Круги на воде

— Никита! — радостно выкрикнул он, — Никита Вилорьевич!

— А я — Артем, — представился я, и, так как этот новоявленный Никита был старше меня раза в два, добавил, — Просто Артем.

Он вернулся, чтобы пожать мне руку.

— Будем знакомы! — сказал он, стискивая мою ладонь в своей, и мне стоило больших усилий не вырвать у него руку, прогнать прочь воспоминания о той белесой мерзости, что копошилась когда-то в его глубоких язвах. Сейчас никаких червей не было — я пожимал самую обыкновенную человеческую руку, но ни на секунду не мог избавиться от мысли, что сейчас кожа исчезнет с его руки, и мои пальцы увязнут в гниющем мясе.

Той ночью в десятке домов в Молчановке впервые задымили трубы. Конечно, стояло начало мая, и ночи были относительно теплыми по меркам Сибирской весны, но все же я удивляюсь, как эти недочеловеки жили в не отапливаемых домах.

Я не думаю, что Никита прошелся по всей деревне, и предложил всем сородичам этой ночью затопить печь. Думаю, что он вообще никому и ничего не сказал, так как и сам действовал по наитию, будто бы подчиняясь указаниям сверху. Может быть это было что-то сродни телепатии, но я думаю, что это явление другого рода…

„Время покупать Кристину“ — называл это Стивен Кинг.

Почему несколько человек во всем мире, независимо друг от друга, в один и тот же период начинали заниматься одними и теми же физическими явлениями или химическими законами? Почему, скажем, ткацкие станки изобретались в каждой стране Европы практически в одно и то же время, при чем изобретатели даже не знали друг о друге? Почему наука всех основных стран мира развивалась, и до сих пор развивается практически параллельно?

„Время покупать Кристину“ — вы просто знаете, что это время пришло!

Той ночью большая часть Молчановки выгорела подчистую. Я не знаю, сколько недочеловеков погибли в огне, но мне кажется что лишь единицы. Они понимали, что огонь несет смерть, и спасались от него, поэтому пламя пожирало только деревянные дома. Мы не спали всю ночь, без устали поливая стены дома водой, и заливая пламя, лизавшее ограду. Обошлось… Под утро мы завалились в постель еле живые, но довольные своим подвигом. Еще бы, остановить пожар, расползающийся по всей деревне, имея всего лишь четыре руки (две из которых — женские) и несколько ведер…

Хотя, строго говоря, пожар мы не остановили — мы просто отстояли у него маленький кусочек деревни. Свой дом… В то время, как большая часть домов погибла в огне.

Теперь посреди пустой улицы, превратившейся в одно большое пепелище, стояли, глядя друг на друга, лишь два дома. Наш, и Никитин.

— Сильно полыхало! — крикнул мне через ограду Никита, когда я, ближе к обеду, с трудом заставил себя подняться с постели.

— Еще бы! — отозвался я, — Почти вся деревня выгорела!

— Ну так… дураки же! Заслонку не закрыли! — сказано это было таким тоном, что не знай я истинной природы своего соседа — ни за что не усомнился бы в том, что передо мной типичный деревенский мужик. И словно читая мои мысли этот „типичный мужик“ добавил, — Ты заходи ко мне как-нибудь, только без своей. Сообразим!

— А у тебя откуда? — мне было интересно, что же он ответит. Прописалась ли и в его голове ложная память? Оказалось, прописалась…

— Да, с прошлого лета бутыль стоит! Долго настаивал — винцо получилось суровое!

Интересно, существовала ли эта бутыль вообще? Или он нашел ее в пустующем доме, а Зазеркалье с готовностью подсказало ему, что это, откуда, и зачем его принято использовать. И я закинул новую удочку…

— Так ты ж недавно здесь поселился! — сказал я, — С собой, что ли привез…

Я тут же пожалел о том, что спросил. Секунду спустя в глазах Никиты появилось выражение безнадежного отчаяния, граничащего с паникой.

— Я тридцать лет тут живу… — выдавил он из себя, и тут же схватился за голову, словно пытаясь загнать плохие воспоминания обратно, — Нет… Недавно… Темнота…

Он бормотал почти также, как неделю назад ночью у нашей кровати…

— Никита, — позвал я, и он посмотрел мне в глаза взглядом, полным отчаяния, — Я как-нибудь загляну. Посидим… Сообразим!

И его лицо расплылось в радостной улыбке…

Я, кстати, сдержал обещание. Винцо домашнего приготовления, истинное „народное творчество“, и правда оказалось забористым и вкусным. А Никита через месяц после сотворения этого мира — вполне неплохим собеседником.

Я узнал, что он вырос здесь, в Молчановке, приехав сюда вместе с родителями, когда ему было лет восемь. До того — жил под Питером, бывшим тогда еще Ленинградом. Здесь лет пятнадцать проработал грузчиком на хлебозаводе, а потом, когда завод закрылся, стал жить одним лишь домашним хозяйством…

— Вот только, — говорил он, — После того как в конце апреля вся деревня запила, много чего плохого случилось. Жена в тот день померла, а ведь лет двадцать с ней душа в душу жили… Все зверье мое перемерло! Корова, свиньи, кролики… Прям какое-то проклятье на нас упало — все перепились, и все отравились. Теперь уж и не разобраться, что пили, чем травились, и кто это зелье нам привез… Но я теперь только свое пью, родное…

Удивительно, но он помнил все это. Всю свою прежнюю жизнь, никогда ранее не существовавшую. Жену, друзей, соседей… даже рассказал мне, кто жил до нас в нашем доме! В представлении Никиты в ту грандиозную пьянку, когда суррогатом отравилось 99 % процентов деревни, умер и прежний хозяин этого дома. Дочка его уехала в Омск, а дом продала. Нам!

Никита помнил даже ту пьянку, которую мы с Сашей именовали „Безмолвным Армагеддоном“. Для него пьянка была! Она существовала в его памяти, и в памяти остальных новоявленных сельчан — тоже. Вот как, оказывается, исчезло население Молчановки! Вот так, и никак иначе…

Нескладное и жуткое существо, когда-то ночью спрашивавшее у меня, что такое „дом“, теперь превратилось в человека. В самого настоящего человека, неотличимого от тех, кого я привык видеть в своем родном мире. Впрочем, оно и понятно, ведь кирпичом, запустившим круги на воде в этом мире, был я. Вот только знать бы, почему кирпич — прямоугольный, а круги от него — круглые? Почему Медянск был таким, каким его пожелал я, а круги от него превратили этот мир в подобие моего? В подобие мира, о котором я не просил!

Никита был первым из бывших уродов, из бывших недочеловеков, с кем я познакомился достаточно близко. Первым, но не последним. Сейчас, спустя месяц после моего появления здесь, Молчановка ожила. Меня здесь все считают за своего, и никого из них не смущает тот факт, что я появился здесь сразу после той апокалиптической попойки. Бывшие хозяева этого дома продали его, а мы с Сашей — купили. Эта версия укоренилась в голове у всех жителей Молчановки, ну а мы, в общем-то, и не спешили никого разубеждать. Сначала меня удивляло это единомыслие целой деревни (в которой после пожара осталось лишь домов пятнадцать, почти все из которых были заселены) — почему они не сговариваясь, не делясь друг с другом идеями о нашем происхождения, просто и единогласно решили для себя, кто мы такие? Но со временем я просто перестал об этом задумываться.

„Время покупать Кристину!“ Кто читал Кинга — поймут меня лучше других. Просто пришло время принять нас, и нас приняли.

Еще забавный факт — никто из новых жителей Молчановки не знал о существовании Медянска. Города не было! Зазеркалье просто стерло его из памяти новых людей, или же просто забыло его туда „положить“. Впрочем, он казался мне забавным до того, как я побывал в Медянске. Просто неделю назад мы с Сашей решили напоследок наведаться в город — в последний раз выбраться в экспедицию по экспроприации всего ценного, что там могло быть (например денег, которые вновь стали в ходу среди новых людей). Медянска не было! Не было в привычном мне понимании.

Некогда могучая Медянка превратилась в узенькую речушку, которую я, наверное, смог бы форсировать на своем джипе, но, впрочем, так и не решился этого делать. Дома превратились в руины — казалось, что город оказался в эпицентре землетрясения, при чем как минимум лет десять назад. Асфальт магистралей исчезал под плотным ковром майской зелени, обильно пробивавшейся из малейших щелей. Рухнувшие дома будто бы уходили под землю, сливаясь с ней…