Страница 2 из 95
Серебристая полусфера рубки, строгие линии белых пультов, той фигуры в голубых скафандрах – рациональный аскетизм. И одно-единственное «постороннее» – игрушка, рыжая лохматая собачка, прикрепленная присоской меж двух овальных экранов. Пережитки живучи, и некоторым из них летная братия следовала до сих пор.
– Начинаю вход, – сказал Станчев.
Звездный планктон, усыпавший экран, менял облик – белые искорки дрожали, расплывались, словно Панарин смотрел на них сквозь залитое дождем окно; потом от звезд, перекрещиваясь и сплетаясь, протянулись тонюсенькие белые волоски, волоски разбухали в ниточки, ниточки в жгуты, жгуты в канаты, экран затянула белая сеть, сплетенная без складу и ладу спятившим или просто недобросовестным мастером, осколочки черноты уменьшались, истаивали; вот и Альтаир растворился в белом мерцании, и молочное сияние залило весь экран, целиком.
Тело, мозг, сознание пронзило испытанное сотню раз, но не ставшее от этого понятным и привычным ощущение, которое нельзя было описать ни с помощью слов, ни с помощью уравнений. Очертания пультов на миг диковинно исказились. «Лебедь» входил в гиперпространство.
Входил – и не мог войти. Словно пущенный с силой мяч ударил в сетку, и она покорно прогнулась сначала, но тут же упруго отбросила мяч назад.
– Инженер! – Станчев через плечо Панарина искоса глянул на Риту.
Она склонилась над своим пультом, и тотчас отреагировали датчики – мощные излучатели, висящие в пустоте на границе полигона огромные решетчатые чаши, похожие на исполинских радиолярий, метнули вслед «Лебедю» идеально прямые невидимые лучи. По волноводам хлынул поток энергии, пополнявший оскудевшие запасы «Лебедя».
Бесполезно. Мощность, которой они сейчас располагали, вчетверо превосходила требуемую для гиперскачка – и никакого результата.
«Ну давай, давай…» – шептал про себя Панарин.
Экран молочно белел. Притекавшая к ним энергия тут же уходила в никуда без всякой пользы. На обычном корабле киберы давно подняли бы уже бесстрастную панику и блокировали энергоемкости, но «Лебедь» был способен на многое. Правда, и у него, как у любой машины, был свой предел прочности.
– Накопление – и на форсаж, – сказал Панарин.
Затея, надо сказать, была рискованная – накопить максимально возможный запас энергии, отключиться от волноводов и вложить все силы в отчаянный рывок. Такое мало кто пока делал, но следовало испробовать и это – коли уж попытки войти в гиперпространство, равноускоренно наращивая мощность, успеха не принесли.
– Энергоемкости на пределе.
– Отключиться от волноводов, – сказал Панарин.
– Есть.
– Форсаж!
Желтые, голубые, алые индикаторные полосы протянулись во всю ширину окошечек и застыли, пульсируя. Панарин сжал подлокотники, чтобы руки не тянулись к пульту – ему просто не было необходимости помогать Станчеву, тот тоже не был новичком. Как правило, командир-испытатель берет управление лишь тогда, когда подступает настоящая опасность.
Густым басом взвыла сирена, рассыпался пригоршней упавших на каменный пол монет дребезг нескольких звонков. Автоматика безопасности существовала на «Лебеде» едва ли не в чисто символической форме и, коли уж поднимала тревогу, – оставалось разве что взывать к господу богу. Или к спасателям, поскольку они ближе.
Свет в рубке погас, россыпь разноцветных огоньков заполнила ее колышущимися причудливыми тенями, невидимые лапы рванули Панарина за плечи вверх, почти выдрали из кресла, так, что ремни натянулись в струну. И тут же те же лапы толкнули назад.
– Беру управление! – крикнул Панарин. – Уходим на плюс. Волноводы, до накопления!
Собственно, ничего непоправимого или страшного не случилось – просто-напросто «Лебедь» отдал прыжку все запасы энергии, емкости разряжены на девять десятых. Ничего страшного в этом не было, процесс возвращения в обычное пространство, «уход на плюс» особых трудностей не представлял – мяч всегда исправно и послушно отлетал от сетки.
Всегда, но не теперь. Рита подключила резервные мощности, и под потолком вновь вспыхнули лампы. Панарин дал конвертеру полную тягу, молочная муть экрана подернулась черными пятнышками – первыми сигналами начала перехода в обычное пространство, – и вновь погас свет, колыхнулись ломаные тени. Толчок, другой, что-то непостижимое парализовало волю, растворило в себе, и несколько то ли секунд, то ли веков не было ничего – верха и низа, корабля и Вселенной, личности и мыслей…
– Энергия по волноводам не поступает, – услышал Панарин голос Риты, и с его головы словно свернули непроницаемый мешок, вернув зрение и слух.
Снова отчаянная дробь звонка – нарушена связь между конвертером и питавшими его энергоемкостями, та самая, трижды продублированная связь.
«Невероятно, – успел подумать Панарин, – в таких случаях остается только крестить нечистую силу…»
За всю историю кораблей Дальнего прыжка ничего подобного не случалось. Назад, в обычное пространство, они не вышли. Экран… Экран стал холодно-белым, был усыпан черными крапинками, повторявшими расположение звезд, каким оно было перед броском в гиперпространство, а там, где положено находиться Альтаиру, чернело пятно величиной с голубиное яйцо. «Негатив, – подумал Панарин, – совсем как негатив… Зазеркалье какое-то…»
– Это где же мы есть? – охнул Станчев и что-то протараторил по-болгарски.
Панарин молчал – некогда было разговаривать. В работе испытателя, несмотря на частые столкновения с чем-то новым и непонятным, случается один раз в жизни и такое – то, что в своем кругу, где нет нужды осторожничать в выражениях, именуется чертовщиной. Бывает новое и неизвестное, а бывает и чертовщина. Как в данный момент. И вся ответственность теперь лежит на командире…
– Где же мы? – спросила Рита.
Панарин не знал, где они, – приборы выдавали такую галиматью, что он чувствовал себя школьником, робко шагнувшим в рубку стоявшего на вечном приколе звездолета-музея.
– Подключить аварийные емкости, – приказал он. – Всю мощность конвертеру. Уходим на плюс.
Сейчас не существовало ошибочных и правильных решений, разумных и идиотских – в качественно новой ситуации улетучивались к дьяволу прежние каноны и установления, и прежние критерии…
Панарин бросил руки на пульт. Он сам стал пультом, сам стал кораблем, импровизировал, как музыкант-виртуоз, и не знал, что2 сейчас идет от профессиональных знаний и опыта, что2 – от интуиции и инстинкта. Да и не было времени анализировать. Он знал лишь: следует делать именно так, и никак иначе, «Лебедь» должен вырваться, вернуться назад…
Связи с ЦУПом и кораблями сопровождения не было – кто мог сказать сейчас, где ЦУП, где эти корабли? И где сейчас они сами? Запасы энергии таяли, приборы то становились до умиления послушными, то выплескивали очередную порцию электронного бреда, с кораблем происходило что-то неописуемое, звонки дребезжали все разом, предупреждая о каких-то выдуманных ими, а может быть, и реальных, но неизвестных испытателям опасностях.
И вдруг все кончилось – рывком. Звезды на экране были, как им и положено, белыми, пространство – черным, звонки умолкли. Кроме одного, обещавшего давно известную и, в общем-то, безопасную для людей беду. Гравифлаттер. И это при том, что вот уже двадцать лет, как ДП-корабли получили от него надежную защиту. Чертовщина…
– Экипажу приготовиться покинуть корабль, – сказал Панарин.
Энергия полностью исчерпана, флаттер набирал силу, Альтаир ушел за край экрана – корабль разворачивало, он сделал несколько «бочек», а потом его стало болтать, как захваченную ветром бумажку. Гасли лампочки, гасли табло – один за другим выходили из строя агрегатные группы, корабль становился холодным и мертвым. У них оставалось еще минут десять.
Панарин нажал кнопку – к лицу атакующей змеей метнулся аварийный микрофон на кольчатом кабеле.
– Я – «Лебедь», – сказал Панарин, не зная, слышат ли его. – Начался гравифлаттер, покидаем корабль.
– Я – «Матадор», – громыхнул жизнерадостный бас Перевицкого. – Вас видим, боты готовы, – он хмыкнул и добавил: – Плюхайтесь за борт, ребята, выловим.