Английский путь

Мы рассказали, как жители побережья устроили войну. Он засмеялся, покачивая головой.

— Мы увидим их снова. Я знаю этот моб из Портсмута, они вернутся. И Фэйслифт тоже. Он не задумываясь поедет снова. Все, что им нужно сделать — отправиться в другой порт, тупые полисы ничего в этом не секут. Я сам делал так раньше. Они не выпустили ценя в Турцию. Не дали мне улететь из Хитроу, хотя у меня был билет. Я доехал на автобусе до Гэтуика и улетел оттуда. Я пробыл в Стамбуле три дня. Стремное место. Эти ебучие турки опасны. Их как грязи, и почти все вооружены. Но мы не облажались. Там настоящий Третий Мир, там порнофильмы в барах не показывают. Стамбул — сраная пердь. Кругом говенная жратва и говенная выпивка. Здесь, по крайней мере, можно развлечься. Приличная еда, пиво, музыка, женщины только и мечтают, что об английском члене. f Харрис уже бог знает сколько лет ездит за сборной. У меня это, Наверное, раз пятнадцатый. Марк тоже обычно не остается дома, а иногда к нам присоединяется и Род.

— Да, парни, в Амстердаме можно все, — смеется Харрис. — Сейчас мы с вами в центре цивилизованного мира. Можешь пить, сколько хочешь, дуть, ширяться, драться, ебаться и осматривать Достопримечательности. Европейская цивилизация в лучшем виде.

Гарри нашел остальных ранним вечером. Это оказалось несложно, потому что они все еще сидели в баре, где договаривались в двенадцать встретиться с Харрисом. Они начали рассказывать ему про какой-то фильм с блондинкой, но он ничего не понял. За стойкой стоял здоровый скинхед, играл диск Madness. Звук был хорошим, и бар Гарри понравился, он не отказался бы выпить здесь, но остальные собирались пойти заточить. Харрис приметил клевое местечко накануне, и они вшестером отправились вслед за лидером. У Гарри был выбор — остаться попить пива или пойти с остальными парнями, но Харрис сказал, что они идут в индонезийское кафе, где все вкусно и дешево. Гарри вспомнил сатайю и решил пойти вместе со всеми.

Солнечная погода сменилась пасмурной, накрапывал дождик, но Гарри продолжал пребывать в хорошем настроении. На душе было легко, в голове — пусто, он был среди своих, а в кармане лежал кораблик, подаренный на прощанье девчонками из того бара. Лишнее доказательство, что не стоит плохо думать о людях только потому, что у них длинные волосы. Вообще не стоит судить о людях по внешним признакам. Он отправился в индонезийское кафе вместе с Харрисом, Картером, Томом, Марком и двумя другими парнями «Челси», которых не знал. Погода была совсем другой, чем утром, но дождь только добавил улицам свежести.

Человек, стоявший в дверях, не слишком обрадовался появлению семи короткостриженых англичан, но когда он узнал Харриса, его лицо расплылось в улыбке. Он посадил их за лучший столик, попросив посетителей не занимать и соседний, чтобы им было попросторней. Лучшего они и желать не могли.

— Смотри-ка, ты ему понравился, — сказал Марк.

— Он нормальный мужик, — ответил Харрис. — Уехал из Джакарты десять лет назад из-за проблем с правительством. Еще два дня назад я даже не подозревал о существовании индонезийской кухни. Честно говоря, вначале я думал, что это место — полный отстой. А вчера я попробовал сатайю у Йохана и решил зайти сюда.

Харрис о чем-то треплется с хозяином, заказывает семь бутылок лагера. Гарри понравилось это кафе. Вокруг бамбук и резные деревянные столики. Очень клево. За один день они успели поселиться в гостинице, нашли себе хороший бар, а теперь место, где можно вкусно и дешево поесть. И везде они были в отличных отношениях с хозяевами. Теперь у них есть база, и можно двигаться дальше.

Марк выглядел более пьяным, чем остальные, и начал тереть о том, что Амстердам — клевый город, но это не значит, что он хочет быть европейцем. Том вторил ему, и Гарри слушал их разговор насчет Англии и Европы и о том, что все вокруг говно, и как они будут громить Берлин, этот конспиративный центр большого бизнеса и финансовых институтов, и он сидел рядом, думая о своем, и соглашался с ними — но подумав получше, он решил, что они порют чушь. Ну да, он видел Ла-Манш, этот непреодолимый барьер и банды пиратов из Саутгемптона и Портсмута прочувствовали это лучше остальных, но ему лень было думать об этом после шмали. С парнями типа Тома и Марка всегда проблемы. Они слишком буйные, как будто на амфетаминах все время. В них слишком много злости. Им не мешало бы успокоиться.

Гарри всякого насмотрелся в молодости, но в душе он всегда был добрым. Из этих вещей вырастаешь. Если бы у него был шанс, он выбрал бы любовь, а не ненависть. Он не стремился искать неприятностей, как остальные парни. Сейчас, затерянный среди амстердамских каналов и улочек, он не хотел думать обо всей этой чепухе. Город оказывал свое действие. Гарри было не до всех этих бульдожьих повадок, он просто сидел, всматриваясь сквозь сигаретный дым в лица двух подонков, сидящих напротив и глазеющих на классных голландских чикс, проходящих мимо по улице с улыбкой на лице, все нужно принимать мило и спокойно, с благодарностью, Гарри потягивал лагер и вспоминал своего приятеля Уилла, оставшегося дома, который оказал такое влияние на него в свое время, помогал Болти в трудные времена, устроиться на работу и все такое.

— Немцы ничего и сделать-то не успеют, а мы их уже накроем, — говорит Марк.

Может быть, Европа не так уж и плоха, в конце концов. Здесь можно цивилизованно пить — в любое время, когда тебе удобно; легкие наркотики свободно продаются, и ты можешь расслабляться под Rolling Stones; плюс доступные женщины. Две женщины в другом конце кафе заказывали ужин, вполне уверенные в себе. Никакой мудак не орет на тебя — давай, шевелись, забирайте свое пиво, джентльмены, и валите на улицу, под дождь, мы закрываемся, приходите завтра. Ни в чем не чувствуется духа мелочного стяжательства, на улицах нет пробок, это не как дома, где ты не можешь даже говорить о том, что происходит вокруг тебя. Да взять хотя бы футбол. Все относятся к голландцам с уважением. Голландия, такая маленькая страна, но за последние двадцать лет вырастила столько талантов мирового уровня, что в это просто трудно поверить. Для них футбол — игра, и только песо или лира могут заставить таланты уехать. Они никому ни в чем не уступают, но не могут конкурировать в финансовом плане с испанцами и итальянцами. В наши дни английской игрой заправляют латиносы, правят те, у кого есть деньги.

Но Гарри было все равно, в жизни есть вещи поинтереснее футбола. Если бы он жил здесь, то вряд ли пошел когда-нибудь на игру вообще. Какой в этом смысл, когда можно зайти в уютный бар и отдыхать в окружении приветливых доброжелательных людей, смотреть, как бегут по небу облака, будто старый хиппи. Вот что трава сделала с ним. Она сделала его расслабленным и счастливым. Если это — Европа, то нет ничего прекрасней Европы. Просто сидеть, и пусть все идет своим чередом. С наркотиками тебе не нужно сражаться в постоянной битве, в которой ты обречен на поражение. Если тебе все равно, что происходит вокруг тебя, то это действительно не имеет значения. Пусть политики и бизнесмены делают что хотят, пусть сами разбираются, а Гарри лучше просто дунет, ни на что не обращая внимания.

— Помнишь нашу лигу? — спросил Картер, возвращая Гарри от мечтаний к реальности.

Он напряг мозги, но так и не понял, о чем это секс-машина.

— Да наш Секс Дивизион 80 , — засмеялся Картер. — Уже забыл? Это же было не так давно. Я тогда играл в тотальный футбол, как голландцы.

Гарри вспомнил. Он тогда вылетел. Но он не хотел вспоминать, потому что это было слишком связано с Болти. Ему не нужны мрачные воспоминания. Все будет хорошо. Он улыбнулся.

— Наша лига, — не унимался Картер. — Тот, кто насрет чиксе в сумочку, получал десять очков.

Перед глазами снова возник образ Болти; лучше бы Картер оставил это в покое. Это было плохое время. Вскоре после смерти Болти Денис вышла замуж за Слэйтера, и через две недели после того, как они вернулись со своего медового месяца, кто-то рассказал Слэйтеру, что Картер трахал его непорочную невесту. Слэйтер был психом, он вышел из себя и помчался к Картеру со своим мачете. Денис повезло, она в тот день как раз уехала в Гилфорд к родителям. Картер позднее рассказал обо всем Гарри, они сидели в The Unity, и рука Картера дрожала, когда он подносил пинту к губам.