Страница 77 из 80
– Я же этого не заказывал.
– У нас это подается вместе, – со спокойной улыбкой, тихо произнес официант.
Корсаков покачал головой, усмехнулся чему-то и пожал плечами.
Ему было хорошо здесь. Но в то же время он чувствовал себя чужим в этой атмосфере покоя, комфорта и непривычного для него сообщества молодых, но уже уверенных в себе, спокойных и явно очень не бедных людей.
Он выпил рюмку, попробовал кофе – оно оказалось отличнейшим. И вдруг почувствовал себя как в теплой ванне… Все его тело расслабилось, ему захотелось улыбаться, любить всех… И забыть о своих сложностях, которые еще полчаса назад терзали его.
Корсаков оглянулся и невольно – почти сразу же – заметил молодую пару, сидевшую чуть впереди и слева.
Первое, что бросалось в глаза, – это как хорошо, как ладно и красиво они были одеты.
Да такие наряды и в лучших бутиках Парижа или Бостона не просто найти.
Мало того что их костюмы стоили целое богатство, они были одновременно очень скромны и очень элегантны.
Да и сами молодые люди были хороши собой… Прекрасно причесаны, стрижены. В отличной физической форме – без накачанных мышц или немыслимой худобы топ-моделей.
У них были свежие, здоровые, молодые, но уже взрослые русские лица, которые ни с какими иными не спутаешь. И то особое, но одновременно приглушенное сияние счастья при взгляде друг на друга, от которого никто не мог бы оторвать глаз.
Корсаков невольно зажмурился, а когда открыл глаза, увидел слезинку на ее ресницах.
О чем она могла плакать? В зените счастья? Счастья возраста, красоты, любви?..
Корсаков отвернулся, чтобы не смотреть больше на них, и ему стало жалко себя… Какая-то почти детская обида на то, что он фактически уже прожил свою жизнь… Что он стар, нездоров… Обидно стало за свой мятый, не очень новый костюм… За то, что давно не стрижен… Что за день он уже столько выпил, что лицо его побагровело… За то, что тупая боль в затылке не отпустит его до самого сна…
Обидно было и за то, что он – Сергей Александрович Корсаков – никогда в жизни не помнит себя таким молодо-неотразимым. Что его никогда так не любили. И самое главное: что – он сам! – никогда так не любил! Так свободно, упоенно… Так радостно и всепоглощающе…
Всегда впереди была работа, план, задачи, штурмовщина… Все – к сроку! Все на алтарь страны, завода, министерства… Теперь – концерна.
Все на алтарь… Отечества!
Он никогда не любил жену… Не было подлинной любви и в бесконечных его романах. Все было как бы между делом. Да, Делом! И оно – это Дело – словно съело, сжевало всю его жизнь! Даже детей своих он проморгал.
И вот в конце жизни он сидит одинокий в этом роскошном, но случайном для него кафе… И любуется на чужое счастье. На чужую счастливую молодость… На этих молодых, здоровых, счастливых влюбленных…
Счастливых, счастливых, счастливых!!! Так и вертится на языке это слово!
А был ли он когда-нибудь счастлив? Наверно, был… Но по-другому…
Только Дело приносило счастье Сергею Александровичу. Всю жизнь он был рабом Дела! И вот теперь и оно уходит от него. Утекает, как сквозь пальцы… И ему, кажется, уже не удержать его!
Он налил себе еще коньяка и задержал рюмку в руке.
– Но это мы… еще посмотрим! – глухо, но внятно, с угрозой кому-то произнес Корсаков. – Богу – Богово! А Кесарю – Кесарево!
И выпил залпом. Некоторое время сидел с закрытыми глазами, и ему было хорошо, тепло, почти радостно. Снова какая-то привычная дерзость к жизни… Какие-то победные трубы зазвучали в его груди.
Он снова почувствовал себя сильным, молодым и смелым.
Ничего не было жалко! Ничто не смущало его! Все ещё было возможно!
Все…
Корсаков встал, подошел к столику молодых и, кивком извинившись перед мужчиной, наклонился к удивленно поднявшей на него глаза плачущей женщине.
– Дорогая моя! – тихо, но внятно проговорил Сергей Александрович. – Разрешите поцеловать вам руку! Вы оба прекрасны… – Он улыбнулся молодому человеку. – И ничто в жизни… абсолютно ничто не заслуживает ваших слез!
Женщина с растерянно-улыбающимся лицом протянула ему руку, и Корсаков галантно, осторожно – в поклоне – поцеловал ее.
– Спасибо вам, – тихо произнесла она. Хотела еще что-то сказать, пригласить его за их столик, но Сергей Александрович, понимающе и благодарно улыбнувшись, жестом остановил ее.
– Счастья! Фортуны!.. Вам желаю… И, кивнув, пошел к двери из кафе. Почему-то счастливый!
IX
Он словно боялся встречи с дочерью. Вот и сейчас, будучи рядом с ее домом, у него не хватало решимости отворить ее дверь, увидеть встревоженно-легкие глаза, обнять своих любимых внучек.
Чего, казалось бы, проще? Навестить свою родную дочь, которую не видел месяца полтора?!
Но не мог он этого позволить себе. Не мог начать разговор о Саяпине, об их отношениях.
То ли они были уже слишком взрослые… То ли Сергей Александрович уже не чувствовал себя хозяином своей семьи – «как скажу, так и будет!».
Нет, не было у него уже той уверенности, с какой он раньше распоряжался судьбами своей семьи. Или не готов он был к этому разговору – слишком много неясного, неразрешенного было в собственной душе.
Не было покоя. Его душа сама искала выхода из собственных трудностей… Все остальное отступало на второй план, казалось несущественным и только добавляло тяжести в его уставшей душе.
Он вынул мобильный телефон и неожиданно для себя набрал номер дочери.
– Можно я зайду? Я рядом.
– А что-нибудь случилось? – услышал он встревоженный голос дочери.
– Да нет, нет! Нет! Я просто спрашиваю – не поздно?
– Нет, конечно… Я жду.
Сергей Александрович отключился и несколько минут стоял, раздумывая. Потом зашел в кондитерскую, купил огромный торт и быстрым шагом, почти бегом, устремился к знакомому парадному.
– Я почему-то так испугалась! – Дочь повисла у него на шее и прильнула всем телом к нему. – Па? Ничего не случилось? Нет?
Ее золотистые легкие глаза в густых ресницах были так близко, что Корсаков не мог не расцеловать их.
– Все в порядке, доченька! Прости, захотелось к вам! Понимаешь, к тебе захотелось! К девчонкам…
И он прижал дочь к себе крепко-крепко, как хватаются за что-то неожиданно-надежное, издавна любимое и знакомое.
– Ну, слава богу, – расцеловав отца, наконец выдохнула она и прижала пальцы к сердцу. – А то у меня целый день было такое состояние… встревоженное! Я все время что-то плохое ждала. Еще этот звонок – от Гены…
Она вздрогнула – проговорилась! И только повторила, стараясь сделать это известие обычным:
– Ну, от Геннадия Васильевича Евгеньевича! От Саяпина. – И вдруг с какой-то шалой смелостью спросила отца: – Ну ты же наверняка все знаешь? Тебе ведь уже донесли?
Она зарделась и чуть не заплакала от смущения. Это выглядело так отчаянно по-детски, что Корсакову стало жаль Леру.
– Да, да… Я знаю. Мы потом об этом поговорим.
– Ну, проходи, проходи… Девчонки уже легли, но ты иди поздоровайся с ними! А я пока быстренько соберу ужин.
Лера еще раз потянулась к отцу и поцеловала его в щеку. Благодарно, по-женски… Они всегда понимали друг друга.
Сергею Александровичу всегда было хорошо в доме дочери. Вот и сейчас он сидел с чашкой чая – после ужина – в глубоком кресле, вытянув длинные ноги. На нем была теплая, вязаная кофта – из Лериных запасов, – уютные меховые тапочки, и ему хотелось так сидеть, забыв обо всем на свете, в блаженстве и тепле, как можно дольше.
Лера устроилась в кресле напротив, поджав под себя ноги и набросив мягкий плед.
– Какой ты у меня все-таки красивый! А дед! – улыбнулась дочь.
– А почему «дед»?
– Так тебя девчонки называют. Вот и я с ними привыкла…
– Старый, значит… Если «дед»?
– Ну, какой уж есть, – развела руками Лера. – Да я и сама не девочка. Скоро сорок стукнет!
– Не сорок, а тридцать пять! Зачем ты старишь себя? – громко произнес Корсаков.