В зоне сотрясения

— Ветеринар хотел его усыпить?

— Да. Мой отец не позволил. Но я узнал об этом позже. Мы вернулись домой, но я не хотел больше играть с Шотганом и вообще не хотел его видеть. Потому что он был бракованный. Не самый лучший. А я хотел, чтобы у меня был самый лучший пес. Шотган по-прежнему ходил за мной, но я его все время отпихивал и прогонял. В ту ночь он, как всегда, пытался забраться ко мне в кровать и скулил, но я не взял его на руки и не позволил спать со мной. В конце концов пришел отец и спросил, что случилось. И я сказал, что больше не хочу, чтобы Шотган жил у нас, но не сказал почему. Но мой отец догадался. Он понял, что я злюсь на Шотгана за то, что он не идеальный пес. Отец не стал со мной спорить, он сказал: хорошо, утром мы найдем для Шотгана новый дом. Но сегодня ночью я должен позволить Шотгану спать со мной еще один, последний раз. Я спросил почему, и мой отец взял щенка на руки, посадил к себе на колени и стал гладить. Я опять спросил, почему я должен это сделать, и отец переложил щенка мне на колени и сказал: «Потому что даже безобразные щенки нуждаются в том, чтобы их любили. На самом деле безобразные щенки больше других нуждаются в любви». И когда он сказал так, я стал понимать, как плохо поступаю, прогоняя Шотгана. Потом мой отец добавил: «Шотган ведь не знает, что он безобразный. Он только знает, что очень сильно любит тебя. Но если ты не любишь его и не хочешь, чтобы он жил у нас, завтра мы найдем кого-нибудь, кому не важно, что он безобразный, и кто будет счастлив иметь собаку, которая будет любить его так сильно, как это умеет Шотган». Тогда я обнял щенка, прижал к груди и закричал: «НЕТ! Он мой, и ты не отдашь его никому. Потому что я люблю его больше, чем этот „кто-нибудь"! Мне наплевать, что он безобразный!» И тогда папа взъерошил мне волосы и прошептал на ухо, смеясь: «То же самое сказала твоя мама, когда ты родился».

Мэтт уже похрапывал. Потом свернулся клубочком, прижавшись ко мне спиной. Я не мог объяснить себе, как я его воспринимаю: как мальчика или как девочку или как то и другое одновременно. Может, для меня он вообще бесполое существо?

Все эти мальчики-геи — некоторые из них были «девочками», но остальные все же «мальчики». Нежные мальчики. Мужчины без… без чего? Некоторых качеств мужского характера? Нет. Они были мужчинами, просто не умели постоять за себя. Именно так. Постоять за себя — это именно то умение, что выделяет мужчину из рядов товарищей. Показатель жизнеспособности личности в окружающей среде. Эти же… они хотят быть…. дружелюбными? Любящими? Но те, кто бьется за место под солнцем, не могут понять странных мальчиков, не могут принять их жизненную позицию, потому что боятся потерять свое превосходство. Неудивительно, что гомосексуалисты становятся мишенью для грубиянов и драчунов. Такие «герои», как правило, трусы и выбирают жертв среди тех, кто не способен дать сдачи.

Я смотрел в потолок, размышляя, приблизит ли меня этот мозговой штурм к мистеру Смерть. И не мог ответить на этот вопрос. Потом я перестал беспокоиться и заснул.

На следующее утро мы притворились, что все нормально. Мэтт ушел на работу. Я поехал на Голливудский бульвар.

Джорджия мрачно приветствовала меня. Коротко взглянув мне в глаза, она мотнула головой в сторону офиса.

— Тебя хочет видеть мистер Харрис.

— Мистер Харрис?

— Тед Харрис. Человек, чье имя написано на двери.

— О! А я и не знал, что Тед Харрис на самом деле существует! Думал, что это фиктивное имя, просто вывеска для бизнеса.

— Тед Харрис есть на самом деле. И он ждет тебя.

Черт! Наверняка они выяснили, что я виделся с отцом. И у меня мгновенно образовался так-называемый-глава-офиса-проедающий-печенки.

Я постучал в дверь и, не получив ответа, повернул ручку и вошел. Прежде я никогда не был в этой комнате. Стол, стулья, лампа и мужчина средних лет, который стоял спиной ко мне у полукруглого окна и смотрел на бульвар. Окно было грязное, но утренние лучи солнца все равно рассеивали полумрак, высвечивая на стекле дорожки голубовато-серой пыли. Харрис повернулся лицом ко мне, и я его узнал.

— Икинс?.. — Каждый раз, когда я его встречал, Икинс пребывал не в том возрасте, в каком я его видел в последний раз. На этот раз в Волосах Икинса серебрилась седина, но выглядел он молодым.

— Садись. — Икинс указал на стул. Я сел.

— Ваше настоящее имя Харрис? Он сел за стол напротив меня.

— Мое настоящее имя Икинс. Но сегодня я — это он. Когда мне нужно, я им бываю. Сегодня такая необходимость назрела.

— Звучит отлично. Гораздо лучше, чем ничего…

— Заткнись. Я закрыл рот.

Икинс постучал пальцем по досье, которое лежало перед ним на столе.

— Дело, над которым ты работаешь… о пропавших юношах?..

— Прогресс намечается. Установлена общая связь между всеми жертвами.

— Расскажи.

— Это клуб для подростков-гомосексуалистов на Мэлроуз. Я думаю, что преступник находит жертвы там. Подробности содержатся в моих отчетах. Есть также второе место их локации…

— Ты должен прекратить это дело.

— Что?

— У тебя что, плохо со слухом? Брось это дело.

— Могу я спросить почему?

— Нет. — Голос бесстрастный и не допускающий возражений.

— Но эти мальчишки умрут…

— Это не твоя забота.

— Уже моя.

Икинс глубоко вздохнул, этакий вдох-выдох с выражением лица «я-скажу-сейчас-нечто-важное». Он перегнулся через стол и уставился мне прямо в глаза.

— Послушай меня. Жизнь пуста и бессмысленна. Она не значит ничего — и в ней нет ничего, что имело бы значение. Брось это дело.

— Это не ответ.

— Это единственный ответ, который ты получишь. Разговор окончен.

Икинс приподнялся из-за стола.

— Нет.

Я остался сидеть.

Он замер, наполовину привстав со стула.

— Я дал тебе прямые указания. Надеюсь, ты им последуешь.

— Нет.

— Я не просил тебя возражать.

— Что ж, вы должны знать одно: я не оставлю этих парней погибать ни за грош. Мне нужно, чтобы вы сказали мне больше.

Икинс опустился обратно на стул.

— Есть вещи, которые ты не знаешь. Есть вещи, которые ты не понимаешь. Смысл в этом. Этим и руководствуйся.

— Я обещал одному из этих парней, что с ним ничего не случится.

— Ты привлек его к расследованию?

— Я дал обещание.

— Которому из них?

— Номер два.

Икинс открыл досье. Перелистал страницы.

— Этому? — Он указал на фотографию Мэтта. Я кивнул. Икинс швырнул фото на стол и откинулся на спинку стула. — Он не замешан в этом деле.

— Что значит — не замешан?

— Все остальные — замешаны. А этот — нет.

— Я не понимаю.

— А я и не собираюсь объяснять. Дело закрыто. Ты освобожден от обязанностей. Мы подыщем тебе что-нибудь другое. Джорджии нужен курьер в ап-тайм, в район Залива.

— Я не хочу этим заниматься.

— Такой ответ меня не устраивает. Ты начнешь работать курьером, и мы не будем обсуждать, где ты был в воскресенье вечером.

— Нет.

— Мы платим тебе хорошие деньги…

— Вы взяли напрокат мою голову, но не купили мою душу. Вот почему вы мне так много платите.

Икинс помедлил, но не от растерянности, а, скорее, от досады. Он прикрыл глаза и пошевелил губами, как будто сверяясь с текстом роли, и затем вновь посмотрел на меня.

— Я знал, что ты откажешься. Но мы должны были провести эту беседу.

— Это все? — Я положил руки на подлокотники стула, собираясь встать.

— Не совсем. Это конец твоей работы здесь. Твое выходное пособие у Джорджии. Мы ожидаем, что ты вернешь все материалы, относящиеся к делу Вейса, к концу рабочего дня.

— Вы думаете, это что-нибудь изменит? Вы не можете запретить мне спасать их жизнь в качестве частного лица.

Икинс не ответил. Он перекладывал папки на столе, как будто уже переключился на другие дела.

— Дверь за собой закрой.

Джорджия ждала меня. Ее лицо было напряженным. Я знал, что означает это выражение. Она хотела бы многое сказать, но не могла. Ей не позволили. Вместо проявления эмоций Джорджия ограничилась тем, что протянула мне конверт.