Наследник

И сейчас Зого дрожал и еле слышно скулил, сжавшись от страха.

Стерко осторожно сел на постели, подтянул к себе край покрывала и и укрыл братишку. Однако тот резко взбрыкнул ногами и снова сбросил одеяло. Стерко вздохнул с досадой: в комнате было прохладно. Но не желая лишний раз волновать Зого, он смирился. Обняв брата за плечи, Стерко принялся поглаживать его длинные светлые волосы, бормоча про себя бесполезные слова утешения.

Братишка пребывал либо в полной апатии, либо бывал беспричинно агрессивен и с тупой злобой крушил все, что попадало ему под руку. И порой Стерко очень жалел шестнадцатилетнего Шото, на котором Зого и вымещал свой гнев. Если бы Зого был здоров, дети, наверное, стали бы хорошими друзьями. Насколько Стерко помнил, раньше так оно и было. Даже витиеватые особенности их родства не ставили между малышами никаких преград.

Сам Стерко давно уже стал забывать, что Зого — совершенно чужое ему существо. У хаварров не было такого понятия, как единокровное родство. Зого был ребенком Калео, родителя Стерко, и в своих мыслях Стерко звал Зого братишкой, но в сущности малыш был для Стерко чужим. Стерко не придавал этому значения сейчас, после стольких лет уединенной жизни на чужбине. К тому же Стерко понимал, что именно из-за него ребенок попал в беду. Что перенес Зого шесть лет назад, так никто и не узнал. Все версии и догадки сводились к одному: ребенок видел гибель своих близких, причем гибель столь ужасную, что его переживания взломали защитный барьер его психики.

В тех не столь давних трагических событиях было много странного.

… Это случилось в выходной день. Лэри был на дежурстве, и Стерко пришлось развлекаться самостоятельно. Он давно не навещал родителя, и поэтому решил заглянуть в дом старого Калео. Не то, чтобы Стерко тянуло в родительский дом, скорее наоборот, но в те времена Стерко еще был до противного послушен своему долгу. Принято было навещать родителей, и Стерко делал это. Следовало так же хоть как-то заботиться о детях, и Стерко не очень охотно, но регулярно встречался со своим сыном, непонятно, правда, зачем. Шото прекрасно подрастал без всякого участия Стерко.

В тот день Стерко рассудил, что пришло время в очередной раз исполнить оба своих бессмысленных, но не особо обременительных долга.

Старый Калео принял Стерко с радостью, он любил своего первенца и гордился им, его успехами, его карьерой.

Но Миорк тоже был дома, и Стерко не выдержал там и часа. Невозможно было выносить эти сладкие улыбочки с прищуром, призывные гримасы, фривольные пожатия тайком, лишь только Калео отворачивался… Все это выводило Стерко из себя.

Калео было пятьдесят восемь, Миорку на тридцать меньше. Родитель никак не хотел замечать странностей в поведении своего юного друга. Калео души не чаял в своем ненаглядном Миорке и не понимал, почему Стерко избегал бывать в родном доме. И Стерко приходилось выслушивать вздорные укоры и негодование.

Стерко ненавидел Миорка, его намеки, его насмешки… «Доблестный хаварр… Почему ты не хочешь побыть со мной наедине, отважный защитник?! Разве ты забыл, как нам прежде было хорошо вместе?»… Это было противно и невыносимо. Стерко горько жалел о своем прошлом легкомыслии. Не поддайся он в свое время искушению, в которое ввел его Миорк, вся жизнь сложилась бы у Стерко иначе, и возможно, ему не пришлось бы выносить тягостный кошмар этих шести лет.

Но Стерко оказался ничуть не лучше и не умнее других. Три года в Академии Внешней Защиты едва не пошли прахом после того, как в комнату Стерко поселили новичка, совсем юного и очень симпатичного Миорка. Миорк был сиротой, не имел ни родового богатства, ни семьи, ни хоть сколько-нибудь значительных средств к существованию. Был у Миорка свой капитал: большие глаза и красивые руки, густые светлые волосы и скромный ласковый взгляд.

В порядке укрепления дисциплины связи между курсантами академии преследовались. Стерко не был склонен нарушать дисциплину, но противостоять обаянию Миорка оказалось довольно трудно для молодого, здорового хаварра. Впрочем, совесть не слишком мучила Стерко, потому что он прекрасно знал, что соседи по комнате зачастую поддаются взаимному влечению. Совесть стала мучить Стерко немного позже, когда выяснилось, что любовники набедокурили всерьез. Начальство отчислило Миорка из Академии, и паренек был вынужден отправиться восвояси, чтобы вынашивать ребенка вне стен учебного заведения.

Стерко был зол на Миорка, а еще пуще на себя, но ничего было уже не исправить. Один раз провиниться перед департаментом внешней защиты было вполне достаточно, чтобы путь назад закрылся навсегда. Стерко повезло хотя бы в том, что его строго предупредили, но, как лучшего курсанта, оставили в Академии. Миорка же ждала неизвестность, жизнь без своей крыши над оловой, без профессии, да еще с малышом на руках. И Стерко сделал вторую большую ошибку в своей жизни. Он связался с Калео, своим родителем, повинился в глупости и легкомыслии и упросил Калео приютить своего незадачливого юного друга до тех пор, пока Миорк с ребенком не сможет обойтись без посторонней помощи. Калео согласился, и Стерко на время забыл о Миорке и связанных с ним неприятностях.

Скоро Стерко окончил Академию и прибыл в столицу для продолжения службы. И первый же визит в родительский дом выбил его из колеи. Никак не ожидал Стерко, что Миорк до сих пор будет пребывать там. По дому бегал, визжа и балуясь, сын Стерко, маленький светловолосый хавви по имени Шото, а Миорк выкармливал уже второго младенца, рожденного на этот раз от Калео.

В принципе, Стерко мог понять Калео: Миорк был действительно лакомым кусочком, на который сам Стерко клюнул первым, и вряд ли ему стоило осуждать родителя. Но почти сразу же Стерко выяснил, что перед его глазами разворачивалась старая, как мироздание, история. Хитрый Миорк верно рассудил, как понадежнее зацепиться в зажиточном доме. Ставший с годами сентиментальным Калео не желал видеть ни одного изъяна в Миорке, он безрассудно обожал и Шото, и младшего Зого, и, в сущности, старик был совершенно счастлив. И многие последовавшие за тем годы не научили Калео уму-разуму.

Стерко ненавидел Миорка и очень страдал, видя насколько наивен и беспомощен старый Калео. Вел себя Миорк вызывающе. Он повзрослел, расцвел и стал уверенным в себе и в своем неотразимом обаянии. Свои попытки то ли соблазнить Стерко, то ли просто попортить ему нервы Миорк возобновлял всякий раз, едва нога Стерко переступала порог родительского дома. Поэтому Стерко не имел обыкновения задерживаться у Калео дольше, чем того требовал все тот же сыновний и родительский долг.

Посидев у родителя с час, Стерко собрался уходить, но маленький Шото, скучавший дома, напросился с ним прогуляться. Такие прогулки всегда были пыткой для Стерко, но все же он хоть и с трудом, но позволил себя уговорить и увел малыша с собой, довольный уже и тем, что Зого в тот день был слегка простужен, и Миорк не отпустил его…

Стерко и Шото бродили до самого вечера по городу, по парку, по берегу залива, пока Стерко не почувствовал, что от стрекотни сына у него уже гудит голова. Уже начинало темнеть, и Стерко повел ребенка домой. Он хотел распрощаться с ним у ворот и спешить к себе. Но уже подходя к кварталу, где находился дом Калео, они увидели клубы огня и дыма, автомобили пожарной службы и медицинские спецмашины…

От дома Калео остался фундамент и большой несгораемый шкаф, где Калео хранил семейные архивы, дорогие для себя вещицы, ценности и деньги. Подбежав к сгоревшему дому, Стерко сразу же определил, что здесь был взрыв. Все было искорежено в клочки, обгорел даже металл…

Около пожарища Стерко обнаружил дежурный автомобиль департамента внешней защиты. Лэри бродил возле потушенных руин и бросился навстречу Стерко. Он не пустил Стерко туда, где несколько хаварров в спецкостюмах копались в обломках, вытаскивая из-под изогнутых балок какие-то куски. Только потом, когда эти куски уносили, Стерко удалось выяснить, что это такое. Это были полусгоревшие части расчлененных тел.