Мама джан

Они вошли в павильон. Витя-охранник довел их до своей коморки и включил свет.

– Вот, смотри, – сказал он Рине.

Какую фантастическую картину она увидела!

Сорок, а может, больше, мобильников лежали рядами на подзарядке. Они мерцали разноцветно, источали различные звуки, одни рычали, другие пищали, лаяли, кукарекали, исполняли всякие мыслимые и немыслимые мелодии – это было нечто! Рина так и застыла в изумленном восторге. Витя-охранник, важничая, сказал:

– Поняла теперь? Это – моя работа! У меня весь вокзал запитывается.

– Я просто тащусь!

– Ладно, хватит тащиться. Пойдем. А то останемся без матрасов, – сказал Кабан, увлекая за собой Рину.

В зале ожидания он прямиком направился к платному туалету. Бабка-кассирша не только билеты в сортир продавала, но еще и подторговывала ходким товаром – носками. Пара – семь рублей. Кабан купил четыре пары и роздал всем.

– Меняй свои на эти, – сказал он Рине.

– Зачем?

– Меняй. Если не хочешь, чтобы от тебя воняло, как от него, – Кабан кивнул в сторону бомжа, который дрых в углу прямо на голом полу. – Мы здесь каждый день покупаем себе носки! Насчет женских вещей тебя Оленька просветит, поняла?

– Поняла.

– На вокзале душ есть. Завтра мы с тобой помоемся, – сказала Оленька.

Старые носки полетели в урну.

– И запомни еще одно правило: никогда не ходи сюда одна.

– А почему?

Терпение Кабана лопнуло.

– Блин, ты задаешь слишком много вопросов. У нас так не принято. Сказано тебе – не ходить сюда одной, значит, не ходи!

– Хорошо, не буду, – смиренно согласилась Рина.

Зарулили на минутку к Ашоту, вернули ему долг. После этого подбили баланс. Осталось ровно 120 рублей. Неприкосновенная сумма – это на матрасы.

Рядом с вокзалом, на Садовом кольце, в глубине двора была знаменитая среди беспризорников и бомжей шестнадцатиэтажка с тамбурными подъездами. Жильцы дома поднимались на свои этажи в лифте, попадали в общий коридор, куда выходили двери их квартир. А лестница существовала как бы автономно, ею пользовались в тех случаях, когда ломался лифт. Днем дом был как дом, ничего примечательного. А ночами… Ночами сюда тайком пробирались бомжи, для которых эта лестница служила стихийно возникшей ночлежкой. Впрочем, почему стихийно? Очень даже четко все было организовано. Ночлежкой, ее распорядком и хозяйством, разруливал Тимоха-тридцать рэ. Это было детище его рук. Такое чмо с виду, невзрачный, вечно пьяный мужичонка, а вот ведь догадался, раскрутил бизнес. У Тимохи-тридцать рэ за спиной было две судимости и обе по дурости: за хранение и сбыт краденого. Он жил в однокомнатной квартире на первом этаже с выжившей из ума старухой-матерью. Концы с концами не сводил, все пропивал, голь перекатная, а голь-то, как говорят, хитра на выдумки. Освободившись после второй ходки, Тимоха смикитил, что живет в таком месте, где деньги сами должны плыть в руки. Его вечно пьяную голову осенила очень трезвая мысль, а может, все само по себе произошло, потому что должно было произойти. Однажды Тимоха впилил старый матрас случайному собутыльнику, выставил ночевать на лестничную клетку, предварительно слупив на выпивку. С того дня пошло-поехало. Тимоха обзавелся кучей матрасов. Где он ухитрялся их доставать, воровал ли с вагонов, на помойках ли подбирал – никого не интересовало, главное, успеть заполучить матрас на ночь. Такса – тридцать рублей. С тех пор он и стал Тимохой-тридцать рэ. Он заполнял на ночь своими клиентами всю лестницу, с первого по последний этаж. Другой бы сколотил состояние на этом доходном бизнесе, а Тимоха-тридцать рэ как был спившимся оборванцем, так им и остался. Куда он девал деньги, одному богу известно, может, в кубышку складывал. Пацаны хохмили: сколотит миллион, закажет девочку и рванет на Канары, отдыхать от тяжелых трудов.

Жильцы дома пытались бороться с Тимохой. Писали жалобы, требовали, чтобы ночлежка была ликвидирована. Но ничего не помогало, ни решения каких-то комиссий, ни милиция, ни кодовые замки на входной двери. День-другой лестница пустовала, а потом ночлежка возрождалась. Кодовый замок переставал быть секретом, менты закрывали глаза на деятельность Тимохи… Впрочем, у милиции от этой ночлежки была своя выгода, по ночам бомжи не лезли на вокзал, зимой не замерзали на улицах. К тому же всем было известно, что Тимоха отстегивает кому надо и сколько надо. Так и смирились жильцы этого дома с существованием ночлежки на лестнице. В общем-то бомжи вели себя тихо. Строго действовали незыблемые правила: матрас можно получить не раньше полуночи, сдать – не позже шести утра. Приходить без шума и так же без шума уходить. После себя никакого мусора. В углы не мочится. Использовать вместо унитаза мусоропровод. Кто хоть раз нарушал распорядок, больше никогда не получал здесь крова и отправлялся ночевать на вагоны.

Завсегдатаи ночлежки застолбили для себя самые удобные этажи: с четырнадцатого по шестнадцатый. Последний этаж раз и навсегда отвоевали для себя музыканты. Но сейчас там пришлось разместить заболевшего Сеню-газетчика, чтобы он никому не мешал надсадным кашлем и чтобы его не тревожили постоянным хождением взад-вперед. Компания временно теснилась на двенадцатом этаже. Не самый худший вариант.

Кабан получил от Тимохи-тридцать рэ четыре матраса, расплатился и они поволоклись наверх. Спертый воздух шибанул Рине в нос. Лампочки горели через этаж, а то и через два, если в полумраке наступали на спящего постояльца, получали порцию мата, выданную шепотом. Так же шепотом приходилось извиняться.

Шоник, набегавшись за день, уже вырубился наглухо, спал без задних ног, прижимая к груди куклу. Кукла, как невеста, была в длинном белом платье. На голове шляпа с большими полями. Прозрачная вуаль ниспадала на лицо. На изгибе левой руки висела сумочка, расшитая блестками, в правой – букетик цветов. Такая необыкновенная была кукла.

– Стелите матрасы у стены, – сказал Кабан. – Я пойду Сеню проведаю.

Рина столько раз сегодня слышала это имя, что ее распирало от любопытства. Кто такой этот Сеня-газетчик, который весь день как бы незримо присутствовал среди них?

– Можно мне с тобой? – попросила она Кабана.

– Пошли.

Сеня, в знак особого расположения к нему со стороны Тимохи, в виде небывалого исключения, пользовался двумя матрасами, выданными в кредит. На одном он спал, другим укрывался. Его постоянно знобило. Ему никак не удавалось согреться даже под толстым матрасом, хотя в подъезде стояла горячая духота. Увидев, что Кабан пришел с девушкой, Сеня откинул матрас, с усилием поднявшись на непослушные ноги. Он был выше среднего роста, мало сказать худой, он выглядел высохшим, как дерево с подрубленными корнями. Сеня, сколько помнит Кабан, всегда прибаливал, а последнее время вдруг резко сдал, на глазах таял и уже недели две не выходил на улицу. Отлеживался в углу. Его сочувственно не тревожили.

В лице Сени не было ни кровинки. На лбу холодная испарина от слабости. Впалые щеки. Даже не белые, а серые. Но не столько мертвенная бледность этого человека поразила Рину, сколько то, что Сеня был тщательно выбрит. Отца, блин, бывало, и здорового-то фигушки упросишь побриться. Смотреть было противно на его вечно заросшую физиономию. А этот Сеня – кожа да кости – так подбородок выскоблил, словно на свидание сейчас отправится. На вид Сене-газетчику можно было дать лет пятьдесят пять. Плюс-минус. Взгляд у него был усталый и умный.

– Да лежи ты, лежи, – сказал Кабан. – Чего вскочил? Познакомься с Риной.

– Мне и угостить вас нечем, – развел руками Сеня. – Впрочем… Погодите-ка…

Порывшись в сумке, он извлек два яблока, большое дал Рине, а которое поменьше – Кабану. И зашелся в кашле.

Кашель долго его колбасил, пока не отпустил.

– Говорят тебе, ложись, – шикнул на него Кабан.

– Хорошо, хорошо… Я лягу, лягу…

Рине захотелось сказать ему что-нибудь приятное.