Одюбон в Атлантиде

«Ну конечно, — подумал он. — Мы ведь с Гаррисом тоже здесь. И масляные дрозды на ужин нам нравятся не меньше, чем лисицам».

Ярко-зеленое пятно на стволе молодой сосенки привлекло его внимание, когда он проезжал мимо. Сперва Одюбон решил было, что это какой-то странный местный гриб, выросший на деревце. Но это пятно, хотя и очень медленно, перемещалось.

— Огуречный слизень! — воскликнул Гаррис.

Слизень действительно был размером почти с огурец, хотя Одюбон и поостерегся бы съесть что-либо угодно с такой радужной окраской. Пусть это оказалось и не птицей или живородящим четвероногим, но художник все же спешился и зарисовал слизня. Как-никак для натуралистов это диковина — ведь очень немногие из его коллег добирались до прохладных и влажных предгорий, где обитали слизни. Пошевеливая глазами на стебельках, тот скользил по стволу, оставляя за собой полоску слизи шириной с большой палец.

— Как знать, может, нам еще попадутся улитки размером с твой кулак, — обнадежил Гаррис.

— Жаль, что у нас нет чесночного масла.

Огуречного слизня Одюбон мог нарисовать, a escargots[16] очень любил есть. Гаррис, обитатель Террановы до мозга костей, при этих словах брезгливо скривился. Одюбон лишь рассмеялся.

Друзья двинулись дальше. Тропы, по которым они ехали, явно проложили не люди — дорожки были извилистыми и часто возвращали путешественников на одно и то же место. Всякий раз, когда они выезжали на открытое пространство, Одюбон всматривался в травянистые поляны с нетерпеливой надеждой. Как страстно желал он увидеть там крякунов — щиплющих травку или нежную листву с молодых деревьев! И как оказывался разочарован вновь и вновь!

— Быть может, это действительно был последний крякун в этой части Атлантиды, — скорбно проговорил он, когда они с Гаррисом как-то вечером разбили лагерь. — А может, и вообще последний крякун в Атлантиде.

— Вполне вероятно, — ответил Гаррис. Одюбон, поджаривавший над огнем ножку масляного дрозда, возмущенно посмотрел на друга — тот мог хотя бы посочувствовать. Но Гаррис продолжил: — Мы зашли слишком далеко и сделали слишком много, чтобы так легко сдаться, верно?

— Да, — согласился Одюбон. — Ты совершенно прав.

В этой девственной атлантийской глуши иными были не только запахи, но и звуки. Огромные лягушки самозабвенно призывали подруг, выводя рулады на целую октаву ниже, чем даже лягушки-быки с Террановы, не говоря уже о гораздо более мелких европейских лягушках. Когда Одюбон упомянул об этом, Гаррис спросил:

— Полагаю, ты снова сожалеешь об отсутствии чесночного масла?

— Теперь, когда ты заговорил об этом, да, — невозмутимо ответил художник. Гаррис вновь скривился.

Большие зеленые кузнечики размером почти с мышь оказались более шумными, чем могли бы быть грызуны, хотя некоторые из их скрипучих звуков воспринимались как очень похожие на мышиные. Но все же характерное стрекотание подтверждало их принадлежность к насекомым. Они создавали фоновый шум, более заметный, когда он внезапно прекращался, чем когда раздавался.

Одюбон слышал такие птичьи трели, какие и вообразить не мог. Некоторые из этих певцов наверняка еще не были известны науке. Если бы ему удалось подстрелить одного из них, сделать эскиз и изобразить в цвете, привезти типичный экземпляр… Художник добыл нескольких славок и зябликов, но все они, насколько он мог судить, принадлежали к уже описанным видам.

А потом, где-то вдалеке, он услышал клекот краснохохолкового орла. Одюбон остановил лошадь и указал на север.

— Мы едем туда, — заявил он тоном, не терпящим возражений. Тем не менее Гаррис возразил:

— До этого места несколько миль, Джон. У нас нет никакой надежды отыскать его, и в любом случае, когда мы туда доберемся, орла там все равно уже не будет.

— Мы едем на север, — повторил Одюбон, словно не услышав друга. — Орел может улететь, а крякуны, если они где-то поблизости, не улетят. Потому что не могут летать.

— Если. — Гаррис заключил целое море сомнений в одно короткое слово.

— Ты сам сказал: мы зашли слишком далеко и сделали слишком много, чтобы так легко отказаться от надежды. — Если Одюбон и не повторил фразу Гарриса в точности, то предпочел бы, чтобы ему не указывали на это. У Гарриса хватило здравого смысла, чтобы понять.

Продвигаться на север оказалось не легче, чем в любом ином направлении. Одюбон ругался на английском, французском, а иногда и на испанском, когда звериные тропки начинали петлять и сбивали их с пути. Орел, крикнув один раз, с тех пор молчал, потому художник не знал, сколько еще им надо проехать. «Может быть, он убил новую добычу и сейчас кормится», — подумал Одюбон. Для его целей сошел бы и только что убитый крякун.

Через какое-то время путь им пересек ручей, который вполне мог сойти за небольшую речку. Огромные лягушки квакали на прибрежных камнях.

— Мы сумеем перейти его вброд? — спросил Одюбон.

— Нужно поискать более мелкий участок, — посоветовал всегда здравомыслящий Гаррис.

Такое место нашлось в полумиле западнее, и друзья перебрались через ручей, даже не намочив лошадям брюхо. Одюбон развернул карту Северной Атлантиды.

— Как думаешь, что это за поток? — спросил художник. — Он достаточно большой, чтобы попасть на карту.

Гаррис нацепил очки и присмотрелся.

— Если эти места вообще когда-нибудь всерьез исследовали, — буркнул он и ткнул пальцем в карту. — Это может быть приток Спея. Река течет примерно там, где мы сейчас находимся.

— А я, пожалуй, решил бы, что это приток Лиффи. — Одюбон тоже показал реку на карте.

— Следующая река дальше на север? Что ж, может быть. В последнее время мы бродили здесь такими кругами, что могли оказаться черт знает где. Поехали дальше?

Не дожидаясь ответа, он тронулся с места. Одюбон последовал за другом.

Вскоре после того, как журчание потока и громогласные вопли лягушек — о, что бы с ними сделал Аристофан! — стихли в отдалении, Одюбон услышал звук, который сперва принял за крик пролетающих мимо гусей. Художник как раз выехал на открытый, поросший травой участок и сразу взглянул на север. Но гусей он не увидел.

Гаррис пристально смотрел в ту же сторону.

— Гуси… но не совсем гуси, — удивленно произнес он. — Звучит как музыка для трубы, сыгранная на тромбоне.

— Точно! — Секунду-другую Одюбон просто улыбался своему спутнику, но внезапно в его глазах блеснула отчаянная догадка. — Эдвард, тебе не кажется?..

— Не знаю, но нам лучше все выяснить. Если это и не крякуны, то они могут оказаться неизвестным видом гусей, что тоже будет неплохо. Ты сможешь назвать этот вид «гусь Одюбона».

— Да, — согласился Одюбон, всегда заинтересованный в открытии новых видов. — Да, смогу, но… Заряжу-ка я ружье крупной дробью. — И он стал претворять слова в дело.

— Хорошая идея. — Гаррис последовал его примеру. «Продолжайте кричать. Пожалуйста, продолжайте кричать», —

вновь и вновь думал Одюбон, пока они ехали через лес туда, откуда доносились звуки. Птицы — кто бы это ни был — не замолкали и кричали то тихо, то переходя на громкий сердитый гогот, как делают двое самцов, выясняя отношения из-за самки, — что они обычно и делают весной.

Когда Одюбон решил, что они подъехали достаточно близко, он спешился и сказал:

— Дальше нам лучше идти пешком.

Он прихватил не только ружье, но еще и палочки рисовального угля, и бумагу на всякий случай… Гаррис тоже спешился. Одюбон искренне верил, что пристрелил бы его, если бы тот начал спорить.

Минут через десять Гаррис указал вперед:

— Смотри. Мы выходим на открытое пространство. Одюбон кивнул, не доверяя словам. Он тоже увидел впереди яркий солнечный свет в просвете между деревьями. Птичьи крики теперь звучали очень громко и очень близко.

— Ты назвал бы это кряканьем? — спросил Гаррис.

Одюбон лишь пожал плечами и скользнул вперед.

Укрывшись за широким стволом, он выглянул и увидел перед собой луг… на котором паслись крякуны. Затем птицы расплылись — глаза художника застилали слезы радости.

16

Улитки (фр.).