Страница 5 из 10
Перечитывая ныне эти четыре толстых тома (другого цвета, увы, чем синие дары, принесенные моему детству), я не только нахожу в них мои любимейшие воспоминания, не только наслаждаюсь сведениями, которые тогда мне были менее понятны, но самое тело, движение, склад всего труда затрагивает меня в профессионально-преемственном смысле. Я вдруг узнаю в слоге моего отца истоки собственной прозы: брезгливость к замазке и размазыванию, взаимная приспособляемость мысли и слова, геометридно-гусеничное продвижение фразы — и даже зачатки моих скобок. К этим чертам следует еще добавить благосклонность моего отца к точке с запятой (часто — перед союзом, что находится, верно, в связи с языком его университетских наставников, "that scholarly pause"[38], отголосок неторопливой английской логики, — но вместе с тем родственно столь ценимому им Монтеню); и я не думаю, чтобы развитие этих черт под моим часто вычурным пером было актом сознательной воли.
Выписываю следующие полнокровные и плавные периоды (из предисловия к роду "лицэн"):
"Грязь русских дорог служит в палящий полдень между двумя роскошными грозами питейным заведением для самцов голубянок, но не всякое сырое место пригодно; интенсивность посещаемости определяется некоей средней насыщенностью почвы, а также наибольшей ровностью ее поверхности. На таком притягательном месте округло-расплывчатой формы со сравнительно малым диаметром (редко — свыше двух футов) образуется группа тесно сидящих бабочек; если собрание вспугнуть, то оно целиком поднимается, повисает «перебирающим» полетом над данным местом дороги и опускается на него вновь с математической точностью. Только похолодание воздуха к вечеру или наплыв облаков кладет конец пиршеству. Мне приходилось наблюдать присутствие одного и того же экземпляра meleager'а с одиннадцати утра, когда он уже заседал, до без четверти шесть вечера, когда длинная тень от соседних дубов дотянулась до места, где, кроме моего знакомого, да еще нескольких заядлых голубянок, да горсточки золотых «адонай», оставалась (с трех часов дня) небольшая компания боярышниц, общим видом своим напоминающих не то петушков из бумаги, не то регату парусных лодок, так и сяк накрененных. За все эти часы состав и численность собрания менялись; и я не раз нечаянно сгонял моего meleager'а при изъятьи из общей кучи нужной мне бирюльки. Теперь, когда нашла тень, он эластично взлетел и, сделав выбор жердочки, выбор отнюдь не свойственный повадке «лицэн» в состоянии нормальном, но весьма характерный для выжидательного маневра бабочки, покинувшей «питейное» место, присел на лист осины, точно надеялся, что потемнение и холодок суть лишь временное влияние облака и сейчас можно будет вернуться. Через несколько минут я заметил, что он задремал; на сем и прекратилось наблюдение".
Хотелось бы привести еще множество таких художественных и ученых сапфиров, но что выбрать, не знаю — рассказ ли о необычайных трудностях (это из третьего тома), сопряженных с поимкой солончаковой Plusia rosanovi, перелетающей молнией с места на место и всякий раз пропадающей среди камушков, так что единственная возможность ее уловления (свет ее не манит) — воспользоваться той полусекундой, когда перед тем, как прыснуть, она «закипает» у ног подкравшегося охотника. Кстати, как она хороша, как ласкает глаз темно-вишневым передним крылом, пересеченным мальво-розовой линией и украшенным посредине червонным гербом рода, у нее суженным и вогнутым в виде полумесяца — и если цветочная бархатистость фона передается не легко, что сказать о «гербе», который на самой бабочке кажется мазком скипидаром пахнущей позолоты и, значит, должен быть скопирован (и скопирован!) так, чтобы работа художника передавала бы кроме всего прочего и сходство с работой художника! Или такие незабвенные для меня мелочи, как строка, относящаяся к парочке ацидалий нового вида, "в свое время доставленной мне доктором П. П. Парадизовым, который их снял со стены, на вокзале в Астрахани, 11 октября 1889 года"? [39] Или открытие в северной Финляндии поразительной черно-синей арктии в тонких красных кренделях? Или, наконец, эпическую повесть о том, как автор нашел на алтайской скале ту тефроклистию, которая до того была известна только с Приморских Альп да с калифорнийских вершин, — "оконце мадонны", как ласково именуют ее старые охотники в аврелианскиx клубах, когда тайно собираются они и в волнистом дыму плывут обрывки воспоминаний: "Once in Uganda where I was collecting for Rothschild, I saw and missed"[40] — "Und war es schon in Moulinet, Hans — schoner als auf Sumatra?"[41] [42] — "Moi, qui a chasse le Callimuchus dobrugensis avec le roi de Bulgarie"[43] — "Come, come, von Nolte, I'd give a good deal to have seen your face on that particular morning auf dem Campulungo Pass"[44] — "Car je soutiens qu'il existe entre celle de la rave et celle de Ma
"Oh, to be dying again in the rich reek of that hot steaming swamp among the snakes and the orchids, and with those dear flies flapping about me" [47] [48]
"Бабочки Российской Империи", вышедшие пятнадцать лет тому назад [писано в 1927 году],[49] тогда же были под наблюдением автора переведены на английский язык, как поступалось с наиболее важными частями "Lep. Asiat."; но автор умер, издание перевода задержалось… и где теперь манускрипт мне неведомо. Самостоятель и гордое упрямство, заставившие моего отца написать свой труд на родном языке, даже без тех латинских синопсисов, которые ради иностранцев вводились в русские ученые журналы, сильно затормозили проникновение книги на запад; а жаль — она мимоходом разрешает немало проблем западной фауны. Все же, хоть и очень медленно, — и более путем иллюстраций, чем текста, взгляды моего отца на соотношение видов в различных «трудных» родах как-то уже сказались в западной литературе Дело бы значительно ускорилось, если бы наконец вышел английский перевод.
Когда однажды граф Б., управитель одной из центральных наших губерний, товарищ детства и дальний родственник моего отца, обратился к нему с официальной и дружеской просьбой указать радикальный способ борьбы с какой-то весьма энергичной гусеницей, внезапно остервенившейся на губернские леса, отец отвечал: "Сочувствую тебе, но не считаю возможным вмешиваться в частную жизнь насекомого, поскольку этого не требует наука". Он с ненавистью относился к прикладной энтомологии — и я себе не представляю, как бы он теперь работал в сегодняшней России, где его любимая наука сплошь сведена к походу на саранчу или классовой борьбе с огородными вредителями. Этим страшным понижением "высокого любопытства" и гибридизацией с факторами (как, например, социальным) противоестественными объясняется (помимо общего отупения России) искусственное забвение, постигшее его работы на его родине. Немудрено, что и венец его биологических раздумий, та замечательная теория "естественной классификации", которой мы теперь должны заняться, в России до сих пор последователей не нашла, а за границу проникла довольно случайно, в неполном, сбивчивом виде.
38
XIX Эта ученая пауза (англ.).
39
20 Отсылка к жизнеописанию Н.Г. Чернышевского, составившему четвертую главу «Дара». 11 октября 1889 г. Чернышевский пошел на вокзал в Астрахани, чтобы отправить письмо сыну, жестоко простудился, заболел и в ночь на 17-е скончался. В жизнеописании упоминается товарищ Чернышевского по саратовской семинарии Александр Парадизов.
40
XX Однажды в Уганде, где я собирал бабочек для коллекции Ротшильда, я видел и упустил… (англ.)
41
XXI Хорошо было в Мулине, Ганс, лучше, чем на Суматре? (нем.).
42
21 Летом 1938 г. Набоков с женой и сыном жил во французской альпийской деревне Мулине, в 35 км от средиземноморского побережья, близ которой он открыл новый вид бабочки-голубянки, названный им Plebejus (Lysandra) cormion. См.: Brian Boyd. Vladimir Nabokov: The Russian Years. P. 487–488, и вступительную заметку к нашей публикации.
43
XXII Я, который охотился на Callimuchus dobrugensis с королем Болгарии… (фр.).
44
XXIII Ладно, ладно, фон Нольте, я бы много дал, чтобы видеть ваше лицо в то самое утро на перевале Кампулунго… (англ. и нем.).
45
XXIV Поскольку я утверждаю, что между капустной белянкой и белянкой Манна существует еще один средиземноморский вид с изящным напудренным брюшком, пока еще неизвестный… (фр.).
46
22 Травестия пушкинского "Пира во время чумы". Ср. слова Председателя: "И ласками (прости меня Господь) — / Погибшего — но милого созданья".
47
XXV Ах, снова умирать в жарком мареве того горячего дымящегося болота, среди змей и орхидей, и чтобы те милые мухи вились вокруг… (англ.).
48
23 Аллюзия на рассказ Набокова "Terra incognita" (1931), герой которого умирает (неясно, то ли наяву, то ли в воображении) в мреющем и дымящемся тропическом болоте, где растут цветы, родственные орхидеям, ползают ярко-зеленые змеи и вьются цветные мухи.
49
24 Квадратные скобки принадлежат Набокову.