Недоумок

Александра Сергеевича ценили на телевидении, а потому хорошо платили, у него были творческие планы, некоторые наброски в тетрадке, вот о них он и хотел пойти поговорить с завотделом. Если бы для задуманного было дано «добро», то он смог бы на год уехать на Байкал, с рабочей группой, с которой он не только сработался, но, пожалуй, как-то сросся за эти годы. В командировках они могли подолгу молчать или часами до хрипоты спорить о правильно отобранном кадре. До смысла жизни их споры не доходили, это было ни к чему, все и так ясно. Голицын, почему-то был уверен, что начальство с удовольствием согласится на его предложение. Пока он своими планами ни с кем не делился, тем более с женой, чтобы ее не расстраивать, хотя он заранее знал, что она все равно первая узнает о его заявке от начальства и неприятных разговоров дома не избежать.

Сегодня он ехал на работу в приподнятом настроении, на три часа его вызвал начальник, сказал, что хочет поговорить с ним о проекте. Неужели получится? Утренний вагон метро набит до отказа, люди — те, кто сидит, — все спят, те, кто стоит, — в дреме. Грохот колес и усталость от вечного недосыпа ввергал народ в летаргический сон. Голицын этому не поддавался, сам с собой боролся, читал книжки и газеты. «Надо бы набросать некоторые мысли, перед тем как говорить с завотделом», — подумал он. Но ему не повезло, в вагоне от единственного свободного места на скамейке его грубо отпихнули, всю дорогу Голицын простоял, поэтому не мог достать из портфеля тетрадку. Ему очень хотелось получить длительную командировку на Байкал, кое с кем он даже заранее списался, его ждали, обещали показать заповедные места, познакомить с интересными людьми. За последнее время он настолько устал от событий, от нервного состояния жены, собственных бессонных ночей, что решения начальства ждал, как манны небесной. Эта поездка спасла бы его от непрошеных мыслей, в которых он не мог разобраться, а посоветоваться было не с кем.

— Проходи, Александр Сергеевич, садись, — радушно приветствовал его начальник. — Ну, как живем? Как семья?

Все это были банальные и ничего не значащие вопросы, такие же ответы. Голицын знал, что пройдет пять минут, его начальник запрет дверь на ключ, достанет из глубины книжного шкафа любимый коньяк «Плиска» и предложит ему выпить. Вот тогда и начнется серьезный разговор.

Телефон звонил непрерывно, начальник трубку не брал, на столе появились бутерброды, и янтарная жидкость разлилась по стаканам. Голицын терпеливо ждал.

— Слушай, поручик, мы ведь давно знакомы? Я тут вспоминал, когда с твоей заявкой знакомился, как мы вместе в командировках еще в начале семидесятых бывали. А помнишь ГДР? Какой мы там приз отхватили, потом в гостинице его обмыли так, что немчура долго нас вспоминала. Да-а-а… — Наступила неловкая пауза, начальник закурил, хлебнул коньяка, куснул бутерброд, рука потянулась за бутылкой, Александр Сергеевич молча слушал и не пил. — Понимаешь, я даже не знаю, как тебе сказать, ты ведь знаешь, что у нас теперь демократия (и он нецензурно выругался), а там наверху с нас тоже требуют. Короче! Как профессионала со стажем и грамотного человека, решили тебя выдвинуть на особый проект.

Голицын вдруг осознал, что все пропало. Отказали. Байкала не будет.

— В Париж тебя посылают, будешь снимать эмиграцию! Честно тебе скажу, что завидую тебе не белой завистью, а черной. Давай выпьем за это. Сценарий этого документального сериала уже почти написан, в основе — книга известного журналиста, он там долго в ЮНЕСКО служил, с эмиграцией встречался, ну а ты как гениальный режиссер все это обмозгуешь — и полный вперед. Конечно, дадим тебе опытного оператора и… переводчика, кстати, он же куратор проекта. Ты ведь по-французски не говоришь? А о своем Байкале ты пока забудь, он от тебя не убежит…

«Может, это все провокация? — мелькнуло в голове у Голицына. — Им стало известно о моем отце, а что еще хуже, о встрече с русскими эмигрантами. Все уже донесли. Наверняка следили и за ними, и за мной, книжки из помойки вытащили…» Александр Сергеевич очень испугался, сильно побледнел, но взял себя в руки и слабым голосом произнес:

— Как же так? Уже все за меня решили и меня не спросили? Я не справлюсь с возложенной на меня задачей. Считаю своим долгом честно отказаться.

— Э, нет, этот номер не пройдет! «Твой меч, моя голова с плеч»— так, кажется, гласит пословица. Неужели ты забыл, что у нас в стране кадры решают все? Вот одни кадровики и решили за других, а такой кадр, как ты, самый подходящий на эту работу. Ты ведь не подведешь старого друга? Что ты хочешь, чтобы меня сократили за профнепригодность? Сейчас это быстро делается и с большим удовольствием. Так что жду от тебя немедленного согласия, вот и договор уже готов. Открою тебе секрет… — начальник при этих словах снизил голос до шепота и почему-то оглянулся на дверь: — это заказ политический, решалось все на государственном уровне.

Бред. Все сошли с ума! Что скажет Ольга? Она меня прибьет или сделает так, что меня вызовут куда надо, а с ними шутки плохи. Нет, хочу на Байкал, хочу просто убежать, все забыть, замереть и ни о чем не думать. И тут он услышал голос своего собеседника:

— С твоей супругой уже беседовали, куда надо вызывали, она дала на тебя самую положительную характеристику. Так что не подведи трудовой коллектив. Мне разрешаю привезти в качестве сувенира галстук с Эйфелевой башней.

Александр Сергеевич вышел из кабинета совершенно раздавленным. Мысли в голове путались и никак не могли выстроиться в логическую цепочку. Ему все мерещилось, что это какой-то заговор или особый хитрый ход, чтобы его выжить с телевидения. Нужно немедленно с кем-нибудь поговорить. Но с кем? Партком самораспустился, один кагэбэшник, которого все на телевидении знали, сгинул в неизвестном направлении, другой устроился в частную структуру. А Ольга все знала и молчала? Нет, не хочу я ехать в Париж! Что мне до парижских красот? Да и зачем себя разбазаривать на глупые темы об эмиграции. Кому это нужно? Все в прошлом, а история сама рассудит. Хотелось убежать, скрыться куда-нибудь подальше, отсидеться и переждать тяжелые времена.

Прежде чем вернуться домой, он решил пройтись.

На улице шел сильный дождь, но после разговора с начальником это было неким освежающим, благодатным омовением. Сегодня московский воздух был пропитан не только угарными выхлопными газами, но и неким ожиданием свершений. Весна, почти священная, как молодая кобылица, била копытом, ржала и призывала шалеющий от перемен русский народ к подвигам. Все уже сознавали, что назад в СССР дороги нет, а впереди маячили заманчивые перемены. Молодежь чего-то смутно хотела, вероятнее всего, много долларов и некой свободы, старики мрачно затаились. Все ожидали «спасителя» на белом коне, одним он представлялся неким Александром Невским в лице Жириновского или Солженицына, другим — новым Сталиным, с железной рукой, кое-кто надеялся на братскую помощь от загнивающего Запада. Тут мнения разделялись, какую помощь ждать и в виде чего, то ли обойтись гуманитарными посылками с колбасой или пойти дальше и прямо позвать «варягов володеть и править». Перед телевизорами и во время застолий народ выплескивал страсти, дело доходило до семейных рукопашных разборок.

Голицыну от разных мыслей и погоды на душе стало неожиданно весело. «Может, вся эта история с Парижем — некий знак от моей бедной мамы? И стоило все-таки дожить до такого дня, как сегодня!» — подумал он, и сам испугался этих революционных мыслей.

Черные тени снов стали растворяться и уходить в поднебесье. Груз памяти, давивший годами, сползал с плеч, как пустой рюкзак, черная дыра его убежища-квартиры (или, как он мысленно называл, лежбище), где он прожил десятилетия с женой и неблизким сыном, больше не пугала. Он неожиданно для самого себя шагнул в неизвестность, и произошло это в тот момент, когда он об этом перестал думать, а хотел совсем другого, уехать на Байкал. Подсознательно он давно убегал от прошлого, настоящее его пугало, свой мир был дороже всех перемен. Жена уже давно не раздражала, он с ней смирился и находил в этом некое удобство. А тут эта история с поездкой в Париж. И странно, но впервые в жизни ему захотелось испытать себя. В чем? Он пока не знал. Впервые он решался на поступок. Какой? Он пока не осознавал. На душе стало тепло, как от весенних лучей. «Боже мой, неужели я увижу Францию? Как жаль, что мама не дожила до этого дня».