Голубой период Займы

Обладая телом, защищенным от любой агрессивной среды, Займа был волен искать вдохновение, где только пожелает. Он мог свободно парить в космическом пространстве, вглядываясь в поверхность звезд, или же бродить по каньонам на какой-нибудь планете, где металлы текут, словно лава. Его глаза были заменены камерами, восприимчивыми к гигантскому спектру электромагнитных импульсов, передающими сигнал в мозг через комплексные передаточные модули. Синестетический[3] мост позволял ему слышать визуальную информацию как некую музыку, видеть звуки симфонией пульсирующих красок. Его кожа функционировала как своего рода антенна, позволяя ему чувствовать изменения, происходящие в электрических полях. В случае необходимости он мог вторгаться в информационные поля любых находящихся рядом устройств.

Учитывая все это, искусство Займы просто не могло не быть оригинальным и не привлекать всеобщее внимание. В его пейзажах и звездных пустынях было нечто возвышенное и экстатическое, омытое светящимися пронзительными красками и сбивающее глаз с толку перспективами. Выполненные с помощью традиционных материалов, но в гигантском масштабе, его работы быстро привлекли внимание нескольких серьезных покупателей. Некоторые из них попали в частные коллекции, но в основном творения Займы появлялись в местах скопления народа по всей Галактике. Протянувшиеся на десятки метров полотна, насколько мог видеть глаз, были тем не менее полны мелких деталей. Над большинством из них художник работал в течение одного сеанса. Займа не испытывал потребности в сне, поэтому творил не прерываясь, пока не завершал картину.

Его полотна, безусловно, производили ошеломляющее впечатление. С точки зрения композиции и техники исполнения они, вне всякого сомнения, были великолепны. Но имелось в них и кое-что мрачное и вгоняющее в дрожь. Это были пейзажи, лишенные человеческого присутствия, свободные от явно выраженной точки зрения самого автора.

Скажем так: на них было любопытно посмотреть, но я не хотела бы, чтобы подобные работы украшали мой дом.

Надо полагать, не все разделяли подобное убеждение, иначе Займа не продал бы такое количество работ. Но меня постоянно мучил вопрос, сколько людей покупает его картины только из-за того, что они созданы популярным художником, а вовсе не из-за их собственной художественной ценности.

Вот как обстояли дела, когда я впервые обратила внимание на Займу. Я отметила его для себя как интересного, хотя и кичевого автора, может быть, о нем стоило написать, если вдруг что-нибудь любопытное произойдет с ним или его работами.

Кое-что произошло, но всем, включая и меня, потребовалось некоторое время, чтобы это заметить.

В один прекрасный день — творческий процесс занял на этот раз больше времени, чем обычно, — Займа представил работу, которая кое-чем отличалась от остальных. Это было изображение клубящейся, усеянной звездами туманности, написанное с выгодной позиции — с торчащей в безвоздушном пространстве скалы. Угнездившийся на краю кратера где-то посредине полотна, закрывающий собой часть туманности, висел крошечный голубой квадратик. С первого взгляда казалось, что холст был загрунтован голубой краской и Займа просто оставил маленький участок незакрашенным. В этом квадратике не было ничего существенного: никакой детали, ничего, что как-нибудь связывало бы его с пейзажем или фоном. Но этот квадратик появился не случайно: при более внимательном рассмотрении становилось ясно, что он специально написан поверх каменистого края кратера. Он что-то означал.

Этот квадратик явился только началом. После него на каждом новом полотне, которое выставлял на обозрение публики Займа, присутствовало нечто похожее: геометрическая фигура — квадрат, треугольник, овал или что-нибудь еще, — затерянная среди общей композиции. Прошло немало времени, и наконец кто-то заметил, что голубой оттенок повторяется из картины в картину.

Это был Голубой период Займы, и того же в точности голубого цвета была покрытая золотыми буквами визитная карточка.

На протяжении следующего десятилетия или даже больше абстрактные фигуры становились все более весомыми, они доминировали, вытесняя прочие элементы из каждой картины. Космические просторы в итоге сделались узким обрамлением, идущим по контуру кругов, треугольников и прямоугольников. Если предыдущие работы Займы характеризовались обилием мазков и толстыми слоями красок, то голубые фигуры отличались зеркальной гладкостью.

Отпугнутые нашествием абстрактных голубых фигур, обычные покупатели отвернулись от Займы. Прошло еще немного времени, и художник выставил первую из полностью голубых работ. Достаточно большое, чтобы закрыть фасад здания в тысячу этажей, полотно было понято многими как выражение восприятия Займой окружающего мира.

Ошибиться сильнее было невозможно.

Я ощутила, что корабль замедляет ход, приближаясь к маленькому острову, единственному пятну, нарушающему водное пространство вокруг.

— Вы первая, кто это видит, — сказал робот. — Искажающий экран не позволяет разглядеть остров из космоса.

Остров был длиной в километр, невысокий, похожий формой на черепаху, спускающийся к воде узким ожерельем светлого песка. Приблизительно в середине возвышалось небольшое плато, где был расчищен от растительности неровный участок земли. Я разглядела небольшой прямоугольник, отливающий голубым, лежащий на земле, а вокруг него — что-то похожее на ряды зрительских трибун.

Корабль стал терять высоту и скорость и окончательно остановился как раз рядом с этими самыми трибунами. Он замер напротив не замеченного мною ранее низкого шале из белого камня.

Робот вышел и помог мне выбраться из корабля.

— Займа будет здесь через минуту, — предупредил он, затем вернулся на корабль и растворился в небесах.

Внезапно я ощутила себя очень одинокой и беззащитной. С моря подул ветер, засыпая мне глаза песком. Солнце ползло к горизонту, обещая скорое похолодание. И вот когда я уже ощутила укол страха, из шале, энергично потирая руки, вышел мужчина. Он двинулся в мою сторону, шагая по дорожке, вымощенной булыжником.

— Я рад, что вы смогли выбраться, Кэрри.

Само собой, это был Займа, и я тут же ощутила себя полной дурой. Как мне в голову могло прийти, что он не придет?!

— Привет, — неловко произнесла я.

Займа протянул руку. Я пожала ее, ощущая пластичную текстуру его искусственной кожи. Сегодня она была тусклой, оловянно-серого оттенка.

— Пойдемте посидим на балконе. Приятно посмотреть на закат, не правда ли?

— Правда, — согласилась я.

Он повернулся ко мне спиной и направился к шале. Пока он шел, мышцы перетекали и бугрились под серой кожей. На спине кожа переливалась, как чешуя, словно выложенная мозаикой светоотражающих частиц. Он был прекрасен, как изваяние, мускулист, как пантера. Даже после всех пережитых трансформаций он выглядел красавцем, но я никогда не слышала, чтобы у него был с кем-нибудь роман или что у него вообще есть какая-то личная жизнь. Для него существовало только искусство.

Я шла вслед за ним, ощущая себя неуклюжей и косноязычной. Займа привел меня в шале, провел через старомодную кухню и старомодный холл, обставленные тысячелетней давности мебелью и безделушками.

— Как вы добрались?

— Отлично.

Он вдруг остановился и повернулся ко мне лицом:

— Я забыл уточнить… робот настоял, чтобы вы оставили свою напоминалку?

— Да.

— Хорошо. Я хочу говорить именно с вами, а не с каким-нибудь суррогатным записывающим устройством.

— Со мной?

Оловянно-серая маска его лица приобрела насмешливое выражение.

— Вы вообще умеете говорить развернутыми предложениями или пока что только учитесь?

— Э…

— Расслабьтесь, — сказал он. — Я здесь не для того, чтобы вас экзаменовать или унижать, ничего подобного. Это никакая не ловушка, и вы не подвергаетесь опасности. К ночи вы вернетесь обратно в Венецию.

3

Синестезия — явление восприятия, когда при раздражении одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями возникают и другие ощущения, соответствующие другому органу чувств (псих.).