Бегство от волшебника

Дрожа от холода, Анетта выскользнула из обрывков своего зеленого одеяния и на секунду осталась нагая, одной длинной ногой упираясь о камни, а другую поставив в тепло автомобиля. На заднем сидении была брошена вельветовая куртка. Анетта нырнула в нее, поверх закуталась пледом и в изнеможении откинулась на спинку сидения. Потом она посмотрела на Мишу. Сняв рубаху, он выжимал из нее воду. Грудь и спина у него были покрыты густыми черными волосами, теперь плотно облепившими тело. Намокшие волосы прилипли к щекам, и капли воды катились по ним, как слезы. Увидев это, Анетта начала всхлипывать.

Мощным рывком машина сдвинулась с места. Закрыв глаза, Анетта чувствовала, как мокрые шины, буксуя, расшвыривают гальку. Туман из серого успел превратиться в серебристый и теперь становился золотым. Сквозь эти скопления золота они выбрались на шоссе, и начался длинный путь домой. Рев мотора достигал высшей точки. Слезы из глаз Анетты струились непрестанно. Никогда еще ей не было так плохо. К тому времени, когда она сумела кое-как справиться с собой и сидела, глядя на Мишин влажный затылок, с которого все еще стекали капельки морской воды, — к тому времени они уже проезжали окраины Лондона. Миша упорно молчал, и только когда показалась Темза, сказал: «Оденься-ка лучше в свою одежду».

Его слова достигали ее ушей словно сквозь вату, и все же она послушно налепила на себя обрывки платья, снова завернулась в куртку. Завершив все эти действия, она с удивлением поняла, что автомобиль уже стоит перед домом в Кампден Хилл-сквер. Мотор заглох, стало ужасно тихо. Миша вышел и отворил перед ней дверцу.

— Я не могу туда идти, — отчетливо сказала Анетта.

— Иди, — односложно произнес Миша. И снова ее охватило чувство, что он смотрит не на нее, а мимо или сквозь нее. Она кое-как выкарабкалась на тротуар. Миша подошел к двери и позвонил. Потом сел в машину и уехал, оставив Анетту одну перед домом.

Кутаясь в Мишину куртку, она стояла в глубокой растерянности. Потом поднялась по ступенькам и толкнула незапертую дверь. Девушка начала подниматься к себе, и когда проходила мимо комнаты Хантера, тот вышел и наблюдал за ней, не произнеся ни слова. Добравшись до площадки, расположенной под ее комнатой, она, словно в тумане, увидела Розу, стоящую на самом верху. Анетта обратила внимание, что дверь в ее комнату отворена. «Только бы не упасть», — пронеслось в голове у девушки. Она вдруг поняла, что у нее страшно болит голова. И устало привалилась к перилам. Роза стояла перед дверью ее комнаты, как некий грозный архангел.

— Где ты была, Анетта? — спросила она.

Анетта не знала, что сказать. Она так устала, смертельно… Ей удалось взобраться еще на одну ступеньку. И тут Роза заметила Мишину куртку.

— Анетта… — начала Роза и замолчала. На нижней площадке Хантер что-то говорил, но что именно, нельзя было разобрать.

Роза вдруг бросилась в Анеттину комнату и стала один задругам выдвигать ящики комода. Набрав полную охапку одежды, она швырнула ее Анетте в лицо. Потом выволокла один из ящиков и грохнула о площадку. Поток нейлона и шелка заструился вниз.

— Не надо! — воскликнула Анетта. Она отступила вниз и тут же снова попробовала подняться. Но руки бессильно скользнули по перилам, а ноги поехали вниз по гладкой дорожке из тканей. Потеряв равновесие, она рухнула и с грохотом покатилась по ступенькам под ноги Хантеру.

Роза закричала и побежала вниз, на ходу раскидывая одежду. Анетта сидела на полу, раскачиваясь туда-сюда. Постепенно она начала тоненько подвывать. «О Боже, — причитал Хантер. — О Боже!»

Он попробовал поднять Анетту, но она вырывалась из его рук и, раскачиваясь, завыла еще громче. «Наверное, — рыдала она, — наверное, я сломала ногу…» Роза опустилсь рядом с ней на пол. Хантер видел, что сестра тоже сейчас заплачет. «Боже мой, Боже!» — пробормотал Хантер и бросился к телефону.

17

День клонился к вечеру, и лампа горела на столе в комнате Питера Сейуарда уже более получаса. За окном под ветвями платанового дерева догорал печальный зеленоватый свет. Задернуты шторы или нет, Питера не волновало никогда. Призраков, слетающихся на обнаженный свет окон, он не боялся. Отложив ручку, Сей-уард озабоченно смотрел на полотнища иероглифов. Они были загадочны, как всегда. Наконец он аккуратно сложил их. Потом взял нож и пододвинул к себе несколько объемистых книг, только что прибывших из Парижа. Глянул на часы, начал разрезать страницы. Прошло немного времени.

Раздался стук в дверь, и вошел Миша Фокс.

— Я опоздал, — произнес он. — Прошу меня извинить.

— Не беда, — ответил Питер Сейуард. — Я не тратил время зря. — Он повернул свой стул, и Миша опустился на пол у его ног. Несколько минут они сидели молча. Миша задумчиво смотрел куда-то в угол, а Питер — на Мишу.

— Вид у тебя усталый, — проговорил Питер Сейуард.

— Все сходят с ума, как обычно, — покачал головой Миша.

— Ты сводишь их с ума, — заметил Питер.

— Но тебяне свожу, — задумчиво сказал Миша. — Слышал, что случилось в доме после того, как ты ушел?

— Да. Рейнбери зашел и рассказал. — Питер, нахмурившись, покачал головой.

— Ну, и ладно, — отозвался Миша. В интонации, с которой он это произнес, угадывалось, что с грустными делами покончено и теперь можно заняться более веселыми. — Фотографии у тебя?

— У меня, — согласился Питер и, потянувшись к ящику стола, извлек оттуда объемистую потрепанную книгу в зеленой обложке. Бухнув ее на пол, он слез со стула и сел рядом с Мишей. Тот уже листал страницы и был настолько взволнован, что почти разрывал их.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Лучшего я не видел! И до чего детально! Какой же ты умница, Питер! — Он радовался, словно ребенок, он почти хлопал в ладоши, и лицо его выражало теперь и живую боль, и радость, с него совершенно исчезло то напряженно-внимательно-недовольное выражение, присутствовавшее еще минуту назад. — О Питер, если бы ты знал, как я растроган! Какие дивные фотографии! Они трогают мою душу чем-то, что вскоре вернется ко мне. Я чувствую, вернется! Какое это чудо! — чувствовать, что ничего, оказывается, не умерло!

Питер Сейуард неуклюже сидел на полу, положив руку на сидение стула и наблюдая за Мишей. Море книг окружало их.

Миша молча разглядывал какой-то снимок.

— Вот эта маленькая улочка, видишь? — наконец произнес он. — А где-то здесь магазин, да, кажется, краешек его виден. И там я в детстве покупал сласти. А если вот сюда пойти, то будет наш дом. Улица, потом площадь, а уже за ней наша улица. — Он перевернул страницу. — А здесь! — воскликнул Миша. — Здесь, за этим углом что было? Ну-ка, отвечай. — И он показал Питеру фото.

— Наверное, твоя школа? — немного подумав, сказал Питер.

— Правильно! — вскричал Миша. Догадливость Питера так его восхитила, что он чуть ли не кинулся обнимать его. — А помнишь, в ту нашу встречу я все пытался вспомнить, как же звали учителя немецкого языка? Так вот, вспомнил — Кюнеберг!

— Кюнеберг, — повторил Питер. Он смотрел на Мишу и чувствовал изумление и нежность, неизменно пробуждающиеся в нем во время этих странных встреч. Миша был загадкой, которую, Питер это чувствовал, ему никогда не удастся разгадать… при том, что, наверное, никто не знал о Фоксе так много, как он. Но чем больше Миша раскрывался перед Питером, тем загадочней становился. Когда-то Мише взбрело в голову рассказать Питеру о своем детстве; и постепенно из его воспоминаний возникла картина настолько удивительная, что Питер сначала принял все услышанное за некий смешанный с крупицами правды вымысел; но сейчас он думал уже по-иному: это была увиденная Мишей правда, и точность, и полнота деталей в передаче, ее для него невероятно важны.

Иногда, находясь в обществе Питера, Миша надолго задумывался, пытаясь что-то вспомнить, например фамилию учителя, и тогда лицо у него становилось важно-насупленным, как у маленького ребенка. Именно Миша предположил, что серия качественных снимков может оживить его память — и Питер через одного своего коллегу сумел раздобыть несколько фотографий в архиве Варбурга.