Ответы молодым

– Сердца человеческие – в руке Божией, поэтому я не могу за Бога решать, есть такая возможность или нет.

Кроме того, само словосочетание "объединение православных церквей в Украине" мне, честно говоря, режет слух. Потому что и самоощущение канонической Украинской Православной Церкви, и мое ощущение – Церковь здесь только та, которая возглавляется митрополитом Владимиром и находится в единстве с Московским Патриархатом.

Мне очень тяжело слова эти говорить – тяжелее, чем кому бы то ни было из сидящих в этом зале. И вот почему: потому что я неоднократно и искренне лобызал длань митрополита Филарета. Я помню дни, когда в Сергиеву Лавру на заседания Синода приезжал Киевский митрополит, первый человек в Церкви после Патриарха Московского, бывший ректор нашей Московской Духовной Академии,– и я считал за честь, если была возможность, взять благословение у этого первенствующего архипастыря. И у меня до сих пор живет такое благоговение в отношении к нему, что мне очень трудно через это преступить и понять, что он уже не митрополит...

Я думаю, вы уже поняли, что я человек бездуховный... то есть всяким снам, видениям, голосам, ощущениям не придаю особого значения. Я сухарь книжный, и тем более для меня было очень неожиданным одно ощущение... Единственный раз в моей жизни было у меня ощущение, что рядом со мной стоит сатана. Который хочет в меня войти... Это было года полтора назад, в Киеве, в Михайловском соборе. Дивный ведь храм, потрясающей красоты. Мне он нравится даже больше, чем храм Христа Спасителя в Москве. Он был разрушен в былые годы, недавно восстановлен – и отдан Филарету… Снаружи он прекрасен, но когда я вошел внутрь – мне стало плохо в самом буквальном смысле. Стены там покрыты новодельными фресками. У Филарета нет монастырей; украинское монашество за ним не пошло. Соответственно, собор этот расписывали люди с тем духовным багажом, который и не замедлил себя проявить в их работе. У персонажей, которые на этих фресках почему-то выдаются за святых, откровенно наркотические глаза... Я несколько минут постоял в этом новоделанном храме человеческом, и у меня возникло ощущение ужаса. Задыхаясь, я выбежал на улицу, в город, чтобы там отдышаться...

Конечно, это не более чем ощущение. У одних – такие ощущения, у других – другие. Поэтому я попробую сказать объективистски – со стороны.

Филарет – удивительно талантливый человек. Администратор великолепный. Политик прекрасный. Богослов не последнего уровня. Проповедник. Публицист. Умница. За этим человеком стоит мощная государственная власть. В России, скажем, нет Совета по делам религий, на Украине – есть. И в течение, по крайней мере, большей части 90-х годов, пожалуй даже до сих пор, этот государственный аппарат работает в поддержку Филарета. Киевская пресса, без всякого сомнения, работает на него. Симпатии немалой части населения Украины, особенно Западной Украины, тоже на его стороне. Церковная казна – у него. Связи – во всех политических кругах, элитах. Огромный политический опыт. Словом – все козыри у него в руках. И вот, тем не менее, после десяти лет его свободного плавания – или полета – или падения – удивительный факт, который никак не объяснить происками Москвы: у Филарета нет монахов. У него на бумажке – полтора десятка монастырей по всей Украине. Но даже на бумажке в каждом из этих монастырей – по полтора монаха. Которые сидят и ожидают, что на них панагию повесят. И это очень серьезно... Это означает, что филаретовская версия Православия не может зажигать в людях желания жертвенного служения Христу. Чтобы стать монахом (а это поступок!), для этого надо сделать очень широкий шаг – через пропасть. Пожертвовать собой. И вот очевидно, что то вИдение Православия, которое проповедуется в филаретовских семинариях и храмах, на страницах его газет и из его уст– не порождает такой решимости. И это означает духовную мертворожденность этой религиозной организации.

Знаете, была такая изощренная казнь в Персии: осужденного на смерть привязывали к трупу и бросали в яму. И труп, привязанный к живому здоровому человеку, своим ядом разлагал тело живого человека, и тот умирал тоже. Так будет, если мы объединимся с Филаретом.

– Можно ли считать изображение Христа на Туринской плащанице иконой?

– Думаю, что нет. Потому что икона – это не фотография и не картина. Икона не столько воспоминание о прошлом, сколько напоминание о грядущей славе, о преображенном космосе. Икона являет нам Христа и Его святых как уже причастных Царствию Божию.

Поэтому у церковно мыслящих людей есть определенное недовольство официальной иконой блаженной Матроны Московской: она там изображена слепой, с закрытыми глазами. В жизни она и в самом деле была слепа, но икона-то являет нам человека в спасенном состоянии, в том Царстве, где всякая слеза стерта с лица человека.

Я помню, как был смущен, когда в конце 80-х годов Грузинская Церковь канонизировала Илью Чавчавадзе – и он был изображен на иконе в очках. Я понимаю, что в жизни он носил очки. Но вижу здесь противоречие двух канонов: с одной стороны, в Царстве Божием ни костыли, ни вставные челюсти, ни очки неуместны. С другой стороны – лик святого на иконе должен быть узнаваем, и если очки входят в часть узнаваемого образа, то как обойтись без них?

Впрочем, противоречие это не ново. Считается ли лысина физическим недостатком? – Да. Будут ли физические недостатки в Царстве будущего века? – Нет…. Но Иоанн Златоуст на иконе представлен с характерной залысиной…

И все же Туринская плащаница ставит еще более сложную проблему. Ведь она являет нам Христа невоскресшего, и в этом богословская невозможность почитания такого изображения. Заметьте, в православной иконографии даже Христос распятый – Победитель смерти. На католических распятиях тело Христа тяжко провисает, а на православном – Он летит. Поэтому как исторический документ плащаницу можно принимать, хранить и с почтением относиться (тем более, что Туринская плащаница – это наша православная святыня, украденная крестоносцами). Но вот в иконостас – даже домашний – я бы ее не ставил.

– Начинается новое тысячелетие. Какими вам видятся перспективы отношений Церкви и государства?

– Принятие Социальной концепции на Архиерейском Соборе 2000 года означает, что нынешняя модель отношений Церкви и государства сохранится надолго. Это модель нейтралитета в диапазоне от благожелательного до холодно-враждебного, но, тем не менее, без открытых гонений. То, что называется свободой совести. Для Православия это впервые: Церковь, существующая в светском обществе. Только в этих условиях возможен диалог. Ведь когда Церковь и государство составляли единое целое, тогда не было места для диалога. Между левой и правой рукой никакого диалога быть не может. Сегодня мы разделены. А значит, должны узнать друг друга. Социальная концепция и есть наш откровенный рассказ светскому обществу о том, какими мы хотим видеть наши отношения.

– Сейчас Церковь принимает все большее участие в делах государства. Какие положительные стороны этого процесса вы видите?

– Тем, кто говорит о сращивании Церкви с государством, хочу напомнить, что Церковь просто не участвует в жизни государства. Церковь не занимается назначением чиновников и контролем за ними, Церковь не цензурирует законы, Церковь не занимается формированием и распределением бюджета, не контролирует награды и наказания, раздаваемые государством, не формирует внешнюю и внутреннюю политику государства. Кстати, все эти "не" верны и относительно влияния государства на внутреннюю жизнь самой Церкви.

С другой стороны, есть несколько сфер жизни общества, которые всецело контролируются государством, и именно по этой причине присутствие Церкви в этих сферах необходимо. Это государственное образование, государственная медицина, государственные интернаты (для малых и старых), система исправительных учреждений и государственные средства массовой информации. Здесь человек слишком зависит от государства, и потому нельзя его оставлять с нашим государством один на один.