Страница 72 из 93
Надо бы, в сущности, сесть за письменный стол. Цейон поработает с удовольствием, добросовестно, теперь, после письма императора, дел целая куча. Но он не в состоянии теперь работать. Ему хочется движения, он должен переварить свою удачу.
Он пересек зал. Вот и завернутый ларь с восковым изображением его предка. Нет, сегодня он не старается незаметно проскользнуть мимо этого ларя. Он даже замедляет шаг, он выпячивает грудь и, проходя мимо ларя, кивает ему, улыбается. Он победит, он уничтожит этого проходимца. А победив, он испросит себе награду, - в присутствии императора и сената он снимет с ларя покрывало.
3. ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЙ ОТЕЦ
Пока правительство Тита бездеятельно взирало на возвышение Нерона, никто не осмеливался громко заговаривать о своих сомнениях в тождестве этого Нерона с подлинным. Но как только распространилась весть о походе Девятого в Сирию, языки мгновенно развязались. Даже те, кто до этой поры верил в Нерона, стали сомневаться в своем бравом императоре.
Так как правительство упорно замалчивало события по ту сторону границы и препятствовало распространению правильных сведений, то возникали слухи, которые, передаваясь тайно из уст в уста, вырастали в нечто фантастическое. Причудливо сплетались предсказания святого артиста Иоанна из Патмоса со слухами о вооружениях в Сирии и о предстоящей карательной экспедиции, которую готовит губернатор Цейон. Трехглавым псом ада называл Иоанн триумвират Теренций, Требон, Кнопс, прозвище это стало народным. Геракл, говорили в народе, пустился в путь, чтобы изловить трехглавого пса. Деятельность противников Нерона усилилась, надписи на стенах - насмешливые, негодующие - умножились, песенка о горшечнике была у всех на устах и у всех в сердце.
Но в городах стояли войска Нерона. Они маршировали по улицам, крепкие, сытые, прекрасно вооруженные, нечего было и думать о том, чтобы крестьяне и горожане, как бы много их ни было, неорганизованные, недисциплинированные, могли бы вступить в борьбу с такой армией. И жизнь текла по-старому. Чужестранец, попав в Самосату или Эдессу, вряд ли заметил бы признаки внутренней неурядицы в стране, наоборот, у него создалось бы впечатление, что народ доволен властью Нерона и счастлив.
Туземные князья и знать в своих официальных выступлениях по-прежнему изъявляли радость по поводу пребывания в их странах высокого гостя. Но князья эти и знатные господа плохо спали и не скрывали своей досады в беседах с Варроном. Они знали, что среди народов, населяющих их земли, растет глухое недовольство, они видели, что запасы хлеба, вина, сластей и денег иссякают, а тирания Теренция, Требона, Кнопса угнетает людей сильней, чем раньше их угнетал большой, далекий Рим.
Из советников Нерона Кнопс яснее других чувствовал, как пошатнулись основы нероновского трона. Он замечал это прежде всего по поведению ближайших к нему людей. Тесть его, Горион, дерзнул даже затянуть в его присутствии своим грубым, малоприятным голосом песенку о горшечнике, хотя она задевала его самого как владельца фабрики на Красной улице и как тестя Кнопса.
Кнопс, однако, пропускал мимо ушей эти наглые выходки. Он знал, что такое сильное средство, как проскрипционные списки, подействует лишь ненадолго, и решил сразу же после кровавой ночи скрыться, он хотел лишь поместить в надежное место деньги Гиркана, точнее, деньги будущего маленького Клавдия Кнопса. Но именно эти деньги, этот чудесный, желтый, огненный металл, задерживали его. Правда, откупщик налогов Гиркан был убит в ночь на пятнадцатое мая, но миллионы его оказались совсем не такими доступными, как думал Кнопс. Они вложены были в многочисленные, более или менее разветвленные предприятия, состояли из долгов, из различных претензий, частью переведены были, во избежание налогов, за границу или просто хорошенько припрятаны. Помимо этого, Варрон не спускал глаз с Кнопса, а Варрон был неприятный противник, противник, с которым не войдешь ни в какие соглашения. Кнопсу пришлось прибегнуть к тысяче ухищрений, чтобы переправить золото Гиркана к себе в мешок. Это затягивало его отъезд. Он ясно отдавал себе отчет в надвигающейся опасности и томился отсутствием спокойствия и уверенности. Он был не из храброго десятка, он знал, что если запоздает, его ждет ужасная, мучительная смерть; когда он слышал заключительные слова песенки о горшечнике: "И ты повиснешь", - страх заползал ему в душу, страх царапал ему каждый нерв. Но он был хорошим, добросовестным отцом, он не мог бросить на произвол судьбы деньги своего сыночка, он стиснул зубы и остался.
4. ПОГИБШИЙ ТОВАРИЩ
Фельдмаршал Требон расхаживал, как всегда, шумный, в хорошем настроении. Со стотысячной, хорошо организованной армией нечего бояться того, что знатные господа называют "психологическими затруднениями". Требон по-простецки высмеивал господ и их нелепые выдумки. Не пугало его и превосходство сил у Цейона. Втайне, правда, ему становилось не по себе при мысли о теоретической подготовленности офицеров Цейона, окончивших военные академии. С этой точки зрения гибель Фронтона и убийство лейтенанта Люция явились большим уроном, и фельдмаршал Требон, когда выдавалось свободное время, проводил час-другой за нелегким чтением "Учебника военного искусства".
Устранение лейтенанта Люция дало себя неприятно почувствовать еще и с другой стороны. Убийство храброго и заслуженного лейтенанта, который столько сделал для победы Нерона, вызвало недовольство в армии. Офицеры и солдаты попросту отказывались верить, что товарищ их Люций изменил делу императора, за которое он боролся, не щадя жизни. Кто мог быть за себя спокоен, если этого Люция столь гнусно, без суда, уничтожили? Солдаты ругались, агитировали и решили, что мимо этого факта насилия пройти нельзя.
Армия послала депутацию к фельдмаршалу Требону с вопросом, знал ли он об убийстве Люция, дал ли он на него свое согласие и в чем провинился этот их товарищ и каковы доказательства его вины; если же убийство Люция совершено было без ведома Требона, то что фельдмаршал намерен предпринять для того, чтобы виновники убийства понесли наказание?
На мгновение у Требона мелькнула мысль, не задержать ли депутацию, а затем предать ее военному суду. Но он чувствовал душу солдата и быстро сообразил, что лучше не защищать убийство Люция. Солдата нельзя лишить возможности иметь свои объекты любви и ненависти. Лейтенант Люций был любимцем армии, следовательно, он был невиновен и убийство его - преступление. Он, Требон, совершил промах, внеся Люция в проскрипционные списки, и вынужден теперь считаться с неприятными последствиями этого. Он заявил, что убийство лейтенанта осуждает, и обещал добиться удовлетворения требований армии.
Он пошел к Нерону. Тот, когда Требон явился, лежал на софе, ленивый, хмурый. Правда, слушая донесения своих советников о вооружениях Цейона, он как будто совершенно не реагировал на них, пропускал их мимо ушей, но когда он оставался один, он мрачнел, массивное лицо его темнело, нижняя губа выпячивалась с выражением еще большего неудовольствия, чем обычно.
Песенка о горшечнике угнетала его. Евреи, как ему рассказывали, верят, якобы бог в отместку за разрушение храма посадил Титу в голову муху, которая, не переставая, мучает его, - в этом, мол, и заключается болезнь Тита. Песнь о горшечнике жужжала в ушах Нерона, как эта самая муха в мозгу у Тита. Нерон не мог избавиться от этой песни, она терзала его, подтачивала его "ореол".
Он обрадовался приходу Требона, это отвлекло его.