Женщина Габриэля

— Каков обычный срок службы гувернантки?

Виктория нахмурилась.

— Это зависит от нужд семьи и компетентности гувернантки.

— Госпожа Торнтон нанимает — и увольняет — двух-трех гувернанток в год. — Габриэль сделал паузу, следя за ее реакцией. — Каждый год.

Две-три гувернантки… Каждый год.

Габриэль не мог подразумевать того, о чем подумала Виктория.

— Это… ее дети избалованы. — Пенелопа, старшая, любила посплетничать; без сомнения, многим слугам это стоило их места. — Гувернантки часто ищут другое место.

Пристальный взгляд Габриэля был безжалостным; дыхание — ласково-соблазнительным.

— Вы не искали другого места, мадемуазель.

И как он узнал об этом?

— Я наводила справки.

Правда.

— Миссис Торнтон знала, что вы наводите справки?

— Я… — Виктория вспомнила миссис Торнтон, без предупреждения вторгшуюся в ее спальню однажды вечером незадолго до увольнения. Виктория тщательно изучала газету. — Возможно.

— Многие гувернантки не имеют дома и семьи.

Невозможно было превратно истолковать намеки Габриэля.

— И так как многие из нас бездомны, вы считаете, что госпожа Торнтон нанимает — и увольняет — гувернанток для какой-то низменной цели?

— Да, — прямо ответил он, наблюдая за ней…

— Вы думаете, что с теми другими гувернантками обходились точно так же, как и со мной?

— Возможно, — сказал Габриэль.

Но если это действительно так…

— Вы думаете, что мужчина, который писал мне письма, писал также письма другим гувернанткам.

Габриэль не ответил.

Ему не нужно было отвечать. Ответ был в его серебряных глазах.

У Виктории появилось ощущение, будто ее кожа превратилась в отдельное существо и теперь пытается сползти с нее.

— Вы думаете, что те другие гувернантки мертвы, — в нарастающем ужасе сказала она.

Тогда как Виктория все еще была жива. Спасенная упрямой независимостью.

Он невозмутимо оценивал ее реакцию; жар его тела не согревал ее.

— Конечно, мистер Торнтон знал бы, если его жена была соучастницей… — Виктория подавила панику, — …убийств.

— Ему нравится считать, что его жена — ревнивая женщина.

Виктория никогда не видела, чтобы миссис Торнтон выказывала какие-либо признаки ревности.

— Зачем бы ей… Какого бы удовольствия добилась женщина… Я видела почерк миссис Торнтон. — Сбивчивый голос Виктории нашел опору. — Это не она писала те записки.

Теплое, пахнущее корицей дыхание обдавало ее лицо.

— Значит, мы должны узнать, кто их писал.

Виктория могла доверять Габриэлю. Или могла сомневаться в нем.

Ее выбор…

— Откуда я знаю, что надпись на манжете — это не ваш почерк?

— Это легко доказуемо.

Как и причастность миссис Торнтон к мужчине, который ждал, что Виктория придет к нему ради пищи. Убежища. Наслаждения.

— Вы не причините вреда миссис Торнтон, — сказала Виктория. Но кого она убеждала?

— Я не буду убивать ее, — согласился Габриэль.

— Как вы… убедили мистера Торнтона встретиться с вами?

— Я встретил его в парке, вне дома.

Да, парк, окутанный туманом, был уединенным местечком.

— Миссис Торнтон по утрам ходит по магазинам, — поспешно предложила Виктория. — Возможно, вы могли бы перехватить ее тогда…

— Я видел гувернантку, которую они взяли вместо вас, мадемуазель, — со спокойной рассудительностью сказал Габриэль. — Возможно, они потеряют терпение с вами и сосредоточатся на ней.

И другая женщина падет жертвой манипуляций. Уволенная без рекомендаций. Понемногу умирающая каждый день от бедности и отчаяния.

Получающая письма, сулящие наслаждение и безопасность.

— Хорошо, — решительно сказала Виктория. — Я помогу вам.

— Merci, мадемуазель.

Без предупреждения Габриэль отстранился.

— Доверие, мадемуазель. — Теплое дуновение корицы сменилось резким запахом сожженной шерсти. — Мы оба должны доверять.

Виктория не позволит ему лгать ей.

— Однако вы не доверяете мне, сэр.

Капля лондонского тумана блестела на его плече.

— Возможно, я не доверяю сам себе.

— Не надо.

Протест вырвался прежде, чем Виктория смогла удержать его.

В камине потрескивали угли.

— Чего не надо? — тихо спросил Габриэль.

— Не соблазняйте меня иллюзией доверия.

Виктория хотела верить, что красивый мужчина, стоящий перед ней, находит ее привлекательной. Она хотела верить, что может доверять неприкасаемому ангелу.

Она хотела верить, что он не будет соблазнять ее словами лишь для того, чтобы заработать ее доверие.

Виктория остерегалась верить лишь потому, что ей этого хотелось.

— Вы думаете, человек, который написал письма, может вывести вас на человека, который вам нужен. — Она смело выдержала его пристальный взгляд. — Возможно, это так. Я сказала, что помогу вам, так что, пожалуйста, не лгите мне.

— Я не лгу.

Ему не нравилось, когда обыскивали его ящики; ему не нравилось, когда его называли лжецом…

— Есть много разновидностей лжи, сэр. — Виктория с вызовом вскинула подбородок. — Умалчивание — такая же ложь, как и увиливание.

— Я всегда плачу свои долги, мадемуазель.

Это был не тот ответ, которого она ожидала.

— Вы думаете, что в долгу у меня? — Виктория сглотнула. — И что вы можете возвратить его, говоря мне то, что, по вашему мнению, я хочу услышать?

— Да, — ответил он. — Я полагаю, что в долгу у вас, Виктория Чайлдерс.

— Почему?

— Я любил мужчину, мадемуазель. Если бы я не любил его, вас бы здесь не было.

Майкла. Избранного ангела.

— Вы любили его… как друга?

— Я любил его, как брата.

Виктория любила Дэвида,[19] как брата. Ее отец извратил ее невинную любовь и осквернил ее.

— В любви нет греха, — невольно возразила она.

— Да, мадемуазель, в любви нет греха, — твердо сказал Габриэль. — Грех есть в том, чтобы любить.

Такой мужчина, как он, не должен чувствовать так много боли.

Такую женщину, как она, это не должно заботить.

— Я хотела бы никогда не читать писем, — тихо сказала Виктория. — Я хотела бы никогда не узнать этой стороны моей личности.

Габриэль не двинулся; внезапно он показался на мили далеким.

— Вы хотели бы не желать ангела?

От правды было не скрыться.

— Нет. — К лучшему или к худшему, Виктория, действительно, желала Габриэля. — Нет, я не хотела бы этого.

У нее не было смелости спросить Габриэля, сожалеет ли он, что предложил за нее цену.

— Мадам Рене прислала вам кое-какую одежду, — внезапно сказал Габриэль, серебряные глаза были настороже.

Одежду.

Мадам Рене.

Виктория глубоко вздохнула.

Лишь ничтожные несколько часов прошли с тех пор, как Виктория стояла голой перед Габриэлем, в то время как мадам Рене снимала с нее мерки. Казалось, что с тех пор минуло несколько лет.

Габриэль приготовился к тому, что она отвергнет его одежду. Его личность. Его прошлое.

Выбор…

— Вы принесли эту одежду с собой наверх? — оживленно спросила Виктория.

— Нет.

Она уставилась на него.

— Тогда откуда вы знаете, что она здесь?

— Гастон сказал мне, что она прибыла, когда я вернулся. Я велел ему доставить ее наверх. Я слышал, как дверь открылась и закрылась несколько минут тому назад.

И не сказал ей.

Умалчивание Габриэля не загасило искру предвкушения. Зажав шелк обеими руками, Виктория вышла из спальни впереди него.

Набор белых коробок был сложен высокой горой на голубой кожаной кушетке — три длинных коробки с платьями, прямоугольные коробки покороче, три шляпных коробки. Четыре коробки с обувью. На коробках были отпечатаны лепестки роз.

У Виктории больше года не было нового платья. Она никогда не имела платья, сшитого на заказ.

Было непристойно получать легкомысленное удовольствие от дорогой одежды, когда на улицах столь многие имели так мало.

19

Возможно, все же Шоун имела в виду Дэниела.