Страница 2 из 22
— Конечно, друг мой. Зеркало дает лишь плоское оптическое изображение, к тому же сильно искаженное. Сие можно прочесть в каждом учебнике…
Лорд Джон не выдержал — вздрогнул. Осьминог нервно сплел щупальцы; сквозь поры на лбу проступил холодный пот. На миг хозяин кабинета пожалел, что когда-то пустил на свой порог человека, назвавшегося Чарльзом Бейтсом. Того, кто заговорил с Джоном Расселом его собственным голосом.
В давние годы лорд Джон узнал очевидную, хотя и огорчительную подробность. Человек не слышит себя — точнее, слышит иначе, чем окружающие. В юности это обстоятельство его сильно расстроило.
Возможность слышать свой настоящий голос лорд получил недавно.
— До сих пор не можете привыкнуть, милорд?
— Признаться, да… — Для спокойного ответа понадобилось собрать все силы. — Вы бесподобны, мистер Бейтс.
— Вы мне льстите, друг мой!
Исчезло «кар-р-р!». Сгинули бакенбарды. Все изменилось разительным образом. В кабинете беседовали два лорда Джона. И только пошив фрака выдавал самозванца.
— Я сейчас подумал… Третий сын лорда Гаррет-Коллей выше вас на целую голову. Это не помешает?
— Нисколько. Если мне не придется быть третьим сыном слишком долго. Полчаса вас устроит?
— Вполне. Но я хотел сказать другое, мистер Бейтс. В ваших способностях я не сомневаюсь, они уникальны. Наш общий друг вручил мне настоящее сокровище, познакомив нас…
Голоса сливались в один, словно некий безумец в вечерний час вздумал беседовать с самим собой.
— Не пора ли поговорить откровенно? Мы сотрудничаем давно, но вы ни разу не спросили о цели нашей деятельности. Это неправильно. Мы — не преступники, не душегубы из Сохо. Мне казалось…
— Мне тоже казалось, милорд. И даже виделось. Подземелье Тауэра, к примеру. Когда меня начнут бить кнутом, лишние знания станут опасным багажом.
— Вам не хочется произносить слово «заговор»?
— Мне даже не хочется слышать его, милорд.
Двойник остался серьезен. Меж бровей обозначились неожиданные складки, затвердел подбородок, взгляд налился тяжелым металлом. Теперь двух людей различил бы кто угодно.
— Напомню, что в день нашего знакомства мы договорились: его величество и члены королевской фамилии неприкосновенны. Я люблю свою страну, милорд. Пусть ею правит пьяница и развратник Георг, осмелившийся поднять свое копыто на ее величество королеву Шарлотту, да будет ей тепло в раю! Он, конечно, изрядное собачье дерьмо, но… Боже, храни короля! Все прочее в вашей власти, милорд, однако избавьте меня от подробностей. Мне вполне достаточно знать, что в результате ваших затей кое-кто из джентльменов, учившихся в Итоне, лишится своих причиндалов.
Чужие губы на чужом лице повторили чужую улыбку. Вернее, хотели повторить. Но по тонкому породистому лицу, окончательно разрушая сходство, расползлась кривая ухмылка, обнажив желтые акульи зубы в три ряда.
Лорд Джон понял — еще миг, и он закричит.
— Извините, милорд. Д-дверь! Забываюсь… Воистину, настоящее подобие может даровать лишь Господь. Поэтому я стараюсь улыбаться как можно реже. Еще раз прошу прощения…
Последнюю фразу он договаривал, отвернувшись к стене. Лорд Джон поспешил перевести взгляд на камин. Зелень, желток; багровые пятна…
— Бом!
Таинственный колокол вовремя подал голос. Гость стал прежним — широкоплечим мужчиной средних лет. Рыжие бакенбарды, лицо в сетке морщин, вывернутые ноздри…
— Мне пора, милорд. Извольте назвать имена эмигрантов. И адреса, если вы хотите, чтобы я занялся делом завтра с утра.
— Адреса? Конечно…
Хозяин кабинета шагнул в сумрак, где прятался огромный стол, нашарил огниво, долго высекал искру. Огонек восковой свечи разгорался без охоты. Лорд Джон подумал, что гость скоро уйдет, а ему суждено остаться здесь, наедине с темнотой и колоколом.
— Бом… — глухо согласился дальний звон.
Где же ты спрятан, колокол? Не в церкви, не на кладбище, не на пристани…
— Итак, четыре претендента, мистер Бейтс. Напрягите память — записи в наших… э-э… затеях исключены.
— Да, милорд! — Свет отразился от желтых клыков.
Любопытная Луна, выглянув из-за тучи-покрывала, прислушалась, недоумевая: «Кто поздним вечером на пустынной улице декламирует монолог Ромео?» Наверняка безумец-влюбленный, в чьей душе сладостным эхом поют строки Великого Барда. Но где? В центре Лондона, где днем густо, ночью же пусто? Отъявленные романтики — и те стараются лишний раз не прогуливаться в такой час.
Здесь вам не средневековая Верона, друзья. Здесь — столица Великобритании. А на дворе — на улице с погасшими фонарями — XIX век, считая от Рождества Христова. В наше цивилизованное время, в счастливую эпоху прогресса и либерализма, с заходом солнца лучше сидеть дома. Чем безлюднее улицы — тем ниже статистика преступности.
Молчаливые громады домов. Голуби спят на перилах балконов.
Д-дверь! Какой уж тут Ромео!
У Небес — зоркий глаз. Луне хватило мгновения, чтобы увидеть безумца. Влюбленный? Кто? Рыжий страхолюда, которого в ночные сторожа не запишут — побрезгуют?! Ледяная богиня напрасно сомневалась. Более того, она сумела расслышать шепот прохожего. Шевелились губы, рождая не слова — тени слов:
Декламатор помнил пьесу наизусть. Когда-то читал вслух, репетировал перед мутным зеркалом. Подсказывая текст, умница-память скрывала все прочее — то, чего не было, не было, не было…
Не было!
Он не учил Шекспира по книге с пожелтевшими страницами, найденной в отцовской лавке. Не ездил вслед бродячей труппе по Южной Англии, желая увидеть, как играют Кин и Сиддонс. Не копил медяки на билет в «Друри Лейн». Это был кто-то другой, хотя его тоже звали Чарльзом Бейтсом.
Человек остановился у фонарного столба, шумно вздохнул, дернул себя за осточертевшую бакенбарду. Имя! Следовало поменять имя! Чарли Бейтс, ты должен был исчезнуть, уйти в лоно матери-Земли, чтоб и на Страшном суде не вспомнили. Глупец, ты пожалел имя — последнее, что оставалось. «Д-дверь!» — как говаривал сосед, дядюшка Бен, опасаясь даже в пылу пьяной ссоры поминать Того, Который на «Д».
Дверь! Дверь! Д-двер-рь!
Не уследил! Позволил себе впервые за много недель заговорить настоящим голосом — голосом Чарльза Бейтса. Спохватился, прикусил язык, оглянулся. Пусто! Лишь Луна, вечный констебль над головой.
Губы больше не шевелились.
— Как он играл, Нэлл! Как играл! Обидно, право слово. Эдмунд Кин всего-то на пять лет меня старше, а уже актер!
— Ах, Чарли! О чем ты говоришь? Твой Кин — бродячий комедиант. Его труппу даже в Лондон не пускают, не то что в «Друри Лейн», на настоящую сцену! Истинный успех ни ему, ни Саре Сиддонс во сне не приснится. Кстати, она красивая? Эта твоя Сиддонс?
— Красивая?! Нэлл, красивее тебя нет никого на свете. Но она умеет играть. По-настоящему, понимаешь? Эти гусыни из «Друри Лейн» просто читают роль, фразу за фразой. Французская школа, «ха-ха» — три раза. А Сиддонс — каждый раз другая. Словно кожу меняет… Какая она Джульетта, а? Слышала бы ты, Нэлл!