Страница 12 из 12
По коврам я прошел дальше и заглянул в открытую комнату. В кресле-качалке сидел мужчина и спал. Справа от него стояли длинные узкие аквариумы. Я подошел ближе. Изящные маленькие рыбки, посверкивая чешуей, резвились в зеленой воде. Неожиданно я понял, что это акулы».
— Мне стало не по себе, — продолжал Билл. — Надо же придумать такое: акулы в аквариуме! Но рыботорговец, уставившись в море, бормотал: «Совсем маленькие акулы, милые маленькие бестии». Я быстро вернулся к себе и уничтожил следы своего вторжения. «Тетушка Колетт, — сказал я за завтраком, — тетушка Колетт, не надо считать меня глупее, чем я есть. Твой муж вовсе не умер!» — «Тсс! Гаспар! Как ты можешь такое говорить?! — Очки упали ей на колени. — Гаспар, вдруг кто-нибудь услышит твои слова! Весь город считает его умершим. Ты, конечно, прав, малыш. Но однако, знаешь, зачем мы тебя позвали? Ты должен написать его портрет. Но не будь так опрометчив, ты еще ведь ничего не понимаешь». Колетт выглядела совершенно растерянной. Я решил во что бы то ни стало выяснить, что означало это разведение акул. «Тетя Колетт, тетушка, я знаю больше, чем ты подозреваешь. Ну, пусть. Пусть твой муж мне позирует. Я вам нарисую столько портретов, сколько пожелаете». Она взяла меня за руку, и я пошел за ней по темным лестницам и коридорам, пока мы не переступили порог знакомой мне комнаты. Аквариумы были покрыты огромными географическими картами. «Южное море, Австралия, Полинезия», — прочел я. «Это Гаспар, — прошелестела моя тетя, — Морис, это художник из Парижа». Морис покачивался. Он носил очки с темными стеклами и красные бархатные шлепанцы. «Твой дядя Морис сказал, что ты можешь начинать. Он уже давно ждет тебя», — втолковывала мне тетя. Я ничего не слышал. А Морис плавно покачивался. «Твой дядя говорит, что ему хотелось бы иметь свой импозантный портрет, написанный маслом». «Портрет на века! — подтвердил я. — А тебе, тетя?» «Мне? О, Гаспар! — она вдруг словно стала маленькой девочкой и кокетливо спряталась за креслом. — Я всего лишь незначительная жена великого исследователя!»
Оба были невероятно тщеславны. Колетт раздумывала, как мне написать портрет дяди — в виде министра, фельдмаршала, императора или далай-ламы, и все время уверяла, что на свете нет более важного человека, чем Морис Дюкре.
— Неожиданно рыботорговец пристально взглянул мне в глаза и проговорил: «Парень, доложу я тебе, что действительно нет более важного человека в мире. Я сделал наброски. Потом натянул холст на подрамник и приступил к работе. Но однажды я пришел в необычное время, после полудня, когда старик Дюкре якобы дремал. Я вошел в дверь за занавесом. Он не видел меня. У него был посетитель. Колетт стояла за креслом. Худощавый юноша с папкой для бумаг оперся на аквариумную стойку. Старик раскачивался. Колетт пронзительно смеялась. Неожиданно старик снял черные очки и уставился на паренька. И тот съежился. И закричал. Колетт же смеялась. Старик и глазом не моргнул. Это в нем удивляет меня до сих пор. Человек становился все меньше. А крики все слабее и слабее. Вы понимаете, его голосовые связки тоже уменьшались. Когда он стал ростом не выше трех сантиметров, старик схватил его и сунул в серебряную коробку, которую опустил в карман халата».
Билл побледнел, ужаснувшись этой картины. Потом сказал:
— Когда слезливый торговец рыбой дошел до этого момента, он заметно нервничал и все время хватал мое колено. Я хотел встать, но он стал кричать, что я должен сидеть и дослушать историю до конца.
И он рассказал, как пытался по частям выведать у старика тайну. Он так затягивал сеансы, что старик засыпал. Однажды он вынул серебряную коробку из халата спящего. И представьте себе: внутри были живые люди трехсантиметрового роста. Они карабкались на крышку и попискивали тоненькими голосами.
Коробка выпала, и обитатели ее расползлись по ковру. Проснувшись, старик хладнокровно собрал их всех до единого! Вы не можете себе представить, что происходило дальше! Старик кормил ими акул.
Билл тяжко вздохнул.
— Я уже просто не мог сидеть рядом с рыботорговцем. Я сказал, что хочу пойти искупаться. Тогда этот тип рассмеялся, сказав: «А акулы? Мы как раз ждали тебя, детка. Поехали, время отправляться».
Старый рыдван снова загремел по прибрежному шоссе. Небо таяло от ужасающей жары. У меня перед глазами все плыло. Я видел только акул и попугаев. Впереди вдруг показался поворот. Казалось, будто шоссе уходит прямо в море. Рыботорговец нажал на газ. Я почти вылетел из автомобиля. Вода сомкнулась над нами, и я оттолкнулся от сиденья. Если бы у машины была крыша, я бы не смог выплыть.
— А рыботорговец? — спросил я в волнении.
— Рыботорговец? Ах вот как, вы совсем не поняли меня. Когда я заговорил о купании, разве он не ответил, что давно ждет меня? Вода была прозрачной, как хрусталь. Я выбрался из машины и увидел, что на меня сверху пикирует огромная акула с тем самым рыбьим лицом, понимаете? Все произошло молниеносно. Я вспомнил о ноже и вонзил его в брюхо акулы.
Александр Казанцев
АКУЛЬЕ ЛИЦО КАПИТАЛИЗМА
С особым интересом вчитываешься в «полусказочный рассказ» (а по сути — рассказ в рассказе) Вальтера Шерфа «Акулы», пытаясь разгадать его иносказания, понять, хочет ли автор только развлечь читателя занимательным сюжетом или имеет более глубокую цель.
Фабула переносит нас в Австралию, рассказчик же, судя по всему американец или немец, повествует о событиях во Франции… Театр действий не случайно столь широк в географическом смысле. Это не что иное, как сфера активности самого древнего и нового в одно и то же время примитивного капитализма. Все описанное, пусть в несколько гиперболизированной форме, свойственно не одной, отдельно взятой стране, но миру капитализма в целом. Главная идея рассказа — протест против индивидуализма и бесчеловечности, против такого образа жизни, при котором выхолащивается человеческое, против монстров капитализма.
В. Шерф проявляет не пассивный, а активный гуманизм: доступными ему средствами он борется, восстает против оборотней с акульими повадками, которые прикидываются и провозглашают себя гуманными людьми, надевают маски «художников», «деятелей науки» и т. д.
Не оставшийся в стороне от влияния старинного немецкого эпоса, автор рисует в этом рассказе-фантазии образ «ученого»-чудовища, который, может быть, в своей реальной аналогии не менее опасен, хотя и менее эффектен. Знакомые приемы: скрытность, тайна, окружающая зловещую кухню античеловеческих приготовлений. Нет, еще не умерли, как об этом старательно твердит западная пропаганда, двуногие чудовища в современных костюмах, способные на самые преступные деяния. Автор предупреждает, что часто за рыбьими лицами «художников» и «торговцев» скрываются подлинные акулы-людоеды. Эти люди — олицетворение современного капиталистического общества с его бесчеловечностью, бездуховностью, с «акульей хваткой» его боссов, заправил от бизнеса.
Маленькая новелла, за которой стоит многое. Она отражает реальности мира капитала.
Вальтер Шерф родился в 1920 году. В юности принимал участие в культуртрегерском (просветительском) движении немецкой молодежи, был последним руководителем известного союза «DJ-1.11» («Немецкое молодежное движение от 1 ноября 1920 года»). После войны, пытаясь передать идеалы и содержание этого движения новому поколению, основывает немецкую ветвь в просветительской организации «Волонтеры Европы», издает детские журналы, календари, пишет песни и рассказы для юношества. В 1957 году становится во главе Международной юношеской библиотеки (МЮБ) при ЮНЕСКО в Мюнхене. При энергичной деятельности и по настоянию В. Шерфа в 1972 году в рамках МЮБ была организована первая в истории Баварии и ФРГ выставка советских книг для детей и юношества, впоследствии подаренная библиотеке. С той поры советский раздел в фонде МЮБ, постоянно пополняющийся, — один из самых заметных и популярных.
Писатель и публицист. Пишет в журналах о воспитании подростков, издает книги, сборники романтических баллад. Последовательно отстаивает и в печати, и в повседневной практике идеи прогрессивной детской литературы.