Страница 11 из 67
Пищулин, однако, не унимается. В патентное бюро нашего острова он принес новую заявку. Собственно, провозившись часа два или три, он выложил перед нами с Толей готовое изобретение. У него уже было и вполне подходящее научное название: "Устройство для захвата морских гребешков со дна, не прыгая в воду".
Сделано очередное достижение науки и техники было из длинной палки, на конце которой красовалось затейливое сооружение из смятого обруча бочки. Больше всего это походило на хорошо известное приспособление для выхватывания горячих горшков из печи.
Одержимый жгучим желанием немедленно опробовать свое «детище», Володя забрался на плот и с час разъезжал на нем по бухте. Временами он останавливался, опускался на колени, даже ложился на плот и, шуруя своим "устройством для захвата…" где-то у дна, пытался ухватить плоские раковины. Но ни одного гребешка не поднял!
Уныние изобретателя, потерпевшего крах, ему незнакомо, он по-прежнему полон оптимизма. "Я сделаю «палтусоловку», заявил Пищулин на пресс-конференции, состоявшейся сразу после испытаний.
— Что, что?! — спросили мы хором.
— Ну тогда "камбалоловку", — неохотно пояснил нам Володя.
Мы с Коваленко с отчаянием переглянулись.
Когда я читал книгу Бомбара, то обратил внимание, как долго он готовился к своей экспедиции, как приучал себя есть сырую рыбу, — процесс длительный и небезболезненный.
Нельзя было не вспомнить об этом, глядя на рыбу, которую удалось поймать. Никто из нас никогда в жизни не собирался полакомиться подобным деликатесом, как, кстати, и теми, которыми полно море. И все-таки час дегустации пробил: ведь уже много дней мы живем без еды.
Деваться некуда — решил показать, как едят сырую рыбу. Решительно очистил чешую (Пищулин и Коваленко внимательно смотрят), отсек голову (у Пнщулина и Коваленко — каменные лица), содрал с трепещущей рыбы кожу — она снялась как чулок (Пищулин и Коваленко не дрогнули) и мужественно откусил от хребта (Пищулин и Коваленко шевельнули разом бровями).
— Ну, как? — спросили они.
— Вкусно, — говорю. — Есть можно.
Коваленко сразу же откусил, покачал в удивлении головой и даже воскликнул: "Надо же! Никогда не думал, что это так вкусно!"
Потом мы оба признались, что сделали лишь вид, что рыба понравилась, дабы подбодрить друг друга и Пищулина, который все еще медлил, колебался. Ему не хотелось даже пробовать…
Однако, когда и Толя съел свою рыбу, Пищулину было некуда деваться. С пресным (это можно понять) выражением лица и явно мучаясь, тоже съел. Он оказался самым честным из нас и не стал уверять, что блюдо ему понравилось.
Мы еще очень плохо знали свой остров и, посовещавшись, решили обследовать его.
Почти сразу за мысом открыли удивительно красивые места, напоминающие кусочки необжитого Крыма. Грубые живописные скалы с пещерами, гротами, арками, промытыми неустанной водой, скалы всюду — на берегу, в море… И вокруг — прозрачные до самого дна лазурные воды, лагуны и заводи… Живое, пенящееся у берега море…
Долго ныряли и плавали, забыв о том, где мы, забыв о том, что вот уже столько дней мучило нас: о голоде. Какая мелочь — еда, когда вокруг — прекрасный, прозрачный, солнечный мир, в котором, кроме нас, — никого, и мы ни с кем не делим его! Как хорошо, что есть еще на земле места, не тронутые дыханием времени, оставшиеся точно такими, если не говорить о деталях, какими были тысячу лет назад. Мы испытывали острое чувство радости и благодарности к нашему острову именно за это.
— Вижу большую рыбу, — сказал Коваленко. Я думал, что речь идет о камбале или об окуне, но Коваленко внес уточнение: "Это кит". Действительно, чье-то огромное черное тело с острым плавником выкатывалось плавно из воды в полукилометре от нас и так же плавно, словно в замедленном фильме, скрывалось. Так ныряет дельфин, но это было животное во много раз больше дельфина. Возможно, касатка…
И все-таки цивилизация дает о себе знать. Море потихоньку становится всемирной мусорной свалкой. Часть отходов со своих производств человек сразу отправляет па дно, часть их в море выносят реки. Многие мелочи человек, не задумываясь — море такое большое! — бросает за борт.
Обломки старых деревьев, могучие стволы лесных исполинов, горы водорослей, скопившиеся на берегу, россыпи раковин, оставленных волнами, это не мусор. Это как бы часть жизни моря, часть его самого. По вот эти обрывки сетей, ящики, бутылки, банки, сделанные в разных странах мира и вынесенные волнами на пустынный брег нашего острова, — это уже мусор.
Брошенная, возможно, унесенная волнами, обувь всевозможных фасонов — се столько здесь, что невольно думаешь: сколько же растерях живет на земле! Куски полиэтилена, пакеты, пластмассовые сосуды всяких форм и размеров — все это мог создать лишь человек. И лишь человек мог это выбросить в море. "В нем не видно, оно стерпит все"…
Во время этой экспедиции Пищулин нашел в камнях у воды фломастер. Попробовали — пишет отлично. Бог знает, сколько времени носился он в волнах, а пишет! После этой находки Пищулин бегает по берегу, надеясь отыскать пишущую машинку. Если есть фломастер, почему не быть и машинке?
Открытие, которое не могло нас обрадовать: родник иссох. За один полный солнечный день! На дне — грязь, слизь…
Теперь мы ходим в густой траве осторожнее: на острове много змей. Возвращаясь из очередной экспедиции, шли великолепным, усеянным цветами лугом. Вдруг Толя вскрикнул: из-под наших ног влачила свое жирное тело большая гадюка. Не прошли и пяти метров, как Володя и я увидели еще змей. Тут же прелестный луг получил название Змеиного.
А на море, лежащем вокруг нашего острова, полный штиль. Недвижны листья деревьев. Туман неслышно стекает в ложбину меж сопок. До моря он еще не дошел, и мы могли видеть зеркально гладкую воду.
Вдруг из-за туч, текущих за горизонт, в сгустившейся тьме прорвался неведомо как сохранившийся луч зашедшего солнца. Багряный блеск выкрасил море и контуры островов.
Какое все-таки чудо, эти острова! Прекрасные, не подвластные времени…
"письмо"
Сначала мы жили на острове в каменном веке. Нашими орудиями были каменные топоры и рубила. Мы научились ими довольно ловко пользоваться. Потом, после найденных бочек, перебрались в железный век. У нас появились ножи и всевозможные снасти, которые мы смогли сделать с их помощью.
Одно плохо: по-прежнему почти не едим. Вот наше меню в самый обильный, в смысле еды, день. Завтрак: две небольшие сырые рыбки, кусочек сыроежки, одна зеленая ягода шиповника и вода из родника. Обед: одна сырая рыбешка и одна ягода. (В ягоде, кстати, едим только кожуру.)
День выдался туманный, промозглый. Видимость — метров сто, вряд ли более. Сразу стало тоскливо н сумрачно… Наша прежняя жизнь кажется теперь нереальной, далекой…
В этот же день я впервые грохнулся в обморок. Типичный голодный обморок. Случай вполне тривиальный. Лежал, спокойно поднялся, в голове, как обычно, все поплыло. Сделал два-три шага и на какую-то долю секунды потерял сознание: почувствовал, что падаю и ничего не могу с этим поделать.
Коваленко тоже отличился. Сел писать свой дневник, посмотрел на последнюю страницу, увидел число — 31 июля. На новой странице уверенно написал: "32 июля".
Второй день подряд сыплет дождь: мелкий, частый, занудливый. Идешь к роднику — вымокаешь выше колен; трава мокрая, блестит. Ложимся спать тоже во всем влажном. В общем, чувствуем себя неуютно.
До чего же коварна и неустойчива погода на нашем маленьком острове! Только что падали крупные капли дождя, н вдруг — яркое, даже жаркое, солнце. Через пять минут — пасмурно, сильный ветер, туман. И — снова солнце. Жаль, что снова — только на пять минут.
Промокли и простыли мы, кажется, насквозь. Сыплет по-прежнему дождь. Сыплет, будто сквозь сито.
Каждый день ходим в лес, пытаясь там что-то найти. Он необычен, этот лес: совсем не похож на наш, подмосковный. В нем много камней — грубых, с острыми' краями. Легче идти, шагая прямо по камням, чем выбирать место меж них.