Страница 8 из 75
— Не могу! В самом деле не могу, доктор, клянусь своими руками, не могу больше!
— Жить двести лет — покажите, что это не предел!..
Но Матоуш замотал головой. Тогда доктор Урбан нагнулся к нему и с важным видом таинственно сообщил:
— Через неделю здесь будет ваш Лойзичек, доктор шахмат. Вы ведь сыграете с ним, в последний раз?
Но тут уж Матоуш рассердился:
— Довольно, доктор! Собственно, по вашей вине я еще живу! Уже в прошлом году я собирался погаснуть, и только вы вечно меня задерживаете и отговариваете. Теперь вы выдумываете всяких родственников и сажаете мне их на шею одного за другим. А я вам говорю: довольно!
— Неужели вам, маэстро, действительно надоела жизнь?
— Я этого не сказал! Каждый наступающий день приносит все новую славу нашему миру! По мне хочется спать, поймите вы наконец, огни небесные! Глаза мои слипаются. Меня клонит ко сну…
Его лицо снова постарело на сто лет.
В это время раздался звонок. Комната наполнилась девичьим голосом:
— Я уже прилетела! Вот и я, дедушка!
Старый Матоуш отдыхал в кресле и, как зачарованный, смотрел на Яну, усевшуюся у его ног.
— Не понимаю, — говорил он как бы про себя, — никак не могу понять: полудитя, полуженщина. Кто из них прекраснее? Глаз невозможно оторвать от такой красоты!
Яна лукаво улыбнулась.
— Дедушка, мне сказали, что ты стал похож па утиное перышко, на пушинку, на парашютик одуванчика. А вместо этого ты… Сколько тебе лет? Сто девяносто пять? И кто это выдумал? Я думаю — лет на сто меньше…
— По лицу это пе видно. А вот здесь, в сердце, без малого двести. Ну, детка, ты вовремя приехала! Каждую минуту я могу погаснуть. Я уже только мыльный пузырь на солнце. А ты — ты солнышко, Ты моя гордость, моя радость, моя последняя весна, самый красивый цветок, распустившийся на старой липе…
Яна взяла Матоуша за руку.
— Дедушка-липа! И в двести, и в триста лет ты будешь шуметь для нас, а мы будем цвести для тебя…
— Ты счастлива, я вижу это по глазам. Ты живешь полной жизнью. Расскажи мне о своей работе, меня это больше всего интересует…
— Не знаю, можно ли назвать это работой, — скромно ответила Яна. — Я придумываю игрушки для детей. Часто бываю среди малышей и незаметно наблюдаю их во время ицры. Мне хотелось бы быть невидимкой или хотя бы такой же маленькой, как и они, а не на голову выше их — дети так неохотно пускают посторонних в свое царство игрушек…
— Ну, тебя-то они пустят! — воскликнул Матоуш. — Ведь ты сама еще ребенок!
— Ничего ты не знаешь, дедушка, — загадочно улыбнулась Яна и вдруг рассмеялась чисто женским, переливчатым смехом. — Я пою и танцую, хожу на курсы — готовлюсь выступать в заводских дворцах культуры…
Янa поднялась и предстала перед стариком во всей своей девичьей гордости, чтобы ему стало ясно, что она уже не дитя. Матоуш смотрел на нее растроганный и удивленный.
Вдруг взгляд Яны остановился на висящем на стене изображении родословной в виде схематизированной липы. Некоторое время девушка молча рассматривала его, а потом сказала:
— О твоей липе, дедушка, можно было бы сложить песенку.
И начала про себя тихонько напевать. Из какойто неопределенной смеси воркованья, полуслов и полутонов стала складываться песня. Несложный мотив сразу же напомнил дедушкину липу. Родилась наивная, простенькая песенка: неуверенная мелодия, строфы без ритма, но с каждой новой строфой она приобретала все большую определенность. Дедушка — ствол липы, нижние, толстые ветви — это его сыновья и дочери, чем дальше, тем тоньше становятся веточки, и вот они доходят до папы и мамы; а этот цветочек на конце веточки — это я, это уже Яна! Ясные мои звездочки! Как я далеко от ствола и все же, все же я с ним связана, я происхожу от него и к нему возвращаюсь…
В творческом порыве, сама того не замечая, Яна сделала несколько балетных па и, продолжая напевать, закружилась в импровизированном танце, который она назвала «танцем благодарности Липе-дедушке». Танцуя, она позабыла обо всем на свете — и о себе, и о дедушке, как бывает в экстазе, ей было все равно, смотрит ли на нее дедушка, удивляется ли ей или нет. Свою импровизированную балетную сюиту Яна решила закончить глубоким поклоном липе. А потом ей захотелось поклониться и живому дедушке, но тут она заметила, что он уже почти заснул… Очевидно, галантность и комплименты слишком утомили его и теперь он, бедняжка, совершенно обессилел. Яна подбежала к нему и едва успела придержать опускавшуюся на грудь тяжелую голову. Старый Матоуш открыл глаза и виновато улыбнулся. Яна заглянула в его глаза и вдруг все поняла. Глаза были такие утомленные, такие измученные, в них было столько мольбы…
Еще минуту назад Яна хотела уговаривать старого Матоуша, умолять его, решила, что будет следить за ним, если надо, тормошить его, как это делал доктор, а теперь ей стало ясно, как все это было бы бесчеловечно, как жестоко. Ее охватила жалость, странная жалость от того, что он уже не хочет и не может больше жить.
— Жизнь бессмертна, — прошептал Матоуш, — а человек должен уходить…
— Тебе хочется спать, дедушка?
— Пой еще, мой жаворонок, — шептал старик, — порхай, летай надо мной, моя пчелка, однаединственная. Мой выбор пал на тебя, и прошу — помоги, не удерживай меня, пока он не пришел…
— Тогда скорее в постель! — произнесла Яна строгим тоном, как говорит мать сынишке, когда пришло время спать.
Через длинную анфиладу комнат девушка вела старого Матоуша в спальню, старательно запирая за собой все двери. И вот он уже лежит на мягкой постели и сладко и долго зевает. Яна нажимает кнопку над головой Матоуша, и на белом потолке, как на экране, в последний раз развертывается фильм о его жизни.
В полусне Матоуш увидел любимую мать, окруженную детьми — его братьями и сестрами, она держит на руках малютку — это он! Потом он видит себя в яслях. Первый глоток молока из груди матери, первые слова, первые шаги, первое воспоминание детства — он протягивает ручки к белому голубю, кружащемуся в комнате…
Вдруг Яна насторожилась. Очень далеко, в конце длинного ряда комнат, за множеством дверей раздались удары. Это доктор Урбан старается попасть в спальню. Издалека доносится едва слышный, испуганный голос:
— Откройте! Заклинаю вас всеми солнцами — откройте!
Минутная тишина — и снова атака, яростный, напористый стук. Но дверь не поддавалась. Яна стояла на страже! Она видела, что дедушка дышит все медленнее и медленнее. И его сердце, подобно утомленному бегуну, замедляет свой бег. Почти двести лет оно бежало, и теперь цель близка: еще мгновение и оно добежит. И Яна словно понимала, что происходит с этим сердцем, как будто она сама чувствовала огромную усталость и непреодолимое желание отдохнуть…
Матоуш еще раз открыл глаза и посмотрел на Яну. Она сразу же поняла, чего он хочет, и стала петь благодарственную песню Липе-дедушке. Ей хотелось, чтобы песня напоминала колыбельную, но совершенно непроизвольно она сделала несколько балетных па. В этот момент она забыла о дедушке и вся отдалась пению и танцу; это была уже не колыбельная, не песня смерти, а торжествующая песня молодости, песня самого молодого, самого свежего цветочка на липе. Цветок отделился от дерева, но в нем есть семя, из него вырастет новая липа — липка, деревце-саженец, готовое расцвести и дать миллионы новых цветов…
А Матоуш, мастер долголетия, тем временем засыпал… Сладостная усталость сковала все его тело.
Ему казалось, что он чувствует па закрытых глазах приятную тяжесть всего земного шара. Земной шар наполнен семенами будущих жизней, их много-триллионы триллионов, их становится все больше и больше, их количество все увеличивается и увеличивается; ожили вода и камень, нет больше мертвой материи, и наконец весь земной шар пробуждается…
Рассказ «Мастер долголетия» получился очень короткий. Может быть, и не надо было, чтобы Матоуш так скоро умирал. Теперь, с некоторым опозданием, я представляю себе, как он сидит в своем глубоком кресле, а перед ним, как на параде, проходит несколько поколений его потомков. Они заполнили его дом, площадь, парк; поселились они в палатках, только столетние старики и старухи — в гостинице. Собрав всех потомков вокруг себя, старый Матоуш сообщает им, что теперь он уже окончательно решил «уйти», и просит не удерживать его.