Страница 14 из 16
А что дальше? Может быть, получив диплом собрата Аристотеля, штурман дальнего плавания вернулся на флот? Ничего подобного, там качка. Он поочередно берет на абордаж ряд самых популярных СМИ: радиостанцию «Юность», журнал «Кругозор», «Комсомольскую правду», «Советскую Россию»… Это тебе не «Московский литератор», не «Московская правда». Многомиллионные тиражи, высокие должности, неплохие оклады и гонорары! Правда, подолгу философ почему-то нигде не задерживается. «Все течет, все меняется», — сказал его коллега Демокрит. Но, однако же, подумайте только, кто он, откуда явился в столицу и кем уже стал. И ведь опять же не молил: «Смилуйся государыня рыбка! Не хочу быть рядовым журналистом, хочу быть завотделом и членом редколлегии «Советской России».
Так в метаниях по редакциям и должностям дожил философ до 1968 года, и тут в жизни бывшего архангельского мужика произошло крупнейшее, пожалуй, даже, как теперь выражаются, судьбоносное событие. Он об этом поведал так: «Я был неожиданно обласкан и сердечно принят на последние десять лет ее жизни Лилей Юрьевной Брик». Ему тогда едва перевалило за 40, а старушке уже под 80. Как она о нем пронюхала? Чем он ее пленил — пронзительностью ума? статью? дипломом штурмана дальнего плавания? Как именно философ был обласкан? Что значит «принят на (!) десять лет»? Обо всем этом можно лишь гадать. Известно лишь одно: «Я по-прежнему храню нежность и душевное тепло к Лиле Юрьевне…» Надо полагать, и она была к нему тепла, насколько может быть тепла 88-летняя пассионария.
Впрочем, к Брик мы еще вернемся, а сейчас надо отметить, что вскоре Ларионов был принять в Союз писателей. Да и как не принять обласканного Лилей Юрьевной! Вот я не был обласкан, так меня пять лет принимали и приняли наконец, в конфликтном порядке. А тут — с лету! И недолго любимец Лили оставался рядовым членом Союза. В последующие годы «неоднократно избирался секретарем правления Союза писателей РСФСР». Как? Почему? За какие заслуги? Сам он объясняет это так: «Когда последовательно защищаешь общественное дело и не лезешь нарочито в «главные», то обязательно попадешь в оные». Интересно… Какое заменательное торжество справедливости можно было наблюдать во времена все той же «коммунистической сказки»! И разве вся жизнь Ларионова, начиная с колхозного детства и до триумфа в столице, не есть ярчайшее доказательство этого? Однако это несколько противоречит моему личному опыту. Я, может, не менее последовательно, чем Ларионов, защищал общественное дело, — допустим, о злоупотреблениях на самом верху нашего Союза неоднократно выступал на больших писательских собраниях в ЦДЛ (например, 19 ноября 1985 года, 3 июня 1986-го, 19 марта 1987-го), писал об этом статьи, такие, например, как большая статья «Спорили семь городов» («Волга», № 7,1989). И что же в итоге? За всю свою долгую литературную жизнь никаким «главным» я ни разу не стал. Мало того, именно за такую защиту общественного дела на меня подавали в суд, таскали по партийным инстанциям, едва не влепили строгий выговор с занесением… Неужели такое различие в наших судьбах объясняется только нежностью Брик к одному из нас? Едва ли…
Дальше Ларионов утверждает: «В советское время тебя выбирали начальником, как удобного им, государям, человека, и ты правишь». Значит, и тебя неоднократно выбирали именно так? И каким же конкретно «государям» ты был удобен? В интересах кого ты правил? И как это согласовать с твоей замечательной преданностью борьбе за общественное дело? Молчание… А потом опять: «Никогда бы не позволили «партайгеносцы» вольного выбора. Им ненавистна была воля свободных людей». Но как же при такой ненависти «государей» к свободе удавалось не только тебе, такому лучезарному, многократно избираться в секретари и главные редакторы, но и твоим кумирам: Михалкову — Первым секретарем Московского отделения СП, потом — Первым секретарем Российского СП, Бондареву — тоже Первым секретарем Российского? Неужели и они были всего лишь мерзкими прислужниками «государей»? Соображаешь ли ты, Ларионов, что навешиваешь на своих наставников и защитников? Пожалуй, они больше не захотят ответствовать за тебя в схватках времени. Что же касается обзывания коммунистов «партайгеносцами», т. е. так, как было принято в нацистской партии, то шел бы ты с этим, милок, к Хакамаде, ей всего 50, она бы за это обласкала тебя, куда как слаще, чем Лиля Брик в 88 лет.
Да, говорит, в Советское время выбирали начальниками только прислужников, «но теперь совсем не так». А как? Да вот, мол, посмотрите на меня: я же как не лез, так и не лезу в главные, однако ныне я и секретарь правления СП России, и первый заместитель Исполкома Международного сообщества писателей, и профессор Московского государственного педагогического университета имени Шолохова, и лауреат премии имени Шолохова, и все мои книги «неоднократно переиздавались». Сплошное торжество добродетели и справедливости!
Тут я позволю себе этот фейерверк опять, чтоб далеко не ходить, сопоставить с некоторыми обстоятельствами собственной биографии. Были у меня переиздания? Были. Получил я шолоховскую премию? Получил. Но как! Премию учредили в 1991 году, и тогда же председатель Комитета по премии Ю.Бондарев и член Комитета С.Викулов сообщили мне, что решительно выдвинули меня в лауреаты. Я ликовал и прыгал. Если две таких фигуры выдвинули, значит, дело в шляпе. Но премию получили А.Ларионов, В.Сорокин, А.Жуков, не отказался от премии писателя-коммуниста и патриарх, — словом, облауреатели, кажется, всех членов Комитета и кое-кого еще. На это потребовалось две пятилетки. И вот, наконец, в 2001 году дошла очередь и до меня. Не успел я до этого помереть, на что, возможно, был расчетец…
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
в закрытую для нас газету «Патриот»
Братушки!
Хочу на прощанье поделиться с вами кое-какими соображениями в связи с известным вам шлагбаумом в № 16 вашей газеты, преградившим мне туда доступ. Как же в таких случаях без нескольких дружеских слов! Ведь прожито душа в душу как-никак четыре года. И в такое время! Вы и печатали меня напропалую, и гонорар, как оказалось, в порядке исключения платили, и портреты мои с ваших страниц всем глаза мозолили. После такого альянса уйти молча было бы как-то не по-русски.
Так вот, моя литературная жизнь с самого начала еще на фронте, где при первой же попытке напечататься меня заподозрили в плагиате, и до нынешних дней, уже на ваших глазах, была бурной, драматичной и непредсказуемой. Все, о чем великий Пушкин в приведенных строках писал о себе предположительно, на моем скромном, но долгом литературном пути сбывалось наяву.
Чума? Было! Еще во время оно при главном редакторе В.А.Кочетове я занимал в «Литературной газете» важный пост заместителя редактора раздела русской литературы, который возглавлял Михаил Алексеев. Но потом пришел Сергей Смирнов, предтеча нынешних демократов, образцом коих стал его сын Андрей, кинорежиссер. Сергей Сергеевич тотчас по приходе наслал чуму на Алексеева и на меня. Пришлось сломя голову бежать: Алексеев — в «Огонек», я — в газету «Литература и жизнь» (ныне «Литературная Россия»). На наши места Смирнов посадил Юрия Бондарева и Феликса Кузнецова. Что ж, это вполне понятно: главный редактор подбирал команду единомышленников. И обижаться нечего.
Потом работал я в «Дружбе народов». Там объявили меня чумным покойный Баруздин и ныне здравствующий титан мысли В.Оскоцкий. За что? Да как же! Журнал безо всякого обсуждения напечатал две повести Б.Окуджавы, к которым у меня, как члена редколлегии, было много претензий, но их игнорировали, да еще главный редактор подъелдыкнул: «Может, ты в печати выступишь?» Я и выступил: о первой — в «Литгазете», о второй — в «Москве». И тотчас был объявлен чумным. Опять пришлось сматывать удочки.