Страница 9 из 54
Сердце болело невыносимо. Она думала, что, если тяжело заболеет, Иуда будет сожалеть, будет с ней. Услужливый организм выработал все симптомы приближающегося инфаркта. Шуа боялась выйти из дома, постоянно держала под рукой лекарства. И что? В итоге Шуа лежала в своей постели, провонявшей болезнью, сальной кожей и запахом старости, целыми днями совсем одна, и никто не приносил ей даже воды! Если она сама не выходила, никто не вспоминал о ней! Она поняла свою ошибку. Дала им понять, что больна, теперь у Иуды есть оправдание — мол, жена все равно долго не протянет. Все ждали ее смерти! Она помеха, она стара, уродлива. Шуа плакала, хотела покончить с собой, но решила, что выживет Фамарь из дома, чего бы ей это ни стоило. Решила, что в крайнем случае убьет ее, а только потом покончит с собой.
Ее спас Ир — мысль о том, что сын может развестись с женой, ударила молнией, когда тот зашел к Шуа. Она закатила немыслимую истерику, собрав все силы, весь свой страх и обиду. Когда же Ир ударил ее, Шуа твердо решила, что убьет Фамарь, что выхода нет, но неожиданно все получилось. Нежелание Иуды расстаться с молодой женщиной вызвало у Шуа такой прилив ярости, что она забыла о своих страхах. Накричала на Иуду, сказала, что потребует развода. Отступать далее все равно было некуда. У нее был запасной вариант: если Иуда откажет, то она убьет сначала Фамарь, потом себя. Наличие запасного выхода придавало сил.
Глотая обиду, Шуа решила, что Иуда не любил ее никогда, поэтому все равно, как он будет после всего этого к ней относиться, — но Фамарь ничего не получит!
На фоне этой борьбы все перестало существовать. Торжество ее победы не могло омрачить ничто. Она заставила Фамарь убраться, и той не помогли ни молодость, ни красота. Она жена Иуды — и останется ею до самой смерти.
Цена победы оказалась выше, чем Шуа предполагала. По сравнению с тем, как муж стал обращаться с ней после отъезда Фамарь, прежнее положение было просто прекрасным. Тогда Шуа просто не замечали, а теперь Иуда цеплялся ко всему. Плевал в тарелку, если ему не нравилась еда, орал по поводу каждой пылинки, издевался над рыхлостью и полнотой Шуа. Она корчилась под его взглядом, как жук на булавке, чувствовала, что попала под асфальтовый каток. Впервые она стала искать помощи у сыновей, но те уже забыли о своем долге перед матерью, которая так долго не помнила о своем. Смерть Онана сделала ее жизнь кошмаром, полным предчувствия одинокой, нищей старости. Она не понимала, что ее мальчик может умереть, она вообще о нем забыла на время своей борьбы с Фамарь.
И вот он лежит в своем кленовом гробу, худой и бледный… А потом аккордеон, и Ир болтается на веревке. Она попала в собственную ловушку. Это божья кара за ее планы. Надо было все сделать тогда. Она упала. Ее окутали чернота и тишина. Жизнь прихлопнула ее, как толстого жука, который выполз не вовремя куда не надо. Нет больше ни Онана, ни Ира, а мужа у нее, по большому счету, никогда и не было.
Наэлектризованную тишину всеобщего шока разорвали ружейные выстрелы. Иуда, весь багровый, с вздувшимися на шее и лице венами, палил в мертвое тело Ира. Шуа без сознания лежала на мраморных плитах. Потом снова жуткая тишина, нарушаемая только мерным щелканьем затвора — ни птичьих голосов, ни машин, ничего, кроме звука безудержно спускаемого курка. Гости попятились, а затем, давя друг друга, кинулись вон. Иуда же еще долго бесполезно щелкал затвором, глядя на изрешеченный крупной дробью труп старшего сына полными ненависти глазами. Сообразив наконец, что ему сейчас еще более все равно, чем обычно, опустил глаза на бесчувственное тело жены.
— Это все ты виновата! Ты во всем виновата, сука!
Он втащил жену в дом и вдруг увидел, как она похожа на своего отца, такая же жирная, обрюзгшая, с толстыми щеками и квадратной челюстью, совсем как ненавистный тесть, который называл его — Иуду! — «наш приживалочек» и трепал по щеке… Иуда ясно увидел эту гнусную физиономию, проступающую в чертах лица жены. Ничто больше не удерживало его.
Взгляд упал на лежащее рядом ружье. Иуда схватил его и с размаху опустил приклад на голову Шуа, которая разлетелась, как гнилой арбуз, забрызгав все вокруг отвратительной жижей воспоминаний, переживаний, страданий, планов.
— Я развожусь с тобой! — выпалил он фразу, которую репетировал всю их совместную жизнь, начав много лет назад, на следующий день после собственной свадьбы, а особенно вдохновенно в день приезда Ира с женой и на каждый день рождения Шуа.
Иуда вытер приклад кружевной салфеткой с журнального стола, которую Шуа связала крючком несколько лет назад и очень ею гордилась, кинул затем рукоделие на труп жены и пошел за лопатой, напевая себе под нос старую песню, из которой, впрочем, помнил только одну строчку: «Мечты сбываются и не сбываются…»
Вы думаете, что умершая была рада присоединиться к своим детям, убита горем и тому подобное? Да, она сожалела, мучительно страдала в самую последнюю долю секунды своей жизни — но не о том, что дети ее мертвы, не о том, что сама она умирает, а о том, что Иуда останется жив и Фамарь жива… Что она проиграла своей невестке и мужа, и сына, и себя… Три — ноль. Она злилась, умирая.
ФАМАРЬ
Свекор был неприятно поражен красотой невестки. Высокая, статная, с большой грудью и широкими основательными бедрами, она стояла, гордо подняв голову, вокруг которой кольцом была уложена толстая коса. Синие глаза твердо смотрели из-под густых ресниц. Она поздоровалась с родителями мужа громким, раскатистым голосом, хоть и поклонившись. И как такую женщину угораздило выйти замуж за Ира? Он же пустое место! Жена сына как-то не укладывалась в представление Иуды. Он представлял Фамарь невзрачной, худощавой, сутулой, с маленькой впалой грудью, эдакую курочку-заморыша.
Когда Ир еще только привез жену, соседи намекнули Иуде, что надо бы свадебку сыграть, а то нехорошо как-то… И Иуда закатил «пир на весь крещеный мир», не преминув сказать Фамарь, что ее муж не дал ни копейки, что все подарки, напитки и еда приобретены им лично. Во дворе были накрыты столы, ломившиеся от всевозможных деликатесов и спиртного. Музыка гремела день и ночь.
— Посмотрите на моего парня! — кричал раскрасневшийся, пьяный, выглядевший неправдоподобно счастливым Иуда, тряся сына за впалые щеки. — Он же ошалел от счастья! Вот пентюх! — и дал сыну звонкий подзатыльник, как в детстве. Потом принялся рассказывать гостям, что раньше среди баронов и герцогов существовал обычай «права первой ночи», когда в брачную ночь с невестой вначале спал феодал, а только потом уже муж… Фамарь не сводила с Иуды глаз — высокий, статный, зрелый мужчина, окруженный влиятельными людьми. Герой. Еще лучше чем на фотографии — мужественнее, звероподобнее.
Под непристойные шутки молодых выпроводили в спальню, Фамарь смеялась, опускала глаза, но не краснела. Гости, сидя во дворе, периодически выкрикивали в окно молодым различные пожелания и советы.
Дом Иуды построен подковой. Однажды, расчесывая возле открытого окна длинные, шикарные волосы, Фамарь своими зоркими глазами увидела напротив в щелку между спущенными шторами младшего брата мужа. Обнаженный Онан сидел перед зеркалом в кольце свечей и отчаянно ласкал себя, покрывая поцелуями руки, предплечья, страстно гладил себя по животу и ногам, нежно проводя по детородному органу.
— Вот… Бабу себе не найти! — Фамарь сплюнула, передернувшись от презрения, и, возмущенная, спустилась вниз. Накрапывал мелкий дождик. На веранде отчетливо вспыхивал яркий красный огонек.
— Иуда? Это ты? — окликнула она.
— Да. Иди, посидим-покурим.
Фамарь закурила крепкую сигарету, предложенную ей Иудой, и закашлялась. Внезапная вспышка молнии и оглушительный удар грома заставили ее вскрикнуть и инстинктивно прижаться к огромному, бьющему, несмотря на возраст, силой и энергией телу Иуды. И в ту же секунду жадный поцелуй закрыл ей рот, мощные руки сжали ее, как тиски, горячее соленое дыхание наполнило все внутри. Она почувствовала, как влагалище двумя сильными сокращениями исторгло из себя что-то вязкое и горячее.