Мутанты

С охолостившимся дедом Куровым они в какой-то степени были товарищами по несчастью — что касаемо женщин, раздвоенного сознания и самого образа жизни, и именно это сближало их больше, нежели отношения крестного родства. Сойдутся бывало, выпьют горилки и давай толковать о наболевшем — глядишь, и легче становится.

Выслушав крестного, Мыкола высказал мысль, якобы то не зверь крестную ловил, а самый обыкновенный мутант, прибежавший в эти края из чернобыльской зоны. Там-де некоторые селяне жить остались и нарожали уродов, и вот эти полулюди, полуживотные существа уже выросли и разошлись: кто в Украину, кто в Белоруссию или Россию, и теперь бродят по лесам, народ пугают, а больше свеклу с полей воруют, овец, телят, или молодых девок ловят и волокут в свои берлоги. И хоть внешне похожи они на человека, но шерстью обросли, бывает, и по три глаза у них, или, хуже того, рога на головах вырастают, и даже хвосты. Истинно, черти! Но, говорят, быстро стареют, живут недолго — к двадцати годам все помирают. Мол, еще в прошлом году Шурка Во-вченко, российский таможенник, от безделья увлекающийся всяческой чертовщиной, на той же второй заставе наблюдал человекоподобное существо, которое живет скрытно, почти не оставляет следов и, скорее всего, обитает в уцелевшем бункере. Зимой босой и голый ходит, так шерсти только на подошвах нет, как у медведя. У них, дескать, происходит замут-нение генов, потому и называют их мутантами. И этот же Шурка придумал легенду, будто это не кто иной, как черный партизан, — по аналогии с черным альпинистом: когда-то брошенный в беде своими товарищами, он, ставши бессмертным, ходит теперь партизанскими тропами и ищет их, чтобы отомстить. Полное вранье, конечно, ибо Куров лучше всех знал: партизаны даже мертвых своих товарищей не бросают.

А вот видеть мутанта Вовченко вполне мог, в этом Мы-кола уверен. И прямо спросил бы у своего коллеги, но отношения у них были сложные, конкурентские и предвзятые. Короче, подъедали друг друга где и в чем только могли, так что на откровенность рассчитывать не приходилось. Хуже того, принципиальный российский таможенник тут же настучал бы куда следует, и начались бы проблемы. Поэтому Волков сразу предупредил крестного, что болтать об этом запрещено, дескать, имеется тайное межгосударственное соглашение о неразглашении сведений про мутантов — дабы не отпугивать западных инвесторов чернобыльской опасностью. Поэтому всех очевидцев сразу же обвиняют в заведомо ложной пропаганде порочащих независимые государства измышлений или объявляют сумасшедшими и помещают в дурдом. Ты, дескать, сам помалкивай и крестной накажи, чтоб язык за зубами держала, если в психушку не хочет на старости лет.

Все-таки хорошо поговорить с умным и знающим человеком! Куров в тот же вечер пришел в свою половину хаты, однако предупреждать Сову ни о чем не стал, а вздумал устроить ей испытание: затопил печку, поставил разогревать ужин и принялся ждать, устроит ему соседка газовую атаку или нет. Прошло пять, десять минут, но тяга не уменьшалась, потом и картошка с салом зашипели на сковороде — бабка трубу не закрывала. Значит, клюнула на сообщение о письме от внука и мстить не станет. Степан Макарыч поужинал под рюмку горилки, окончательно раздобрел и постучал в стену.

— Эй, Сова! — окликнул. — Ты про снежного человека-то не болтай, а то в больницу упекут.

— Это еще почему? — не сразу спросила она.

— Государственная тайна. За разглашение — срок. Ты не лешего видала, не гуманоида…

— А кого, по-твоему?

— Мутанта.

— Какого еще муданта?

— Чернобыльского, радиоактивного. Урод такой, не человек и не зверь…

— Ну, слыхала я про них, и чего?

— Ничего. В дурдом посадят, да и все.

— Может, у вас, хохлов, это тайна государственная, — отреагировала Елизавета Трофимовна после недолгого раздумья. — А у нас в России секретов нету. У нас страна открытая, вся нарастапашку.

— И у вас мутанты под грифом.

— Кто сказал?

— Мыкола Волков.

Сова крестника своего считала бабником и непутевым мужиком, впрочем, как и его давно пропавшего отца, поэтому ехидно хихикнула — перегородка была не толстой, в две доски, и все бабкины интонации слышались отчетливо:

— Нашел кому верить!

Но поносить его, как обычно, не стала — должно быть, помнила о письме от Юрка…

— Как хочешь, — равнодушно отмахнулся Куров. — Арестуют, тогда не реви. Пухнаренков ваш за этим лично следит.

Пухнаренков был главой российской администрации.

— А чего ваши чернобыльские муданты в нашем брянском лесу делают? — после долгой паузы спросила Сова.

— В основном девок ловят, — ухмыльнулся дед. — Тебя ведь тоже поймать хотел?

— Я вот ему поймаю! — послышалось отчетливое клацанье затвора. — Пусть только встренется еще раз!

— Ты зачем «вальтер» откопала?

— От вас, хохлов, обороняться!

— Не шали, Елизавета…

— У меня лукошко на второй заставе осталось! И ножик… Я женщина одинокая, помочь и защитить некому, завтра сама пойду…

И будто всхлипнула. Это она так на жалость давила, надеясь, что Куров сходит и отыщет корзину или уж, на худой случай, с ней пойдет, но все подобные приемы бывшей супруги дед давно изучил и никак на них не реагировал: стоит чуть слабину дать, как верхом на шею сядет и понукать будет — характер такой. Дед в ответ включил телевизор, растянулся на койке, словно сытый кот, и Елизавета Трофимовна поняла: не разжалобить нынче бывшего супруга.

— Письмо в щелку просунь! — потребовала она.

— Какое письмо?

— От внука моего!

После раздела хаты в перегородке оставалась единственная щель — за печкой в углу: хата от старости проседала, и, как ни затыкали, ни заделывали, щель все равно светилась одинаково в обе стороны.

Дед даже не шевельнулся:

— Мне адресовано!

— А я его бабка родная! Имею право! Суй сейчас же, а то будет тебе газовая атака!

Куров покосился на противогаз, висящий всегда наготове, под рукой, и потянулся:

— Только попробуй… Свет отключу.

Электрические пробки остались на дедовой половине хаты, и, бывало, зимой, когда темными вечерами Сова смотрела сериалы, эта угроза действовала безотказно. Но сейчас на дворе еще солнце не село, поэтому бабка простучала босыми костлявыми пятками по гулкому полу и громко брякнула печной заслонкой.

— Нюхай, хохляцкая рожа!

Степан Макарыч хладнокровно напялил резиновую маску противогаза, распахнул окошко и, поправив подушку, уставился в телевизор — показывали новости. Печь уже прогорала, поэтому синий, угарный дым почти не застилал экрана, не мешал смотреть и медленно уносился на улицу. Елизавета Трофимовна выждала минут пять.

— Ну чего, живой еще, бандера? — спросила наконец.

— Что мне сделается? — пробубнил сквозь маску Куров. — Я уж привык терпеть от вас, москали проклятые. Погоди, вот хохлы вступят в НАТО и покажут вам кузькину мать.

— Нехай вступают! — без особого азарта подбодрила Сова. — И поскорей! Вот уж потехи будет — хохлы в НАТЕ!

— Чего же потешного?

— Так ей же сразу хана придет!

— Кому — ей?

— НАТЕ твоей!

— А они тогда — в Евросоюз!

— И союзу этому будет полный кирдык! Вы, хохлы, — наш засадный полк. Мы вас скоро в Штаты зашлем! Шоб разъединить их к чертовой матери! От них вся зараза идет…

— В том и есть ваша москальская агрессивная физиономия! — нехотя отпарировал дед.

Старухе, должно быть, тоже надоело препираться, да и любопытство разбирало — открыла задвижку на трубе и попросила глухо:

— Скажи хоть на словах, что пишет-то Юрко?

— Что надо, то и пишет.

— Поклон-то мне прислал?

— Поклон прислал, о здоровье спрашивал. Не примерла ли еще, говорит, бабка Сова? Не сунули ли ее в скважину?

— Ну чего болтаешь-то, дурень? Разве Юрко так про родную бабушку спросит?

— Ладно, шучу…

— Отпиши ему, дескать, плохая стала, болею!

— Ничего себе — плохая! — захохотал дед. — Со второй заставы рысью прибежала, и хоть бы что!