Страница 72 из 75
Гана слушала теперь спокойно, ее злая шутка с пионом была, как видно, прощена, раз Ян ни одним звуком не вспомнил о ней. Но Гана ужаснулась, услышав «Когда это началось»; она поняла, какое сильное впечатление произвело это на Яна в детстве. Она никак не цредполагала, что Янины шуточки продолжаются и что они так глубоко потрясут Яна.
Аня с упоением отдавалась во власть музыки, ей казалось, что она переходит из объятий одного инструмента в объятия другого. А когда раздался первый звук «Колыбельной», она подумала, что это случайно, но потом она ясно услышала мотив песенки «Куда ты летишь, птичка-человек?» Сомнений не было. Это ее песенка, он вспомнил о ней, захлебывалась она от счастья и благодарности. Но раздавшаяся вслед за этим глухая, зловещая музыка повергла ее в отчаяние: значит, Ян все еще думает, что это она его обидела. Ей стало больно до слез, хотелось крикнуть дирижеру: «Это была не я!» Как наказания, ждала Яна кульминационного момента этой музыкальной картины. А когда прозвучало обвинение против озорницы, Яна тихонько заплакала. А когда Ян стал рассказывать, как он схватил ее за руку, словно преступницу, когда в звуках бас-кларнета он выразил все свое мучительное недоумение и отчаяние, что на свете есть такой человек, который может издеваться над слепым, Яна пришла в ужас от своего поступка. Она готова была провалиться сквозь землю от стыда — в голове у нее блеснула мысль, что она совершила что-то страшное, непоправимое, что теперь она больше не имеет права на радость, что вся ее жизнь будет заклеймена тем проступком: каждый день, каждый шаг, каждый удар ее сердца. «Конец, конец всему, — рыдала она вместе со скрипками и виолончелями, — навсегда закатилось для меня солнце счастья». А обвинительная музыка все продолжалась, и казалось, ей не будет конца: слышались все более горькие жалобы, и все глубже растравлялись старые раны нет, больше не хватает сил перенести все это…
У Яны потемнело в глазах, зал покачнулся и провалился во мрак.
Сестры моментально пришли ей на помощь — достаточно было нескольких капель эфира па платок. Никто вокруг и не заметил ничего. А когда Яна пришла в себя, оркестр играл уже совсем Другое.
— Третья часть! — ободряюще прошептала Гана, как бы желая сказать, что бояться уже нечего. — Жизнь Япа в Одессе.
Теперь музыка не причиняла Яне боли, хотя автор и отразил в ней еще более мучительный период своей жизни. В ней переплетались два основных мотива — отчаяния и надежды.
Вначале легкомысленная вера, что все пойдет гладко, а потом недели, месяцы и годы тщетных попыток и мучительных операций, нескончаемый ряд неудач, когда врачи лишь пожимали плечами, и страшные, самые черные в его жизни дни, когда пани Бедржишка старалась всячески подготовить мальчика, уговаривала смириться со своей судьбой, оставить все надежды — и она сумела найти такие слова!
«Не отступлюсь!» — кричали трубы и кларнета-пистоны. «Солнце или смерть!» — объявляли охотничьи роги и тромбоны. Без глаз нет жизни! — И новые попытки, новые надежды — и вот на один только миг в мозгу что-то произошло; мгновенная вспышка — и снова мрак; часть темноты посветлела, из черной превратилась в серую и желтоватую, как лампочка под потолком в прачечной, когда из котла валит пар. А потом снова все погасло и спустилась тьма, еще более густая.
— Довольно! Довольно! — скулят фаготы. Надо оставить мозг в покое, человек умрет или лишится рассудка. — А кларнеты издеваются над тщетностью человеческих усилий — конец всему, конец всему…
Но его страстная мечта и стремление увидеть свет преодолели все кризисы, все неудачи — им нельзя было не внять. Вернуть Яну зрение стало делом чести для всей планеты. Он был единственным незрячим человеком в мире, и весь мир загорелся честолюбивым желанием сделать невозможное — дать человеку новые глаза. Ян своим упорством добился цели. Третья часть заканчивается.
У Яна уже есть глаза, но они еще завязаны черной повязкой — это последняя полоска темноты перед его глазами.
Повязка падает.
Ян осматривается в полумраке и ничего не понимает. Как в дымке, видит он лица врачей и сестер — зрительное восприятие людей и предметов…
Он замирает от изумления и немого восторга.
Но, как ни странно, звучат и тревожные нотки.
Возможно ли такое счастье? Не слишком ли его много для одного человеческого сердца? Выдержит ли оно, не разорвется ли от такого счастья? Не исчезнет ли все опять, как фата-моргана?
Начинается четвертая, последняя часть симфонии. Всю силу своей страсти Ян приберег для нее.
И теперь он дал ей свободу. Словно у него внезапно открылись глаза, но не в полумраке больничной палаты со спущенными жалюзи, а в светлой комнате с распахнутыми окнами, в которые льются яркие лучи солнца. Вот он стоит на самом высоком здании города и обозревает все кругом. Все его органы чувств слух и обоняние, вкус и осязание — торжественно и церемонно передают скипетр Зрению, царю всех органов чувств человека. Зрению, перед которым предстало солнце…
Ян старался передать в музыке это первое изумление, первый, самый острый, потрясающий момент, когда темнота исчезла и уступила место свету.
Свету — антиподу тьмы.
Вот они — краски, тени, формы; вот как выглядит человек среди светлого дня. Вот что значит день и пространство!
Лицо человека! Это — самое поразительное из всего. Вот каков он, создатель всего — своего обиталища, этого продуманного рая на земле, изобретенного умом и построенного из камня, стали, стекла и других материалов, которые скрыты в недрах земли и в море.
Но как все это построено? Чем все это сделано?
Откуда появились эти предметы, более совершенные и прекрасные, чем цветы в природе? Ян давно уже знает, что все это — дело рук человеческих, но он никогда их раньше не видел, он видит их впервые.
И Ян заставляет все инструменты своего оркестра вместе с ним переживать восторг от первого созерцания их. Так вот они какие, эти руки человека!
Однако Ян передает в музыке не только свой восторг от того, что он увидел человеческие руки.
В звуках он хочет выразить радость и счастье, которые доставляет ему тот простой факт, что вообще у человека есть руки! И у меня, и у тебя, и у всех нас, у каждого человека имеются такие же руки с пятью пальцами, пи одним больше и ни одним меньше. А каждый палец — это новые прекрасные творения, которые были или будут созданы, и, чем больше рук, тем больше творений будет создано…
«Земля человека» — так назвал Ян последнюю часть своей симфонии. В ней звучит не только эгоистическая радость слeпого, который внезапно прозрел и впервые посмотрел из окна, но и торжественная песнь радости и благодарности «Крылатого» человека, который парит над землей и поет. И все же и в этом торжественном гимне слышится мотив удивления, восхищения и юношеского упоения, в нем еще чувствуется налет от первого, неискушенного знакомства с миром, словно только сегодня утром и именно в таком виде этот мир вышел из рук преобразователей природы и творцов материальных благ. В нем возникали видения зеленых городов с театрами и стадионами, галереями и парками, с белыми дворцами, в которых живут создатели электростанций и стихов, автоматических линий и симфоний, реактивных воздушных кораблей, статуй и картин…
Эта часть симфонии прославляла человека и его творения. Человек постоянно преумножает и совершенствует созданные им богатства, которые в свою очередь способствуют росту человека. Но где взять инструменты для оркестра, чтобы выразить это чудо взаимного дополнения и постоянного перерастания? Человек и то, что им создано, казалось бы, уже достигли своего совершенства, можно подумать, что это уже предел, который нельзя перейти, и тем не менее они продолжают перегонять друг друга…
Ян ввел в оркестр голос человека, включив в свою симфонию мужской и женский хоры. Таким образом Ян нашел наконец возможность выразить связь человека с его творением — гармонию и противоречие между ними. Голоса и инструменты то звучали отдельно друг от друга, то сливались воедино, опережали друг друга, соревновались, гремели, переливаясь, как морской прибой. В человеческих голосах, казалось, слышались извечное беспокойство творцов, радость исканий и открытий, врожденное стремление рук ощущать и преобразовывать материю и творческое горение ума…