Хевен

Хотя теперь у меня и было во что одеться, от приглашений пойти в гости мне приходилось по-прежнему отказываться, потому что я знала: мне надо бежать домой и делать уборку. Этот сплошь белый дом особенно нуждался в постоянном уходе. Домашняя работа съедала мою юность. Мне противны были сотни растений в доме, требовавшие к себе постоянного внимания, я ненавидела витиеватые столики в виде слонов, украшенные дурацкими искусственными камнями, и все это надо было тщательно мыть и полировать. Если бы хоть один стол не был заставлен всякой чепухой, то мне не составило бы труда протереть его тряпкой. Но нет, приходилось приподнимать и переставлять многочисленные предметы и при этом не дай Бог не поцарапать поверхности стола. Потом надо было бежать сложить белье Китти, повесить ее платья и кофточки, положить полотенца на свои места в шкафу, да так, чтобы концы сложенного полотенца смотрели на тебя. Нужно было соблюдать тысячу правил, чтобы поддерживать дом в состоянии выставки, которой иногда приходили полюбоваться и поахать разве что «девочки» из ее салона.

По субботам мне особенно доставалось от Китти. Она не задумываясь со злостью отпускала мне крепкие пощечины за малейшие ошибки и раздавала в мой адрес унижающие мое человеческое достоинство ругательства. Это была более чем солидная расплата за поездки в кино, изысканные обеды в ресторанах, посещение парков в солнечные дни. В зоопарке мы с Кэлом бросали арахисовые орешки слонам, кормили воздушной кукурузой диких уток, лебедей и гусей, собиравшихся к нам со всего пруда. Я всегда умела обращаться с животными, и Кэл восхищался моей способностью «разговаривать» с курами, утками, гусями и даже со слонами.

– В чем твой секрет? – допытывался он у меня, когда пугливая на вид зебра стала тыкаться носом мне в ладонь и выпрашивать угощение. – Ко мне они что-то так не торопятся, как к тебе.

– Я не знаю, – в задумчивости улыбнулась я, вспомнив, что и Том спрашивал меня об этом. – Я люблю их, и, возможно, они это каким-то образом чувствуют.

Потом я рассказала Кэлу о том, как мы воровали продукты и что на некоторых деревенских собак мои чары не действовали.

Настоящая осень пришла с резкими холодными ветрами, срывавшими листья с деревьев. Я стала задумываться о горах и о дедушке. Логан в письме сообщил мне адрес заведения, в которое отец пристроил дедушку, так что можно было написать ему. Сам он не умел читать, но я подумала, что кто-нибудь прочтет ему письмо. Мне было интересно – Фанни хоть раз заходила к нему? Отец теперь часто ездит в Уиннерроу и видит, наверное, и ее и дедушку. Удивительно, что мысли мои то и дело возвращались в Уиллис, словно там прошла лучшая часть моей жизни.

Я посадила тюльпаны, нарциссы, ирисы, крокусы, и все с помощью Кэла. Китти же сидела в тени и присматривала.

– Делай как следует. За эти голландские луковицы я отдала шестьсот долларов, попробуй только испортить их, деревня чертова.

– Китти, если ты еще раз скажешь что-нибудь этакое, я вытряхну всех червяков, которых мы накопали тут, тебе на колени, – пригрозил ей Кэл.

Внезапно Китти вскочила и убежала в дом, а мы с Кэлом посмотрели друг на друга и расхохотались. Рукой в перчатке он погладил меня по щеке.

– А почему ты не боишься червей, тараканов, пауков? Ты и на их языке разговариваешь?

– Нет. Мне они противны так же, как Китти, но страха они у меня не вызывают.

– Ты обещаешь звонить мне на работу, если дела тут будут складываться не лучшим образом? Не позволяй ей издеваться над собой, обещаешь?

Я кивнула, и Кэл на мгновение прижал меня к себе, так что я услышала, как гулко стучит его сердце. Я подняла глаза и увидела, что Китти смотрит на нас из окна. Отстранившись, я сделала вид, будто Кэл хотел осмотреть мои израненные руки.

– Она смотрит на нас, Кэл.

– А мне все равно.

– Зато мне не все равно. Позвонить-то я могу, но пока ты приедешь, она успеет снять с меня шкуру.

Он долгим взглядом посмотрел на меня, будто до этого не верил, что Китти способна на такое. Испуг за меня не прошел у него в глазах и тогда, когда, сложив садовый инструмент, мы вошли в дом. Китти мирно спала в кресле.

После дня наступала ночь. Теперь мне не надо было стараться не слышать происходящего за стеной, потому что Кэл прекратил всякие попытки уговаривать Китти, перестал отпускать ей страстные поцелуи, а только целовал в щечку, словно больше не испытывал к ней никакого желания. И я чувствовала, что его переполняют досада и возмущение. И меня тоже.

На день Благодарения я приготовила первую в своей жизни индейку, купленную в магазине, и Китти получила возможность пригласить всех «девочек» из салона и похвастаться перед ними своими кулинарными способностями.

– Чего уж тут особенного? – то и дело повторяла она, когда они расхваливали, в каком образцовом порядке Китти содержит дом и как вкусно готовит. – У меня совсем не хватает времени. Правда, Хевен помогает немного, – любезно снизошла она до похвалы в мой адрес. Я тем временем прислуживала за столом. – Но ведь вы знаете, какие эти молодые девицы… Ленивые, у них только мальчики на уме.

Наступило Рождество, а с ним – скупые подарки Китти и дорогие, но по секрету, от Кэла. Кэл и Китти часто ходили в эти дни по гостям, а я оставалась дома и смотрела телевизор. Только сейчас я наконец поняла, что у Китти были проблемы с алкоголем. Одна выпивка порождала у нее цепную реакцию, и ей требовалось пить все больше и больше; много раз Кэлу приходилось втаскивать Китти в дом, раздевать и укладывать в кровать, иногда с моей помощью.

Странное это было занятие – раздевать беспомощную женщину вместе с ее мужем. Интимность этого занятия ставила меня в неловкое положение. Нас по-прежнему связывали с Кэлом крепкие узы, которые не обрели никакого словесного выражения. Глаза Кэла встречались с моими, мои глаза встречались с его… Он любил меня, я точно знала, что любил. Ночами, свернувшись в своей постели, я чувствовала его незримое присутствие, охраняющее мой сон.

В хороший февральский субботний день мы праздновали с ним мое шестнадцатилетие. Уже больше года и месяца я жила в доме Кэла и Китти. Я поняла, что Кэл относится ко мне не совсем по-отцовски и не как дядя, и вообще ко мне так не относился ни один мужчина, которых я знала. Этот человек так же сильно нуждался в любимом друге и любимой семье, как и я. Он испытывал потребность в женской дружбе, а я была рядом. Он никогда не смеялся надо мной, никогда не критиковал, никогда не разговаривал со мной грубо, как это обычно делала Китти.

Мы с Кэлом были друзьями, и я любила его. Он давал мне то, чего у меня никогда раньше не было, – он стал первым взрослым мужчиной, который любил меня, нуждался во мне, понимал меня, и ради него я с радостью отдала бы свою жизнь.

Ко дню рождения он купил мне нейлоновые чулки и туфли на высоких каблуках, и, когда Китти отсутствовала дома, я стала учиться ходить на каблуках. Это было все равно что учиться ходить заново. Ноги стали какими-то другими, длинными. Теперь, в нейлоне и на высоких каблуках, я стала иначе чувствовать свои ноги, считала их красивыми и то и дело старалась выставить их так, чтобы посторонние могли полюбоваться ими. Кэл от этого смеялся. Разумеется, новые туфли и чулки мне приходилось прятать в полуподвале, куда Китти в одиночку заходить не решалась.

Весна в Атланту пришла быстро. Благодаря вложенному нами с Кэлом труду наш двор оказался самым красивым в Кэндлуике. Китти была лишена удовольствия наслаждаться садом во дворе, потому что над цветами жужжали пчелы, по земле ползали муравьи, а на паутинках раскачивались крошечные гусеницы, которые попадали ей в волосы. Однажды червячок упал ей на плечо, так она подняла такой визг!

Китти боялась темных углов, где могли прятаться пауки и тараканы. От муравьев на земле она впадала в панику, а от муравьев на кухне могла потерять сознание. Она визжала, когда муха садилась ей на руку, а если в спальне оказывался комар, она глаз не могла сомкнуть, поднимала всех нас на ноги и требовала поймать эту «проклятую тварь».