Страница 18 из 45
— Да! — вырвалось у него. — Да, Сабина, пожалуйста.
Она взяла его за руку, и они вошли сначала в темный коридор, потом поднялись по ветхим ступенькам в мансарду, предоставленную Сабине служанкой. Здесь, на грязной кровати, они исполнили свою заветную мечту, вспомнив весь словарь вожделения и неудовлетворенности. В их поцелуях прятались рыдания, как всегда бывает, когда люди действительно друг друга любят. Каждым оргазмом они дырявили тонкую завесу времени и полностью испили чашу отчаяния. Сегодняшнее, подаренное случаем, соитие было мукой для них — почему так не могло продолжаться вечно? Почему они не могут быть вместе? «С ума сойти! Я безнадежно влюблена в тебя!» — восклицала она, отвечая на удары его немолодого сердца градом соленых поцелуев.
Потом, залитые счастливыми слезами, они лежали рядом, продолжая даже мысленно ласкать друг друга.
— Вот уж не думал, что это случится снова. Мне поначалу даже не верилось, что ты тут! Какое счастье!
И они с жалостью вспоминали своего несчастного создателя, который в это время, неестественно выпрямившись, пил вино и наблюдал за продвигавшейся к морю толпой, восхищаясь людскими слезами, людскими страстями и немного стыдясь того, что сам на это не способен. Он видел себя, Обри, мертвым. Видел мертвое тело, лежащее в меблированной квартире в каком-то чужом городе… или в мрачном отеле, который стал знаменитым, потому что некий поэт умер там голодной смертью! Париж, Вена, Рим… какая разница? Виа Иньота,[93] Шариа Бинт, авеню Игнобл![94] Да, Сатклифф был прав, когда упрекал в том, что он отягощает свой мозг всякой ерундой, которой он набрался за границей. Сатклифф имел в виду духовную кашицу, весь этот выморочный индусский блуд, замешанный на духовности. Надо сменить дорогу, надо стать другим. Надо обрести иные радости, иные восторги. Но где же Сабина?
И правда, где? Она лежала на расшатанной кровати, обнимая мужчину, глядя из-за его плеча на потолок, и размышляла о том, доведется ли им еще когда-нибудь встретиться… А еще она повторяла про себя известную цыганскую поговорку. «Худой цыган да живой, а богачи на кладбище!» Почему нельзя свободно ковать свое будущее? Мерзкая участь — быть всего лишь созданием капризного ума!
— Любовники, — с грустью произнес он, — это всего лишь дураки, не приспособленные к реальности! И ничего с этим не поделаешь!
— И все же?
— И все же! До чего же мне сейчас хорошо, до чего же реально!
Они страстно обнялись, и Сабина сказала:
— Если бы ты знал испанский, я бы процитировала слова, которые Сервантес вложил в уста цыгана. На английском это звучит не так впечатляюще. Знаешь их? Слушай! «Сызмальства приученные к страданиям, мы обретаем стойкость. Самая жестокая пытка не заставит нас трепетать, нас любая смерть не страшит, ведь мы привыкли презирать ее. Из нас могут получиться мученики, но исповеди от нас не ждите. И в цепях, и в самых мрачных казематах мы не перестаем петь. Ведь мы цыгане!»
Повернув великолепную голову, она дважды плюнула через плечо. Ритуал. Ее любовник был растроган. И ему стало очень грустно — ведь через день-другой они опять расстанутся, на сей раз навсегда.
Время шло. Целая кавалькада прогалопировала по главной улице, всадники палили в воздух из ружей, а к низко звучащим гитарам вдруг присоединился громкий и более высокий голос мандолины — Восток отвечал Западу, Восток соединялся с Западом.
— Нам пора! — проговорила Сабина, потянувшись за юбкой. — Надо еще устроить встречу, если получится, с нашей цыганской матерью, чтобы она погадала. Одевайся быстрее. Наш с тобой праздник закончился, такая уж судьба.
Приближался вечер, тени становились длиннее, и любовники стерли все ноги, отыскивая дорогу назад к таверне, к сборному пункту, где их ждали остатки обеда в плетеных корзинах. Еды было еще много, вина сколько угодно… Кейд медлил со сборами, потому что праздник мог затянуться на всю ночь. Во всяком случае, один человек очень этого хотел, и этим человеком был сын Аффада, у которого голова шла кругом от изобилия красоты, цветов и движения. К тому же один добросердечный, пожилой gardien на белой лошадке взял его с собой по просьбе Сильвии. И мальчик наблюдал за происходившим со спины белого камаргского коня. Уютное и безопасное место, с которого однако все было отлично видно. Великолепно раскрашенные святые в роскошных одеяниях, восторг толпы, горячечный пугающий ритм гитар — все это заставляло его трепетать от восхищения. Никогда еще он не видел и не чувствовал ничего подобного. И обе женщины, глядя на его счастливое лицо, были почти так же счастливы.
Когда же они вернулись на веранду в таверне, то застали там задумчивого Сатклиффа, который сидел рядом с Обри и пил вино. Неторопливо приближалась ночь.
— Я был с Сабиной! — сказал Сатклифф. — Она пошла договариваться насчет предсказаний, правда, она думает, что старушка примет лишь троих, так как очень устает от процедуры гаданья.
Оказалось, что гадалка уже успела напиться, правда, по ее важному, словно бы не подвластному годам лицу этого не было заметно, к тому же, вино не повлияло на ее способность связно мыслить. Мать табора жила в богато расписанной резной кибитке, какие были у цыган в старые времена. Кибитка стояла поодаль от ярмарочной площади. Внутри горели свечи и благовонные палочки, так как ветер стих, и весенние камаргские комары тут же накинулись на людей. Старуха была Матерью небольшого табора, и все, в том числе Сабина, ее боялись. Ведь она могла, только бы захотела, приговорить к смерти любого, кто нарушил законы племени: кто был уличен в супружеской неверности, в изнасиловании или еще в каком-нибудь преступлении. Кстати, Сабину она не любила, не доверяла ей, так как та пришла из «чужого» мира. И еще побаивалась ее, потому что нюхом чуяла, что больно уж она ученая и культурная. Тем не менее, Сабина была настолько полезным для табора человеком, что никто не посмел спросить, где это она пропадала. К тому же, она нашла клиентов, которые могли неплохо заплатить.
— Шалам! — сказала она, дважды наклонив голову и решительно наливая себе из бутылки, на этикетке которой было написано «Джин». — Шалам, Сабина! Что привело тебя ко мне?
— Я нашла клиентов. Они говорят по-английски.
— Тогда останься, будешь переводить.
— Да, матушка.
Они коротко переговорили, что дало Сабине возможность кое-чем услужить старой женщине — поправить свечи, неровно горевшие из-за ветра, подать кости, которыми колдунья поигрывала, чтобы «настроиться» на клиента, как она говорила, «прочитать» его мысли, понять, что его гнетет, чего действительно ему нужно бояться, а чего нет. Только так она могла увидеть, что будет с пришедшими к ней людьми… Но Сабина была права, больше трех клиентов она не смогла бы принять за один вечер. Другие пусть приходят завтра, если пожелают. И еще ей требовалось полчаса побыть в одиночестве, чтобы сосредоточиться. Пробили часы, и она сказала, что следует договориться с клиентами. Сабина вызвалась передать приглашение и привести через полчаса первого клиента. В ответ раздалось короткое бурчанье, после которого Сабина на цыпочках покинула кибитку и спустилась по ступенькам, бесшумно закрыв за собой дверь.
Она пересекла погруженный в сумерки песчаный берег и направилась к таверне, чтобы сообщить о том, что предводительница табора примет лишь троих.
— Что ж, — недовольно произнес лорд Гален, — полагаю, нам надо бросить жребий или посчитаться, как в детстве — эники-беники…
Конечно, можно было и так выбрать из всей компании троих, но у них было еще полчаса, чтобы договориться, и в результате к главной гадалке отправились Сильвия, Гален и принц. Остальным предстояло либо запастись терпением, либо довериться менее опытным гадалкам. Их тут хватало. Пока наши паломники пили вино, в толпе уже промелькнуло около полудюжины хитрых лиц и протянутых рук, и не только женщин, но и мужчин, жаждавших прочитать их будущее по ладоням. Одна из молоденьких цыганок была настойчивее прочих и такой хорошенькой, что выбор пал на нее, и она, как хищная птица, склонилась над руками Обри. Правда, говорила она по-своему, и пришлось призвать на помощь Сабину.
93
Улица Неизвестная (ит.).
94
Мерзкий, постыдный (англ.).