Страница 86 из 93
Несколько дней спустя царь Артабан облачился в свою тяжелую сверкающую царскую мантию, нацепил золотую бороду, уселся за занавесом на трон, велел подвесить над головой у себя корону и обменялся с послами римского губернатора текстом договора, в котором изложены были условия продления дружеских отношений между его царством и Римской империей.
Цейон, еще не дочитав до конца письма Варрона, решил просьбу его исполнить. Но это легче было решить, чем сделать. Марция отказывалась ступить на корабль, если ей не разрешат взять с собой урну с прахом Фронтона. Урна же эта была установлена в Эдессе и свято чтилась. Царь Маллук не хотел выдавать прах гостя, которому он чем-то был обязан. Шарбилю пришлось многократно обращать внимание царя на то, как сильно царь эдесский компрометирует себя, отстаивая прах Фронтона; наконец Маллук дал согласие на выдачу его. И вот Цейон и Марция сели на корабль. Руф Атил хотел было вежливо проводить на корабль эту необычную пару, но Цейон поблагодарил и отказался.
Едва он прибыл в Рим, как император вызвал его на аудиенцию. Свидетелей на этой аудиенции не было, но известно, что молодой император любил зло поиздеваться над беззащитными партнерами. Надо полагать, что эта аудиенция была не из приятных для губернатора, у которого оказалась столь несчастливая рука. Те, кто видел Цейона, когда он вышел из рабочего кабинета императора, где он очень долго пробыл, рассказывали, что он шатался, как пьяный.
О дальнейшей судьбе Люция Цейона, консула и генерал-губернатора императорской провинции Сирии, и Марции Теренций, супруги Теренция Максимуса, некоторое время называвшего себя Нерон-Клавдий Цезарь Август, ничего неизвестно.
16. ЗАВИСТЬ БОГОВ
За всю свою жизнь у Нерона-Теренция не было лучшего периода, чем это его сорок пятое лето. Великий царь парфянский предоставил в его распоряжение прекрасный замок на берегу одного из каналов Евфрата, расположенного в часе езды от Ктесифона. К его услугам был также пышный двор - казначеи, виночерпии, стольники, слуги всякого рода, и Нерон затратил много труда, чтобы соединить воедино греко-римский придворный церемониал с парфянским.
То, что он потерял свое царство, угнетало его. Но это было делом не его, а Варрона и Артабана - вернуть ему царство. Если он завоевал его, когда Артабан поглощен был тяжелыми боями с соперником своим Пакором, то вернуть его теперь, когда Артабан победил, было вдвойне легче.
Правда, ему не хватало иногда его прежних советников, но он быстро примирился с этим. Кнопс спасовал в ту ночь, когда они покинули Эдессу, а Требон начал в нем, Нероне, сомневаться - это Нерон отлично чувствовал. Впрочем, и без них можно обойтись. Варрон в первое время пребывания Нерона под Ктесифоном изредка его посещал; несколько последних недель он не показывается. Нерона это беспокоило, но он не расспрашивал. В Эдессе он нуждался в услугах такого государственного мужа, как Варрон, здесь же, в Ктесифоне, его обслуживает более могущественная особа, сам великий царь. Раз в месяц повелитель Востока и повелитель Запада обменивались официальными визитами государственного значения.
В общем Нерон был доволен, что его теперь вместо прежних его советников посещает царедворец Вардан. Он бывает у него примерно раз в две недели и по поручению великого царя кратко докладывает ему, Нерону, о положении дел. Нерон не любил разговоров о реальных вещах, и ему было приятно, что больше его вопросами политики не утруждали.
В веселой и мирной атмосфере этого лета для Нерона-Теренция созрела неожиданная радость. Его постоянно грызла досада, что греческое и арамейское "th" звучит у него недостаточно чисто. Десятки лет он добивался безупречного произношения этого проклятого "th", иногда оно ему удавалось, но чаще всего получалось не так, как следует, и никогда он не владел им так же свободно, как всеми остальными звуками в обоих языках. Если могли возникнуть сомнения в его подлинности, то исключительно из-за этого неподатливого "th". И вот, наконец, в это лето он овладел этим звуком. Надо было только приложить язык к зубам, и вот уж "th" шелестел, как предписывало правило, колеблясь между звуками т, с и в. Теперь можно было отдохнуть на словах, которые он раньше, бывало, старался избегать, например на слове, означавшем по-гречески "море" и "смерть" - thalata и thanatos, thalata, thalata - много раз повторял он, смакуя эти дивные звуки. Десять тысяч воинов Ксенофонта, вернувшись из сердца Азии и увидевшие после полных опасностей скитаний родные берега, восклицали, вероятно, с меньшим энтузиазмом, чем он:
- Thalata, thalata!
Чудесное лето близилось к концу. И вот однажды царедворец Вардан в докладе своем сделал как бы мимоходом некое сообщение, способное нарушить покой императора. Римляне, сказал он, угрожают великому царю Артабану войной, если он не перестанет навязывать им императора, которого они не желают. Царедворец Вардан долго думал, пока нашел эту формулировку, рассчитанную на то, что Нерон начнет расспрашивать о подробностях. Вардан намерен был в осторожных словах намекнуть Нерону, чтобы тот скрылся из Ктесифона. Артабан хотел оттянуть выдачу его и полагал, что если Нерон скроется, ему, Артабану, удастся на некоторое время удержать римлян от решительных шагов. Человеческие отношения непостоянны. Очень скоро они могут сложиться так, что наличие под руками такого Нерона окажется весьма кстати. Но царь не хотел нарушать буквы договора. Он строго-настрого наказал своему царедворцу, чтобы тот ни в коем случае не говорил о бегстве прямо. Наоборот, царедворцу Вардану предложено было выражаться туманно и деликатно, так, чтобы Нерон сам сделал вывод, что нужно бежать.
Вардан был для такого задания человеком подходящим. Он выбирал мягкие, туманные, почтительные выражения, но всякий, кто захотел бы проникнуть в тайный смысл этих слов, почуял бы, что положение становится угрожающим. Нерон понял, конечно, что Рим нажимает на Артабана и Артабан предлагает ему, Нерону, бежать. Но он не пожелал серьезно отнестись к этой неожиданности. Пусть Артабан ломает себе голову над тем, как выйти из затруднительного положения. У Нерона одна лишь обязанность - излучать свой "ореол", остальное его не касается. Это была дерзость со стороны великого царя - намекнуть на то, что Нерону надо исчезнуть. Нерон даже и не помышляет о том, чтобы уступать прихотям царя.
Он мирно уснул в эту ночь. Во сне ему было видение. С лугов подземного царства поднялась и стала приближаться человеческая фигура; крепкая, решительная, шла она по призрачным, бледным, туманным лугам, и с умилением, с нетерпением, с любопытством и радостью всматривавшийся в нее Нерон узнал свою Кайю. Она заговорила с ним так, как говорила всегда.
- Не делай глупостей, идиот! - прикрикнула она на него своим въедливым голосом. - Стоит на минуту оставить тебя одного, и ты сейчас же натворишь чепухи. Но теперь хватит. Вставай, дурень, и чтобы духу твоего здесь не было! Время не ждет.
- Беги, улепетывай, - сказала она еще, как в свое время говорила ему в Риме и позже в Эдессе.
Говоря, она постепенно обращалась в тень; было удивительно, было страшно занятно смотреть, как эта крепкая, пышнотелая женщина становится призраком, но призраком плотным, дородным, объемистым, с сочным и грубым, въедливым будничным голосом, повторяющим:
- Беги, улепетывай.
Но тихо-тихо, издевательски и грозно сопровождали этот голос звуки струнных инструментов и барабаны, и на самом деле Кайя говорила стихами: