Лже-Нерон

   - Так, мой Иоанн, а теперь скажите мне, зачем, в сущности,  вы  и  ваши люди устроили наводнение - потопили храм Тараты?

   - Совершенно о том же я хотел  спросить  у  вас,  Кнопс,  -  с  мрачным удовольствием ответил Иоанн. - Зачем в самом деле мне или  кому-нибудь  из нас нужно было бы учинять подобное идиотство,  которое  только  на  пользу тебе и тебе подобным и твоему так называемому императору Нерону?

   - Ну, дорогой мой Иоанн, - кротко, чуть ли не весело возразил Кнопс,  - на это могло быть очень много причин. Вы  могли,  например,  сделать  это, чтобы лишить богиню Тарату ее храма, изгнать ее  из  страны  и  тем  самым оставить сирийский народ без покровительницы. Вы могли также предположить, что такое разрушение, такой преступный акт ненависти послужит сигналом для всех вредных элементов в стране и они, как те воды, которые вы разнуздали, ринутся на законного императора Нерона. Возможно также, что вы это сделали просто из ненависти  к  цивилизации,  собственности,  порядку,  семье,  из ненависти ко всем богам, кроме вашего распятого.

   Слова Кнопса  произвели  впечатление.  Иоанн  решил  говорить  на  суде возможно меньше. Но он видел, что его единоверцы, обвиненные вместе с ним, ждут его ответа, видел, что толпа слушателей не отрывает глаз от его  губ. Он должен был ответить.

   - Мы не осуждаем чужих взглядов, - начал он спокойно и  с  достоинством поучать своего противника  и  свою  аудиторию,  -  даже  если  считаем  их ошибочными.  Придет  пора,  и  бог  наш  без  нашего   участия   искоренит неправильные вероучения. Мы также не противники  цивилизации.  Но  что  мы действительно ненавидим, это роскошь, обжорство, неумеренность. По-нашему, цивилизация - это чувство меры, цивилизация - это  жизнь  по  божественным законам. Мы никого не хотим лишать его бога.  Да  сохранит  каждый  своего бога, а нам оставит нашего.

   - Скажи-ка, на милость, - ответил с коварной любезностью Кнопс,  -  вы, значит, вовсе не враги собственности. Однако все же некий Иоанн  отказался от собственности, роздал ее, выбросил вон.

   - Этого я тебе объяснять не стану, Кнопс, - презрительно сказал  Иоанн. - Этого ты не поймешь своим мозгом раба.

   Кнопс не потерял спокойствия.

   - А я-то думал, - сказал он с благодушным удивлением, - что  вы  стоите за бедных и угнетенных.

   - Так оно и есть, - ответил Иоанн. - Но есть и среди бедняков  и  рабов такие, которых мы презираем. Это те бедняки, которые хотят разбогатеть,  и те рабы, которые алчут власти. Наш бог и учитель имел в виду как раз такую гадину, как ты, когда учил нас: "И раб да останется рабом".

   Но Кнопс не опустил глаз, а, наоборот, после секундной заминки  ответил вежливо-ехидным, кротким голосом, который, однако, всем был слышен:

   - Я бы на твоем месте, Иоанн, не подчеркивал с такой надменностью,  что небо, разделив мир на верх и низ, на господ и рабов, тем  самым  проявляет свою волю и отмечает избранников. Ибо, если внешнее благополучие  является знаком благоволения небес, то ты, Иоанн, к числу избранников уж, наверное, не принадлежишь. Где сын твой Алексей,  Иоанн?  И  в  каком  виде  ты  сам предстаешь здесь?

   Жгучий яд и глубочайшее торжество были в  этом  вопросе,  произнесенном тихим голосом.

   Слушатели стояли,  затаив  дыхание.  В  душе  Иоанна  все  заклокотало. Наклонив  огромную  голову  с  оливковым  лицом,  заросшим   всклокоченной бородой, он метнулся к Кнопсу, сверкнул на  него  мрачными  миндалевидными глазами, широкая грудь его вздымалась и опускалась. Но он сдержал себя.

   - Бедняга, - сказал он. - Это твои трофеи. Да, ты убил его, моего сына, невинного отрока. И это - твое доказательство того, что мы открыли  шлюзы? Бедняга! Однажды загорелся  Рим.  И  некий  Нерон  тоже  не  нашел  ничего лучшего,  как  обвинить   в   поджоге   моих   братьев.   И   единственным доказательством их виновности было то, что Нерон велел казнить их. Где  он теперь, этот Нерон? Он погиб самой жалкой смертью.

   Иоанн, идя на суд, решил молчать. Но тут он поддался своему порыву.  Не думая о логической последовательности своих мыслей, беспорядочно бросал он в лицо этим судьям, этому  Кнопсу,  этой  толпе  слушателей  все,  что  он перечувствовал и передумал.

   - Берегитесь, - обратился он к судьям, - вы все, пришедшие сюда  судить нас именем жалкой тени Нерона, который, по  крайней  мере,  был  подлинным императором. Не судите да не судимы будете. Ибо предстоит еще великий суд. Мир, - обратился он снова к Кнопсу, - в  котором  судьями  являются  такие существа, как ты и твой господин, печальная копия великого изверга,  такой мир должен погибнуть. Он придет скоро, он  скоро  придет,  последний  суд, страшный суд! Тогда предстанут перед судьями те, кто действительно  открыл шлюзы  жестоким  водам,  а  те,  кто  теперь  принижен  и  угнетен,  будут свидетельствовать на суде. Ты же, Кнопс, и  тебе  подобные  будете  стоять жалкие и трепещущие во всей наготе, в какой вы родились.  Бедные,  бедные, гонимые и осужденные будете вы стоять, ты, и твой Теренций, и твой Требон.

   Он говорил, не повышая  голоса.  Он  не  бранился,  но  в  его  гибком, тренированном  голосе  так  живо   проступало   презрение,   смешанное   с брезгливостью сострадание, на изборожденном морщинами лице  его  так  ярко написаны были эти чувства,  что  все  -  судьи,  обвиняемые,  слушатели  - устремили на Кнопса взгляды, полные физически ощутимого ужаса и неприязни.

   Кнопс,  представший  во  всем  своем  ничтожестве  и  наготе,  не   мог сдержаться: вся его важность, все его взятое напрокат великолепие  слетело с него. Побагровев, срывающимся голосом он стал  орать  и  сквернословить, как в кабаке:

   - Собака, падаль, попрошайка, ублюдок! Ты думаешь, мы испугались твоего жалкого бога, этого распятого? Ты скоро явишься  перед  ним,  разбойник  и лгун, перед ним и перед его страшным судом. Ты думаешь, наверно, что  тебя ждет райское блаженство? Скоро, очень скоро ты увидишь твой рай,  узнаешь, чем он пахнет и каков он на вкус! Каждую пядь его сумеешь измерить.  Велик он не будет. Один локоть в ширину и три локтя в  длину,  не  больше  и  не меньше того, что займет твоя проклятая  туша  на  свалке,  где  ты  будешь смердеть на всю округу.

   Он долго еще ругался, не в силах остановиться.

   Толпа почтительно расступилась перед ним, когда  он  покинул  судилище, никто не произнес слова осуждения вослед ему, наоборот,  некоторые  громко приветствовали его:

   - Да здравствует Кнопс, наш добрый, наш великий судья!

   И все же он в бессильной ярости чувствовал, что уход  его  из  судилища отнюдь нельзя назвать победоносным.

19. СОПЕРНИКИ

   Само собой разумеется, что Иоанн вместе с  остальными  обвиняемыми  был приговорен к смерти.

   Ожесточенный своей неудачей на суде, Кнопс изыскивал  такую  казнь  для ненавистного Иоанна, унизительней которой еще  свет  не  знал.  Кнопс  был "голова" и быстро нашел требуемое.  На  цирковых  игрищах,  которые  Кнопс устраивал в честь победы императора над его врагами, Иоанн, в соответствии со  своей  профессией,  даст  последнее,  великое   представление.   Будет изображен потоп, которым Зевс уничтожил поколение Медного века. Осужденные христиане, по  плану  Кнопса,  будут  представлять  обреченное  на  смерть поколение, арена медленно наполнится водой, а  христиане  самым  настоящим образом захлебнутся и пойдут ко дну во  главе  с  Иоанном,  привязанным  к скале,  беззащитным,  так,  чтобы  все   видели,   как   он   корчится   и захлебывается.

   К сожалению, план этот  встретил  возражения.  На  заседании,  где  под председательством  императора  обсуждалась  участь   осужденных,   господа аристократы,   Варрон   и   царь   Филипп,    решительно    воспротивились надругательству над артистом. Они заявили, что  казнить  подобным  образом столь великого артиста,  как  Иоанн,  значит  посеять  недовольство  среди населения.