Страница 5 из 8
Об очевидной регрессивности той “генеральной линии” капиталистической эволюции, что прорисовалась уже на первых этапах гайдаровско-чубайсовского экономического путча (совершенного под завораживающим лозунгом “Иного не дано”, унаследованным от позднеперестроечных времен), упрямо свидетельствовало очень многое, о чем уже упоминалось в предварительном порядке. Это и катастрофический спад промышленного производства — в масштабах, несопоставимых даже с теми, какими поразил западный мир экономический кризис первой половины 30-х гг. нашего века (заставивший говорить об “общем кризисе капитализма” совсем не одних только большевистских догматиков). И скачкообразное обнищание (пауперизация и люмпенизация) основной массы трудящегося населения страны. И фактическая ликвидация “среднего класса”, вполне сравнимая по социальным последствиям с “ликвидацией кулачества как класса”, которая означала “снятие с повестки дня” вопроса о социальных перспективах развития в нашей стране действительно демократического (а не “олигархического”!) капитализма, обеспечившего Западу капиталистический прогресс в точном смысле этого слова; и демографический кризис; и невиданный расцвет наркомании; и чудовищный рост преступности, особенно организованной (продвигающей “своих людей” во “властные структуры”); и всеразъедающая коррупция, следствием которой стала тотальная дисфункциональность всех нынешних государственнных и гражданских учреждений, отданных на поток и разграбление нашей корыстолюбивой бюрократии. И многое-многое другое, чего здесь не перечислить. Если все это — капиталистический прогресс России, вышедшей на “столбовую дорогу цивилизации”, то что же тогда можно считать регрессом?
О том же, что это — именно капиталистической регресс, а не иной, свидетельствует не одна только антисоциалистическая направленность спровоцировавших его гайдаровско-чубайсовских “реформ”. О том же говорит и бросающееся в глаза типологическое родство “нового русского” капитализма с античным, дожившим до наших дней в качестве капиталистической “архаики”. И об этом, как мы уже убедились из предыдущей статьи, писал М. Вебер, решительно отстаивая свою концепцию в многолетней полемике с полумарксистом В. Зомбартом. Наконец, о том же можно говорить и сегодня, наблюдая как в процессе регрессивной эволюции “нового русского” капитализма всплывают все более примитивные формообразования (и все более отвратительные социальные типажи) архаического капитализма, заменяющие собою структуры посттоталитарной и позднеперестроечной экономики. Восточный базар — вместо цивилизованного рынка. Повсеместный бартер — вместо товарно-денежного обмена. Киллер (наемный убийца) — вместо судьи и судебного исполнителя. Мафии — вместо партий (особенно “на периферии”) или вместе с ними: как их “ударные группы” (особенно в период разнообразных “выборов”). Спекулянты-“олигархи” — вместо промышленников “большого стиля” (О. Шпенглер), впоследствии переименованных у нас в “капитанов промышленности”. У кого хватит совести на то, чтобы подводить эту жалкую метаморфозу под понятие прогресса, увертливо отказываясь прямо “называть кошку — кошкой”, уголовников — уголовниками, а деградацию — деградацией? Причем деградацией уже явно не социалистической, ибо порождена, вызвана к жизни она гиперреформаторством именно буржуазно-капиталистической, а не иной ориентации. Да и осуществлялась под аплодисменты буржуазно (а отнюдь не социалистически) ориентированных теоретиков, не скупившихся на свои “полезные советы”, которые тут же принимались в качестве непреложного руководства к действию.
Возьмем факт, совсем не случайно упомянутый первым в предыдущем абзаце, специально посвященном перечислению наиболее значимых социально-экономических явлений нашей жизни, свидетельствующих о регрессивном характере изменений, определивших ее общее течение. Он говорит (нет: вопиет) в том, что вместо цивилизованного, т.е. правовым образом регулируемого, рынка (каковой, между прочим, предполагал в своей теории “богатства народов” и сам Адам Смит, на которого так любили ссылаться наши радикал-реформаторы) мы получили в конце концов “базар”, как его наиболее дикую и примитивную форму, “регулируемую” кулачным правом. Ведь тот если как-то и совместим с капитализмом, то опять же вовсе не с современным законнически-рациональным, а с “архаически”-иррациональным, основанным на принципе: “не обманешь — не продашь”. К тому же степень криминализации этого, с позволения сказать, “рынка” у нас такова, что — в связи с высокой степенью организованности криминальных структур, буквально оккупировавших его, — есть смысл говорить о весьма специфической “невидимой руке рынка”. Совсем не о той, на какую уповал А. Cмит, но принципиально ей противоположной. О руке уголовных “авторитетов” и льнущих к ним “теневиков” (насчет “благодетельности” воздействия которых на наши рыночные отношения отваживаются говорить лишь небескорыстные “теневики” от теории).
Все это означает, что у нас в результате экономического катаклизма, спровоцированного Е. Гайдаром и его “командой камикадзе”, рынок вместо того, чтобы стать эффективным инструментом капиталистического прогресса, предстал как разрушительное орудие — капиталистического же, но — регресса (деструкции, энтропии и пр.). И следует ли удивляться тому, что в силу взаимопроникновения всех общественных сфер (все того же контовского “консенсуса”) подобной энтропии подверглась не только хозяйственная, но и политическая, и культурная, и нравственная жизнь российского общества? Всепроникающая коррупция, “модель” которой задает наш всероссийский “базар”, везде дает о себе знать. Вот почему наша страна так решительно вырвалась в число самых “передовых” по степени коррумпированности не только хозяйственной, но и всех остальных из упомянутых здесь областей. А ведь корни ее уходят не столько вниз, в “российскую почву” (в тот самый “русский менталитет”, на который наша радикал-демократия пытается свалить все свои гиперреформаторские грехи), а вверх — в высшие этажи “новой русской” бюрократии, усыпавшей розами путь “нового русского” капитализма.
Это обстоятельство и парализует активность наших правоохранительных структур, вынуждая их функционеров вновь и вновь останавливаться у “красной черты”, преступив которую они рискуют “схлопотать” статью за “антигосударственную деятельность” (или за что-то, вообще не имеющее отношения к делу). И когда даже из уст высших правительствующих лиц выпархивают, порой, слова о “бандитском капитализме” (нашедшем — добавим от себя — благодатнейшую почву для своего буйного произрастания прежде всего благодаря все тому же “приватизаторству” и “ваучеризаторству”), то миллионам трудящихся, уже более семи лет испытывающих, что называется, на собственной шкуре, весь процесс его произрастания и победоносного “движения вперед”, остается только иронически пожать плечами: дескать, “попал пальцем в небо”. Жест, за которым чувствуется только глубочайшая апатия и безнадежность.
Но едва ли не выразительнее всего о регрессивной направленности нашей нынешней эволюции свидетельствует особый образ действий, специфический способ поведения, который диктует россиянам ситуация неотвратимого экономического (и социокультурного) распада и дезинтеграции. Вот как она выглядит в уже цитированном докладе экономиста, чье видение российских реалий не было искажено ни радикал-реформаторским нарциссизмом, ни монетаристским прожектерством: “Мы до сих пор рассуждаем об экономической реформе, о ее судьбе, не понимая, что примерно около года тому назад [т.е. уже в 1993 г. — Ю. Д.) процесс экономических реформ в России захлебнулся, зашел в тупик и практически приостановлен. Общество перешло к иной модели, перешло интуитивно от проведения экономических реформ к стратегии выживания” (Там же, с. 131). “Без понимания того, что мы перешли к совершенно новой модели поведения, к ориентации на выживание, мы не объясним многое из того, что происходит в стране. В частности, поведение хозяйственных руководителей и коммерческих банков, региональных лидеров и населения, кризис неплатежей. Вы ничего не сделаете, если хозяйственные структуры будут припасать деньги для выживания, не расплачиваться, имея при этом достаточно платежных средств. Надо иметь в виду и механизм поведения человека, семьи в этих условиях.