Страница 314 из 340
Монтегю улыбнулся.
— Рад слышать, мисс Ронеро. Здоровая критичность оценок всегда была отличительным свойством… Не буду говорить, какой культуры, а то вдруг вы стукнете меня кофейной чашечкой по голове, как принято в пабах Новой Шотландии.
— Не стукну, — пообещала она, — Во–первых, кофейная чашечка для этого не годится, а во–вторых, я не люблю применять силовые аргументы в споре.
— Браво. Тогда я наберусь смелости и спрошу: что конкрентно вам не нравится в Хартии?
— Как вам сказать? – Жанна сделала паузу и покрутила в руках чашечку, — не так–то легко найти грань между «не нравится» и «непривычно». Например, секс, семья, дети. Что–то вызывает тревогу просто с непривычки, как незнакомая еда. Но, к примеру, артикул об изъятии ребенка из семьи, где его опекают по принципам, несовместимым с Хартией… Вот с чем я категорически не согласна. Можно говорить о качестве нового поколения, о том, что оно получается счастливее, разумнее, здоровее – все равно, это на мой взгляд, слишком жестоко по отношению к родителям. Эта мера применяется, насколько я знаю, очень редко – но это Дамоклов меч. Что–то вроде селекции, как у древних спартанцев – только применяется она не к детям, а к родителям. Я считаю, что это унизительно. В общем, я не согласна. Второе – это удивительная легкость, с которой там отнимается человеческая жизнь. Я не о криминальных убийствах – их там, как раз, меньше, чем в большинстве западных стран. Я о самом отношении. Из–за этой системы резервистов, которая, кстати, нравится Гарри, как полисмену–профессионалу, Меганезия крайне милитаризована. Люди смотрят на боевое оружие, как на привычный предмет обихода. Сковородка и автоматическая винтовка – вещи из одного бытового ряда. Одна — чтобы жарить яичницу, другая – чтобы, убивать людей. Иногда меня это даже пугало.
Спецагент Босуорт шутливо погрозил ей пальцем.
— Это не по–добрососедски. Говорите про Меганезию, а ругаете США. Это из нашей Конституции, во 2–й поправки: «Поскольку, для безопасности свободного государства необходима хорошо организованная милиция, право народа хранить и носить оружие не подлежит ограничению». Это хорошее правило, которое обеспечивает безопасность не только тем, кто носит оружие, но и всем безоружным мирным гражданам рядом с ними. Ума не приложу — что вас в этом пугает?
— Пугает не в прямом смысле, — уточнила она, — Я там чувствовала себя в безопасности. Пугал механический подход к уничтожению человека. Не знаю, как объяснить…
— Я знаю, — перебила Эстер, — Это иное отношение к жизни и смерти. Наверное, дело в религиозной культуре. Культура Tiki не особо выделяет смерть из цепи повседневных событий. Люди рождаются, живут, куда–то уходят, и как–то живут там…
— Загробный мир, рай, ад и все такое? – уточнил Босуорт.
— Нет. Проще. Наллэ говорит: это как если человек ушел на лодке в море, и не вернулся. Наверное, он пристал к какому–то берегу, в этом мире или в другом. Знаете, у древних океанийцев каждый островок считался, в каком–то смысле, особым миром.
— Я читал статью о культуре Tiki, — заметил Второй советник, — Примитивные пещерные суеверия. Духи людей, животных и стихийных сил. Тотемы. Амулеты. Магия. Полная противоположность мировым религиям, на которых базируется современная культура. Так что, Жанна, если меганезийская система победит у вас в Новой Шотландии, то вы можете проститься со всеми формами культуры, кроме языческих ритуальных плясок.
— В каком смысле она победит? — спросила канадка, — что–то типа десанта марсианских боевых треножников из «Войны миров» сэра Уэллса?
Монтегю медленно покачал головой.
— Это не шутки, мисс Ронеро. Я уже говорил про агрессивную культурную экспансию. Никаких треножников. Но приходит день, и вы видите, что вокруг вас люди иной культуры, а признаки вашей культуры стремительно тают. Вы перестаете понимать собственных соседей и даже собственных детей. А они не понимают вас, и удивляются: зачем вы так сложно и неудобно живете? Зачем ищете какой–то смысл в жизни, думаете над умными книгами и сложными моральными проблемами? Станьте яркой коралловой рыбкой, птицей летящей над морем, кошкой на крыше. Мы вам поможем. Мы устраним вредных субъектов, которые мешают вам жить простой, счастливой животной жизнью. Мы применим высшую меру гуманитарной самозащиты к священникам–монотеистам, философам–идеалистам и правозащитникам–алармистам. Мы вышвырнем их из страны, вместе с их книжками, учебниками и проповедями. Мы сотрем даже память о том, что они были. И вот тогда настанет полное и окончателное счастье.
— И что из этого следует? — спросила Жанна.
— Мы должны, — ответил он, — вспомнить устои нашей культуры и научиться определять, что – свое, а что — чужое и смертельно–опасное для нашей цивилизации. В противном случае, мы погибнем, растворимся, как Рим растворился в толпах варваров.
— И как вы намерены определять, мистер Монтегю? По какому критерию?
— Пока что я лишь назвал проблему. Согласитесь, она имеет место быть.
— Если нет критерия, то это все пустой звук, — заметил Босуорт.
— Есть понятие: традиционные ценности западной цивилизации, — пояснил Монтегю.
Спецагент скривился и почесал подбородок, став на секунду похож на трогательного доброго орангутана, озадаченного извлечением банана из запертого ящика.
— А нельзя ли конкретнее, Джентано? Для простых парней вроде меня.
— Если в общих чертах, — сказал Второй секретарь, — то вспомнить устои, значит найти точку, после которой наша толерантность превратилась во всеядность. Эту ошибку надо аккуратно исправить.
— Как далеко эта точка? – поинтересовалась Эстер, — До II мировой войны или после?
— Помилуйте, мисс Блэйз! Это вопрос к историкам, а не ко мне.
— Не скромничайте, — подзадорила она, — если вы уверены, что эта точка есть, то можете назвать время хотя бы с точностью до эпохи.
— Видите ли, эта точка лежит не совсем во времени. Она, так сказать, условна. Мы же не хотим повторить ошибки прошлого, такие, как расовая дискриминация. Я имею в виду, что надо вернуть в нашу жизнь некоторые неоправданно забытые ценности.
— Да назовите же их, наконец! – взорвался Босуорт.
— Ответственность, — спокойно сказал Монтегю, — Ответственное отношение человека ко всему, что его окружает. К семье, к соседям, к работе, к своему дому, к своей стране. К планете, на которой он живет и к человечеству, как, опять же, к семье, в неком смысле…
Жанна посмотрела на него с некоторым беспокойством.
— Мистер Монтегю, вы не забыли тему своего выступления? Я имею в виду: вы начали с зациты Рима от варваров, а сейчас цитируете манифест планетарного гуманизма.
— Э… Видите ли, мисс Ронеро, я имел в виду не просто ответственность, а именно такую ответственность, которая исходит из стремления к определенному идеалу. Я назову этот идеал иудео–христианским, не в религиозном, а в культурно–политическом смысле.
— Так бы сразу и сказали, — Босуорт облегченно вздохнул, — Ясное дело, что исламистов надо гнать в шею из западного мира. Хватит разводить толерантность, а то они совсем обнаглели, скоро на голову сядут.
— Гарри! Я совершенно не имел в виду мусульман.
— Ясно, — сказал спецагент и хитро подмигнул Второму советнику, — Не беспокойтесь, Джентано, тут все свои. Не заложат. Верно, девушки?
— Не заложим, — подтвердила Жанна.
— Я вообще скажу, что мы дискутировлпи об экологии и меганезийцах, — добавила Эстер.
— Ну! — весело согласился Босуорт, — Меганезийцы, если говорить про семью, ни черта не соответствуют христианскому идеалу. Многоженство, шведские тройки, и все такое. На счет экологии тоже… Засадили всю Центральную Африку своими мега–бананами…
— Ну, уж не всю, — возразила Эстер.
— …И пол–горы взорвали водородной бомбой.
— Это не доказано. Кроме того, при взрыве никто не пострадал.