Страница 39 из 86
Мы считали себя жалкими, отделенными друг от друга — один человек плюс другой среди отдельных предметов. Такое разделение было необходимо нам для того, чтобы вырасти под своей скорлупой — в противном случае мы остались бы недифференцированной [неразличимой] частью вселенской плазмы, членами стаи, не обладающими собственной жизнью. Благодаря этому разделению мы стали сознательными. Но до сих пор мы сознательны не полностью — и мы страдаем, страдаем от своей отделенности — отделенности от других, отделенности от самих себя, отделенности от предметов, от явлений — от всего, потому что мы находимся вне такой точки, где все встречается.
Единственный способ исправить все — это вновь обрести сознание; и это очень просто. Есть только один источник [origine]. Этот источник есть совершенство Истины, поскольку это — единственное, что по-настоящему существует. Проявляя себя вовне, разбрасывая себя и рассеивая, оно создало то, что мы видим, оно создало множество прекрасных и блистательных, хотя и крохотных умов в поисках того, чего они пока не нашли; но они могут найти это, потому что то, что они ищут — внутри них.
Средство исцеления находится в сердце [centre] болезни.[163]
Когда мы достаточно натерпелись после бесчисленных жизней этой длинной эволюции, когда мы доросли до того, чтобы понять и признать, что все приходит к нам извне — из Жизни более великой, чем наша жизнь, из Разума и Материи более обширных, чем наши, — из всеобщих, — тогда приходит время сознательно стать тем, кем мы, не сознавая того, были всегда — всеобщей Личностью: Зачем тебе ограничивать себя? Чувствуй, что ты находишься и в мече, который поражает тебя, и в руках, которые тебя обнимают, в сверкании солнца и в танце земли… во всем, что прошло, во всем, что происходит сейчас и во всем, что прокладывает себе дорогу к становлению. Ибо ты — бесконечен, и вся эта радость доступна тебе.[164]
Возможно, мы думаем, что космическое сознание — это своего рода поэтическая и мистическая сверхфантазия, нечто абсолютно субъективное, не имеющее никакого практического значения. Но для начала нам следует попытаться уточнить, что мы понимаем под словами «объективное» и «субъективное», потому что если мы настаиваем на том, чтобы использовать так называемое «объективное» в качестве единственного критерия истины, то, вероятно, весь этот мир может полностью ускользнуть от нас — и это доказывают наше искусство, живопись и даже наша наука на протяжении последних пятидесяти лет, когда в искусстве и науке от мира остаются лишь жалкие крохи того, что можно считать незыблемым и бесспорным. Конечно, в существовании бифштекса легко убедиться, и, следовательно, бифштекс более объективен, чем радость в последних квартетах Бетховена; но это же обедняет мир, а вовсе не раскрывает его сокровищ. На самом деле это ложное противопоставление. Субъективность — это и более высокая, и в то же время подготовительная стадия объективности. Если бы каждый вкусил космического сознания или просто радости в квартетах Бетховена, то, может быть, объективно у нас во вселенной было бы меньше варварства.
Шри Ауробиндо был не тем человеком, который мог бы удовлетвориться космическими мечтаниями. В подлинности переживания и его практическом соотношении с действительностью можно немедленно убедиться на очень простом факте — на появлении нового способа познания, познания через отождествление: мы познаем некую вещь постольку, поскольку мы сами уже и есть та вещь. Сознание может переместиться в любую точку всеобщей реальности, оно может сфокусироваться на любом существе или событии и познать их там в тот же момент — познать так близко, как биение собственного сердца, ибо все теперь происходит внутри, ничего уже нет вовне, ничто уже не разделено. Уже Упанишады говорили об этом: «Когда познано То, познано все» (Шандилья Упанишада, II.2). Первые признаки этого нового сознания вполне ощутимы: Человек начинает ощущать и других как часть самого себя или как различные повторения себя — того же самого «я», видоизмененного Природой в других телах. Или, по крайней мере, как живущего в более широком всеобщем «я», которое теперь становится его собственной великой реальностью. Фактически все вещи начинают менять свою природу и внешний вид; все восприятие мира таким человеком радикально отличается от восприятия тех, что замкнут в своем личном «я». Он начинает познавать вещи на основе иного опыта — более непосредственного, не зависящего от внешнего ума и чувств. И хотя возможность ошибки не устраняется — этого не может произойти до тех пор, пока ум любого рода остается орудием передачи знания, — просто существует новый, широкий и глубокий способ переживания, видения, познания, соприкосновения с вещами; и границы познания могут быть раздвинуты почти до беспредельности.[165]
Этот новый способ познания в действительности не отличается от нашего. В самом деле: любое переживание, любое знание какого бы то ни было порядка — от чисто физического уровня до метафизических высот — неявно есть познание через отождествление: мы знаем что-то постольку, поскольку мы сами уже и есть то, что мы познаем. Истинное знание достигается не размышлением, — говорил Шри Ауробиндо. — Оно есть то, чем вы являетесь; оно есть то, чем вы становитесь.[166] Не будь этой скрытой тождественности, этого тотального единства, лежащего в основе всего сущего, мы были бы не способны обладать хоть каким-нибудь знанием о мире и о существах. Рамакришна, кричащий от боли и истекающий кровью при виде ран буйвола, которого хлестали бичом у него на глазах, медиум, который определяет местоположение спрятанного предмета, йогин, излечивающий болезнь ученика, который удален на сотни миль от учителя, или Шри Ауробиндо, не позволяющий циклону проникнуть в его комнату, — это лишь несколько поразительных иллюстраций естественного явления, ибо естественным является не разделение, не различия, а неделимое единство всех вещей. Если бы существа и предметы отличались бы от нас, были бы действительно отделены от нас, если бы мы в сущности своей не были бы этим циклоном или буйволом. спрятанным предметом или больным учеником, то мы не только не смогли бы воздействовать на них, чувствовать их или познавать, но они просто были бы невидимы и не существовали бы для нас. Только подобное может знать и ощущать подобное, только подобное может воздействовать на подобное. Мы можем познать лишь то, чем мы являемся: Разум нельзя научить ничему, что бы уже не было заключено в качестве потенциального знания в разворачивающейся душе творения. Таким образом, и все совершенство, на которое способен внешний человек, — это только реализация вечного совершенства Духа внутри него. Мы познаем Божественное и становимся Божественным потому, что уже являемся им по своей скрытой природе. Всякое обучение — это раскрытие [revealing — откровение], всякое становление — это развертывание. Обретение себя — это тайна; самопознание и растущее сознание — это средство и процесс.[167]
В течение тысячелетий нашей эволюции мы отделились от мира и от других существ. Мы сформировали это, создали из нескольких атомов великого Тела жесткую форму и провозгласили «я-мы» против всех остальных, которые, подобно нам, окостенели под коркой эго. Будучи отделенными, мы уже не могли видеть ничего, что первоначально было нашим «я» в великом Материнском Единстве. Поэтому мы изобрели глаза, руки, органы чувств, ум — чтобы общаться с тем, что мы исключили из нашего великого Тела, а теперь мы думаем, что без этих глаз, пальцев или головы мы неспособны познавать. Но это лишь наша иллюзия, которая возникла в результате отделения. Наше привычное косвенное познавание [co
163
Говорила Мать в одной из бесед с детьми Ашрама.
164
19. The Superman, 16: 289
165
20. Letters on Yoga, 23: 316
166
21. A.B.Purani: Evening Talks, 180
167
22. The Synthesis of Yoga, 20: 48
168
В оригинале непереводимая игра слов: vision — division; vision — видение, division — разделение (прим. пер.).