, соответственно, дважды проводил домой. Заметил, что каких-либо значительных слов между ними сказано не было. Ниночка выжидающе молчала, предоставив инициативу своему неожиданному кавалеру, а Витя был избавлен от необходимости разговаривать, поскольку при нем находился его спасительный магнитофон. Гуляли они поэтому, как все нормальные люди. То есть Витя левой рукой держал Ниночку за шиворот, а правой нажимал на клавиши магнитофона, подбирая соответствующие моменту лирические мелодии.
Возможно, конечно, что Витя Бочукин и собирался в дальнейшем повесить на стенку магнитофон и конкретно поговорить с Ниночкой, взять с нее, допустим, обещание — что-нибудь наподобие: «Жди меня, моя Маруся, чаще шли приветы…» Могли у него быть такие планы. Однако осуществить их Бочукин не успел.
На этом можно было бы закончить первую из страниц, но, справедливости ради, следует, наверное, упомянуть еще об одном факте, пусть даже ничего существенного не прибавляющем к рассказанному выше.
А факт следующий. В тот день, а вернее, вечер, когда, по подсчетам, Витя Бочукин должен был отбывать к месту прохождения службы, в квартире у Ниночки Куликовой зазвонил телефон.
— Внимание! — сказал деревянный голос. — С вами будет говорить Фантомас!
Некоторое время из трубки доносился нестройный шум, потом вроде бы забренчала гитара и другой голос, чем-то знакомый, с надрывом пропел: