Страница 18 из 52
Прошло еще некоторое время, и в Шанхае стало известно, что японский правительственный кабинет обсуждал в Токио вопрос о создании государства Маньчжоу-Го. Докладывал военный министр Араки. Кабинет согласился с предложением штаба Квантунской армии поставить во главе правительства Маньчжоу-Го прибывшего из Тяньцзина императора Пу-и.
Информация к Зорге шла из штаба Квантунской армии. По данным, поступившим из других источников, стало известно также и отношение американских правительственных кругов к маньчжурским событиям. Японский посол в Вашингтоне информировал своего министра иностранных дел о том, что американцы не имеют ни малейшего намерения протестовать против создания нового государства, тем более они не станут требовать созыва конференции девяти держав. Американская реакция поощряла японскую агрессию на границах Советского Союза. Каким образом? Это тоже должны были узнать в Москве.
На политическом горизонте на Дальнем Востоке все больше сгущались тучи. Они шли из-за моря, со стороны Японии, и именно там, под грозовыми разрядами возможной войны, должен был находиться Зорге. Он поехал туда через два года после «мукденекого инцидента».
5. РАСКРЫТЫЙ ЗАГОВОР
Он лежал на колючей проволоке, на шипах, которые вонзались в тело, и не было сил, чтобы сползти, упасть с этих проклятых качелей… Страха тоже не было, он иссякал по мере того, как человек терял последние силы. Теперь оставалась только боль, от которой мутилось сознание. Рихард часто впадал в беспамятство, и тогда он куда-то проваливался, его обволакивал вязкий мрак, он уже ничего не чувствовал, не сознавал.
Затем сознание ненадолго возвращалось, а вместе с сознанием опять приходила жестокая боль. Рихард уже не мог поднять сникшую голову и, когда открывал глаза, видел под проволокой собственную ногу с неестественно вывернутой ступней и руку с раскрытой ладонью. На скрюченных, неподвижных пальцах застыла кровь. Сначала она была красной, затем порыжела, стала коричневой. Его тело больше не принадлежало ему, было чужим, как этот кол проволочного заграждения, покосившийся под его тяжестью. Лишь чуть теплилось затухающее сознание, мерцали мысли, изорванные, как и его тело.
Иногда его сухие губы шептали: «Боже мой! Боже мой!..» Но ему только казалось, что он шепчет. Это был стон. Он глухо стонал, так же как сосед, лежавший рядом в воронке. Тот затих на вторые сутки, а Рихард все лежал на колючей проволоке, и шипы впивались в него, как иглы терновника в венке Страдальца… Христос шел на Голгофу… Почему на Голгофу? Эта высота называется «304», а может быть, Мортом, которая прикрывает Верден, и солдаты цепью идут на свою Голгофу. Бросаются в атаку и отступают, снова идут, гибнут; только немногие возвращаются в траншеи. Так из недели в неделю, из месяца в месяц. Проклятый Верден!
Иногда солдаты купаются в Маасе на самом переднем крае и тогда не стреляют друг в друга — таков уговор без слов. Потом уходят, и все начинается снова… Солдата убивают лишь в униформе…
Вероятно, тысячи полегли здесь, у высоты «304», где крестьяне сеяли хлеб, а теперь убирают мертвых. А всего под Верденом убито миллион людей… Рихард не видит той высоты, к которой рвались немецкие цепи, высота где-то справа. Голова Рихарда висит недвижимо, и он может видеть только кованую подошву своего ботинка. Но Рихард знает: высота дымится днем и ночью, как незатухающий вулкан, и начнет извергать пламя, как только германские солдаты пойдут в атаку. Но почему он здесь — Рихард Зорге, капрал 91-го стрелкового полка? Почему он лежит на проволочном заграждении, на ничейной земле, которую простреливают с обеих сторон, где рвутся шальные германские и французские снаряды? Отец хотел сделать Рихарда коммерсантом, а из него сделали солдата. Ему двадцать лет, а он уже третий год на войне.
«Боже мой!.. Боже мой!..» — С губ срывается стон, но раненого никто не слышит. Уж третьи сутки Зорге висит на колючей проволоке. «Проклятая война!» шепчут его недвижимые губы. — «Проклятый Христос, который позволил создать этот ад на земле…»
В глазах темнеет, он слышит запах гари разорвавшегося снаряда. Нет, это не снаряд — пахнет горелым человеческим мясом.
Рихард вскакивает и не понимает, что с ним, что происходит.
Он в своей комнате на улице Нагасаки. Уже рассвело. На полках вдоль стен книги, древние манускрипты и восточные статуэтки. Все как обычно. Но откуда этот приторный запах гари? Комнату затянуло дымом. Так вот в чем дело! На тахте спит князь Урах — вчера засиделись почти до рассвета, и он остался ночевать у Зорге. Заснул с непогашенной сигаретой, сухая морская трава затлела, как трут. Зорге бросился к спящему, столкнул его на пол, раздвинул «седзие» — бумажные рамы и вышвырнул дымящуюся тахту наружу. Альбрехт Урах сидел на полу и непонимающе мигал глазами, на его красивом лице застыла растерянность. Рихард закричал в ярости:
— Ду, менш,[3] ты когда-нибудь слышал запах горелого человечьего мяса? Я получил это удовольствие на войне, черт побери! Там нас жгли из огнеметов… С меня довольно. Я не хочу нюхать твой паленый зад! Убирайся!..
Рихард метался по комнате, охваченный страшными воспоминаниями. С каким упорством повторяются кошмары прошлого вот уже много лет!
Там, на колючей проволоке, он стал противником войны, а еще через некоторое время сделался коммунистом. Здесь, на переднем крае невидимого фронта, он тоже борется против войны, защищает социалистическое Отечество. Но он член нацистской партии — партии Гитлера, у него есть значок на булавке, которая колет грудь. Теперь он «партейгеноссе» — товарищ по партии всей этой сволочи… У него есть партийный билет нациста и номер — два миллиона семьсот пятьдесят одна тысяча… Вот сколько людей уже оболванил Гитлер…
Зорге все еще находился под впечатлением тяжелого сна. Да еще эта горелая морская трава. Идиот Урах… Рихард не подбирал слов, когда злился, он ни к кому не подлаживался, и это лучший способ маскировки. Сейчас он обрушил свой гнев на князя фон Ураха, руководителя нацистской организации Токио — Иокогама, корреспондента «Фелькишер беобахтер» — газеты, которая принадлежит Гитлеру.
Зорге присел на свою тахту, по телу разлилась противная слабость. Страшно болела голова. Последние дни Зорге старался побороть грипп, но болезнь, видно, не отпускала. Словно умываясь, он потер ладонями лицо.
— Что с тобой? — озабоченно спросил Урах. — Ты болен?
Рихард прилег и опять будто провалился в горячий мрак.
…Болезнь оказалась тяжелой, после гриппа снова поднялась температура, началось воспаление легких. Это встревожило его друзей. Приезжал врач из посольства, назначил лечение, но Рихарду не стало лучше. Появился Мияги, но, увидев, как плохо Рихарду, хотел уйти. Зорге остановил его, просил остаться и рассказать о встречах, наблюдениях, разговорах. Между прочим, Мияги сказал:
— На этих днях один штабной офицер из военно-воздушных сил сказал мне, что скоро ему придется принимать гостей из Германии, приезжает военная делегация…
Сообщение было крайне важным. В Токио уже давно появились неясные слухи, будто между Японией и Германией идут какие-то переговоры. Фраза, оброненная японским майором, была еще одним подтверждением этого.
— Я должен поехать в посольство, — возбужденно заговорил Зорге, силясь подняться с постели. — Это же очень важно! Надо предупредить Одзаки.
Истоку все же убедил Зорге остаться дома. Он пообещал достать ему какое-нибудь новое лекарство у своего доктора. Мияги давно был болен туберкулезом, и за ним наблюдал опытный врач.
Доктор Ясуда был пожилой человек, имевший широкую практику среди высокопоставленных пациентов. Его кабинет посещали государственные чиновники, советники, их жены, представители военных кругов, семьи промышленников, актеры, художники. Среди пациентов Ясуда оказался и Иотоку Мияги. Он исправно являлся на прием, подружился с общительным доктором, знал его взгляды, и однажды, когда Ясуда, закончив осмотр больного, выписывал ему рецепт, художник сказал:
3
Ты, человек (нем.).