Страница 28 из 45
Если же мы "рассудили" и уразумели смысл апостольского совета, то следующий вопрос – вопрос о том, в какой форме его лучше донести до современного человека. В сегодняшней культуре тот же самый смысл несет другой обряд, другой внешний символ. Если бы апостол Павел сегодня писал свои Послания, то на языке современной культуры он написал бы: "Жены, носите обручальные кольца, даже когда едете в Сочи".
Речь у апостола идет о покрывале, которое прикрывает собой не только волосы на голове, но и все тело. Да, в апостольском тексте речь идет совсем не о платочке или шляпке. Речь идет о чадре. Там все время употребляется слово "покрывается" – katakaliptete, которое имеет оттенок "закутываться". И в Византии женщины носили именно чадру[88]. У женщины, покинувшей стены своего дома, не должно быть открытых участков тела, которые могли бы провоцировать в мужчинах мысль о "доступности" этой женщины. Как это ни странно, женщина в чадре социально защищена – она всем своим видом показывает, что у нее есть защитник, что она не ищет "приключений". Так что чадра – это одна из мер защиты от сексуальной агрессии. Так разговор о платках вполне естественно переходит в разговор о длинных юбках. Женщина в безрукавке, но в платке – все равно одета небезопасно.
А еще, когда блаженный Феофилакт объясняет, почему мужчина не должен покрывать свою голову или носить длинные волосы, он говорит удивительную вещь: "Тот, кто от Бога создан свободным и самовластным, но сам унижает себя как подчиненного, постыжает Христа, Который есть глава его"[89]. Удивительные слова. Вот только находятся они, увы, в вопиющем противоречии с нашими церковно-государственными привычками: пресмыкательство перед властями, поставление себя в заведомо унизительную позу перед вышестоящим – это неотъемлемая и неизживаемая черта византинизма. Слова блаженного Феофилакта великолепно вписались бы в культуру западноевропейского рыцарства; но в восточном христианстве "честь", ее защита и хранение никогда не числились в перечне добродетелей. Во всяком случае никогда на исповеди не задавались людям вопросы: "Не лебезил ли перед начальством? Не льстил ли ему? Не становился ли на колени перед какимнибудь властным лицом?". Это грехом не считалось и не считается. У нас совет на все времена: "Поцалуй у злодея ручку"[90]. В одной из украинских семинарий был составлен "Катехизис", в котором меня поразило изъяснение слова "лицемерие": "Лицемер наружные дела благочестия употребляет для приобретения уважения народа". То, что гораздо чаще лицемерят "для приобретения уважения начальства" (буквальное значение греческого слова ipokrisis, переведенного как "лицемер"– под-судный), осталось за скобками.
И еще, конечно, нельзя не заметить, что из строго симметричного текста апостола Павла (в нем запреты даются как женщинам, так и – в зеркально перевернутом виде – мужчинам) Православие давно уже сделало исключение для мужчин. Мужчинам разрешено уже носить женские длинные волосы и молиться с покрытой головой (монахи и священнослужители). Зная об этом и будучи сам обладателем довольно длинной косы, я как-то не решаюсь строго требовать от женщин буквального исполнения того совета апостола Павла, который сам нарушаю…
– Христианство утверждает, что главой Церкви является Сам Христос. Он присутствует в Церкви и руководит ею. Откуда такая уверенность и может ли Церковь это доказать?
– Лучшим доказательством является то, что Церковь до сих пор жива. В "Декамероне" Боккаччо есть это доказательство (на русскую культурную почву оно было пересажено в известной работе Николая Бердяева "О достоинстве христианства и недостоинстве христиан"). Сюжет, напомню, там следующий.
Некий француз-христианин дружил с евреем. У них были добрые человеческие отношения, но при этом христианин никак не мог примириться с тем, что его друг не принимает Евангелия, и он провел с ним много вечеров в дискуссиях на религиозные темы. В конце концов иудей поддался его проповеди и выразил желание креститься, но прежде Крещения пожелал посетить Рим, чтобы посмотреть на римского папу.
Француз прекрасно представлял себе, что такое Рим эпохи Возрождения, и всячески противился отъезду туда своего друга, но тот, тем не менее, поехал. Француз встречал его безо всякой надежды, понимая, что ни один здравомыслящий человек, увидев Рим эпохи Возрождения, не пожелает стать христианином.
Но встретившись со своим другом, еврей сам вдруг завел разговор о том, что ему надо поскорее креститься. Француз не поверил своим ушам и спросил у него: "Ты был в Риме?".– "Да, был",– отвечает еврей. "Папу видел?" – "Видел".– "Ты видел, как живет папа и кардиналы?",– "Конечно, видел".– "И после этого ты хочешь креститься?",– спрашивает еще больше удивленный француз. "Да – отвечает еврей– вот как раз после всего увиденного я и хочу креститься. Ведь эти люди делают все от них зависящее, чтобы разрушить Церковь, но если, тем не менее, она живет, получается, что Церковь все-таки не от людей, она от Бога".
Вообще, знаете, каждый христианин может рассказать, как Господь управляет его жизнью. Каждый из нас может привести массу примеров того, как незримо Бог ведет его по этой жизни, а уж тем более это очевидно в управлении жизнью Церкви. Впрочем, здесь мы подходим уже к проблеме Промысла Божиего. На эту тему существует хорошее художественное произведение, называется оно – "Властелин колец". Это произведение рассказывает о том, как незримый Господь (конечно, Он находится за рамками сюжета) весь ход событий выстраивает так, что они оборачиваются к торжеству добра и поражению Саурона, олицетворяющего зло. Сам Толкиен это четко прописывал в комментариях к книге.
– В Церкви существует огромное количество обрядов, правил, традиций, о которых Христос в Евангелии ничего не говорил (иконопочитание, почитание святых и их мощей, молитвы за умерших и так далее). Более того, многие из традиций и обрядов, по-видимому, даже прямо противоречат словам Христа, например, Он запретил называть отцом кого-либо, кроме Отца Небесного, а мы называем так всех священников. Но, тем не менее, Православная Церковь утверждает свое преемство от Христа и Его апостолов. Нет ли здесь противоречия?
– Я думаю, что никакого противоречия в этом нет, потому что в Евангелии есть главный призыв – расти. Церковь апостольского времени – это желудь, а современная Церковь – дуб, выросший из него. Между дубом и желудем с виду ничего общего, но есть общность самого главного – генетического материала. Вот это непосредственное генетическое преемство современной Православной Церкви от Церкви апостолов – несомненный исторический факт и во внешних проявлениях, и в духовной идентичности.
Проверяется это просто: прочитайте нашим обычным бабушкам-прихожанкам труды христианских подвижников различных столетий, и бабушки не отличат эти тексты один от другого. Это не осуждение бабушек, а достоинство текстов. Для верующего сердца они едины, передают тот же самый опыт жизни во Христе. Поэтому для не специалиста неотличимы поучения Серафима Саровского от поучений Антония Великого, который жил за тысячу пятьсот лет до преподобного Серафима. Обычный человек без специального образования не отличит труды Иоанна Златоуста (IV век) от трудов Феофана Затворника (XIX век). За этой неразличимостью текстов стоит тождество духовного опыта.
Кажется, О. Мандельштам сказал: "У каждой истинной книги нет титульного листа". В духовной литературе Церкви это очень хорошо заметно. Конечно, ученый-богослов должен уметь очень четко различать святоотеческие тексты. Он по мелочам может сказать, какой это текст, имя автора, назовет эпоху и культурное окружение, но самое главное, то есть духовное содержание текста, понятно и без этого. Наверно, немалое число наших бабушек-прихожанок совершенно искренне считают Иоанна Златоуста русским батюшкой XIX века и очень удивятся, если сказать им, что он жил в середине IV – начале V века и был архиепископом Константинополя. А и в самом деле – где границы "Святой Руси"? Разве Иерусалим или Царьград могут быть для нее "зарубежьем"?
88
Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. М., 1997. Т. 7. С. 371.
89
Толкования на Новый Завет блаженного Феофилакта, архиепископа Болгарского. СПб., б. г. С. 463.
90
«Меня снова привели к самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев протянул мне жилистую свою руку. “Цалуй руку, цалуй руку!” – говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. “Батюшка Петр Андреич! – шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня.– Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцалуй у злод... (тьфу!) поцалуй у него ручку”. Я не шевелился. Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: “Его благородие знать одурел от радости. Подымите его!”. Меня подняли и оставили на свободе. Я стал смотреть на продолжение ужасной комедии. Жители начали присягать. Они подходили один за другим, цалуя распятие и потом кланяясь самозванцу» (Капитанская дочка). Русский мужик Савельич не видит проблемы в этом поцелуе; а вот воспитанный по европейски-джентльменским правилам офицер не может заставить себя согнуться.