Хевен

Я прожила в доме Китти и Кэла два года и два месяца, когда она сообщила мне:

– Скоро, как только ты закончишь в июне занятия в школе, поедем обратно в Уиннерроу.

Я обрадовалась возможности попасть в места, где смогу вновь увидеть дедушку и Фанни. Меня заинтриговала перспектива увидеть странных жестоких родителей Китти, которых она ненавидела. По утверждению Кэла, это они сделали ее такой, какой она стала. И тем не менее Китти собиралась вернуться и жить в их доме.

В апреле она купила мне три летних платья, на сей раз моего размера. Это были дорогие платья из дорогого магазина. Еще она позволила мне самой выбрать себе по-настоящему красивые туфли, три пары – розовые, голубые и белые, к каждому новому платью.

– Не хочу, чтобы мои думали, будто я совсем не смотрю за тобой. Покупать одежду надо пораньше, иначе все хорошее расхватают. Все магазины начинают выбрасывать летнее зимой, а зимнее – с лета. Тут надо побыстрее шевелиться, иначе останешься ни с чем.

В некотором смысле ее слова испортили мне праздник от покупки новых красивых вещей, которые, оказывается, предназначались для того, чтобы доказать что-то родителям, которых она ненавидела.

Несколько дней спустя Китти во второй раз отвела меня в свой салон красоты и представила своим новым «девочкам» как свою дочь. Похоже, она гордилась мной. Салон расширился, приукрасился, появились новые хрустальные люстры, скрытое освещение – все там светилось и блестело. У Китти появились мастера из Европы, которые делали массаж и макияж в отгороженных кабинетиках, под увеличительными стеклами, позволявшими видеть малейшие изъяны на лицах клиенток.

Китти усадила меня в розовое кресло, которое поднималось и опускалось, откидывалось назад и вращалось. Впервые в жизни мне вымыли голову в салоне, подровняли волосы, сделали укладку. Шею и плечи закрывала клеенчатая накидка, я смотрелась в широченное зеркало – и до смерти испугалась, когда вошла Китти. А вдруг она скажет, будто я скверно выгляжу, схватит ножницы и еще больше укоротит мне волосы. Я сидела в напряжении, готовая выпрыгнуть из кресла, если она начнет отхватывать «лишнее». Все восемь ее «девочек» стояли вокруг и любовались, как мастерски Китти орудует с волосами: она не стала их укорачивать, а аккуратно уложила, подровняла местами и, закончив дело, отступила назад, улыбаясь.

– Разве я не говорила вам, что у меня дочь – красавица? Ну, как я улучшила природу? О, Барби, ты же видела ее, когда она пришла сюда в первый раз. Скажи, похорошела она? Разве так она была откормлена, ухожена? Это ж мой собственный ребенок. Мать не должна так хвастаться своим ребенком, но я просто не могу удержаться – это ж мое, все мое.

– Китти, – вступила в разговор старшая из сотрудниц, женщина лет сорока. – Я не знала, что у тебя есть ребенок.

– Я не хотела, чтобы у вас появилось неуважение ко мне за то, что я выскочила замуж в таком юном возрасте, – заявила Китти с такой искренностью, которая бывает, когда говорят правду. – Это не Кэла, но разве она на него не похожа, как вам кажется?

Нет, я вовсе не была на него похожа. Я обиделась, и в пирамиде моих обид появился еще один кирпич. Когда-нибудь это здание не выдержит и обрушится.

По лицам сотрудниц я видела, что они не верят ей, но Китти продолжала утверждать, что я ее дочь, хотя до этого говорила другое. Позже, при первой возможности, я рассказала обо всем Кэлу. Он недовольно нахмурился.

– У нее умопомрачение, Хевен. Она живет в каком-то фантастическом мире. Ей представляется, что ты – это ребенок, от которого она избавилась. А тот ребенок был бы лишь чуть-чуть старше тебя, если бы она его оставила. Ты поаккуратнее насчет этого, смотри, как бы ее не понесло. Видит Бог, она совершенно непредсказуемая.

Да, это было нечто вроде мины замедленного действия.

Что ж, подождем.

Тем не менее, после того как Китти привела в порядок мои волосы, я по-детски радовалась ее щедрости. Я чувствовала благодарность за малейшее добро, которое она делала для меня, по крупицам собирая эту доброту и стараясь сохранить ее, словно драгоценное сокровище. И за каждый мало-мальски человечный поступок я снимала со своей пирамиды целый блок обид, хотя очередная рана, нанесенная мне Китти, могла продолжить наращивание этой пирамиды.

В тот день я проснулась с мыслью, которая показалась мне превосходной. Я решила сделать что-нибудь приятное для Китти – может быть, для того, чтобы скрыть растушую с каждым днем высоту моей пирамиды. Теперь, когда в поведении Китти не было ничего зловещего, я боялась ее еще больше. Что-то таилось в ее бледных и более чем странных глазах.

Утром Кэл позвонил мне насчет вечеринки, которую мы хотели устроить для Китти в качестве сюрприза.

– Это много работы? – спросил он вначале. – Только по-настоящему делать из этой вечеринки сюрприз не надо, – добавил он с Нотками недовольства в голосе. – Сюрпризов она не любит, и мне надо будет предупредить ее. Если Китти придет домой, а у нее не будет прически или лак на ногтях облупится, она ни мне, ни тебе никогда этого не простит. Она любит выглядеть идеально, надеть лучшее платье, сделать прическу. Ты уберись дома так, чтобы пятнышка не было, и тогда она, может быть, будет довольна.

Кэл набросал список гостей, включая всех сотрудниц Китти с мужьями, ее учеников по керамике. Он дал мне даже сто долларов, чтобы я могла купить ей подарок по своему выбору. На остатки я купила безделушек для украшения вечера – пустая трата денег, назовет это потом Китти, но я все-таки рискнула вызвать на себя ее гнев.

Вечер мы рассматривали в качестве подобия выпускному – для учеников ее кружка. Днем Кэл позвонил мне.

– Слушай, Хевен, не канителься с тортом. Я зайду в пекарню и куплю, все возни меньше.

– Нет-нет, – возразила я сразу. – В пекарне они не такие вкусные, как домашние. К тому же Китти так часто говорит, какие вкусные торты делала ее мать и как трудно приготовить настоящий торт. Она издевается над моими кулинарными способностями, а торт собственного производства кое-что докажет, правильно? К тому же я его уже сделала. Ты своим глазам не поверишь, когда увидишь розы розового цвета и зеленые листики, которые я пустила по верху и по бокам. Я бы сказала, это самый красивый торт, какой я когда-либо видела, и самый первый из тех, который я не только вижу, но и могу съесть.

Я вздохнула. У меня никогда не было вечеринок, званых обедов. У нас в Уиллисе их ни у кого не было. Даже дни рождения мы отмечали, глазея на выставленные в витринах магазинов Уиннерроу торты, сделанные, возможно, из папье-маше. Я снова вздохнула, восхищаясь красивым тортом.

– Надеюсь, что и на вкус он такой же, как на вид, – добавила я.

Мы оба рассмеялись, Кэл сказал, что уверен в этом, и мы повесили трубки.

Вечер был назначен на восемь. Кэл собирался перекусить в городе, Китти тоже, потом она прилетит домой, чтобы переодеться к вечеру-«сюрпризу».

Я пошла в свою комнату, достала мамину куклу-невесту и посадила ее перед собой на кровать, чтобы она могла понаблюдать, как я одеваюсь, натягивая через голову изумительное платье из жоржета василькового цвета. Для меня кукла олицетворяла маму, и сквозь эти стеклянные глаза с восхищением, любовью и пониманием смотрела душа моей мамы. И я не заметила даже, как начала разговаривать с ней, когда расчесывала волосы и укладывала их в новом, более взрослом стиле, надевала платье, новые туфли и чулки (все это было подарком Кэла к моему шестнадцатилетию).

К шести часам я уже была готова к вечеру. Мне стало забавно, что я оделась так рано, словно ребенок, которому не терпится надеть обнову. Еще раз прошлась по дому и придирчиво все осмотрела. Люстру в столовой я украсила веселыми разноцветными ленточками, а Кэл привязал там утром, после ухода Китти, надувные шарики. Дом выглядел очень нарядно. От ничегонеделания и скучного ожидания гостей я стала уставать. Вернувшись в свою комнату, посмотрела в окно: вечерело сегодня очень быстро, потому что подкатили грозовые тучи и закрыли солнце, а вскоре стал накрапывать и мелкий дождик. В дождливую погоду меня вечно тянуло в сон. Я аккуратно прилегла на кровать, так, чтобы не помять платье, потом взяла в руки куклу-невесту и незаметно заснула, встретив в сладком сне маму.