В зоне сотрясения

У него напряженная, настороженная поза.

— Ты уверен?

Дьявол тебя побери, конечно нет! Вдруг я напортачу что-нибудь с линиями времени? Тут мне пришла в голову одна мысль. Неприятная мысль. Она мне не нравится, но может быть, действительно… приманка? Нет. Вот же дерьмо! Я не могу оставить его на этой грязной парковке.

— Да, пойдем.

Мэтт нехотя встает, отряхивает джинсы.

— Я бы не пошел, но…

— Да, я знаю.

—..яприглядывался к тебе. Джино сказал, что ты нормальный.

— Джино меня не знает.

— Ты был во Вьетнаме. — Не вопрос, а утверждение. Мне следовало бы уяснить это заранее. Я для них — не человек-невидимка. И обо мне тоже ходят какие-то слухи.

— Да, — подтверждаю я. Указываю на улицу. — Мое жилье — в той стороне.

— Ты, наверное, видел там всякое…

— Больше, чем хотелось бы. — Мой ответ слишком резок. Мэтт замолкает.

Почему я это делаю? А почему бы и нет? Это возможность приподнять коросту и посмотреть на рану.

— Я Мэтт.

— Да, я знаю.

— У тебя есть имя?

— Ну да. Я… Майк.

— Майк? Я думал, твое имя Хэнд. Хэнд Соло. Но это звучит как… прозвище.[35] Кличка Соло.

— Да. Ты прав. Это прозвище.

— Ладно. Рад познакомиться, Майк.

Мы жмем друг другу руки прямо на улице. Так, отношения развиваются. Теперь мы знакомы. Серьезный шаг вперед. Неспешно движемся по улице.

Мэтт по-юношески привлекателен. Если бы мне нравились мальчики, то примерно такие, как он. В мире, в котором мне хотелось бы жить, он мог быть моим младшим братом. Я готовил бы ему горячий шоколад, читал сказки на ночь и укрывал одеялом. И я побил бы любого, кто осмелился бы дразнить его.

Но не в этом мире — в этом мире люди не подходят слишком близко друг к другу, потому что… так не принято делать.

— Майк?

— Да?

— Можно, я приму у тебя душ?

— Конечно.

— Просто чтобы от меня не воняло.

— Когда отец тебя выгнал?

— Два дня назад.

— И ты проторчал два дня на улице?

— Да.

— Вот скотина твой папаша!

— Да нет, по-своему, он прав.

— Нет, не прав. Человек, который выкидывает своего ребенка на улицу, не может быть прав.

Мэтт не отвечает. Он разрывается между глубоко укоренившимся чувством преданности семье и благодарностью человеку, который пытается его понять. Он боится возражать.

Мы подходим к лестнице. Я медлю. Зачем я это делаю? Раздраженно бросаю:

— Потому что я такой человек.

— Что? — Мэтт удивленно смотрит на меня.

— Прости. Ругаюсь сам с собой. Последний аргумент в споре.

— А! — Он поднимается за мной по ступенькам.

Мэтт оглядывает квартиру, смотрит на схемы, развешанные на стенках. Радуюсь, что спрятал фотографии. Парень был бы крайне удивлен, если б увидел здесь свой портрет.

— Ты коп?

— Нет. Я… исследователь.

— Эти штуки выглядят как… в каком-то детективе. Что ты изучаешь?

— Схемы передвижения. Это… хм… социология. Мы изучаем сообщество геев.

— Никогда не слыхал, чтобы это так называлось. «Сообщество геев».

— Ну, так пока говорят не часто. — (Пока так вообще не говорят.) — Но никто еще не изучал, что там происходит, и поэтому…

— Ты ведь не гей, правда?

На это нелегко ответить. Я и сам не знаю. Ночь здесь длится вечно. День только неприятный перерыв. — Послушай, давай не сейчас. О'кей?

— О'кей.

Я кормлю его. Мы какое-то время болтаем. О всякой чепухе. В основном о еде. Еда в кафетериях. В ресторане. Армейская пища. Клубы-столовые. Армейский сухой паек. Фастфуд. И просто нормальная еда. Места, где мы бывали. Гавайи. «Диснейленд». Сан-Франциско. Лас-Вегас. Семья Мэтта путешествовала больше, чем моя. Он знает ближайшие окрестности лучше меня.

В конце концов мы оба спохватываемся, что уже поздно. Мэтт идет в душ. Я кидаю ему пижаму, она слишком велика для него, но ничего другого нет, и несу его одежду в прачечную. Футболка, синие джинсы, белые спортивные носки, розовые трусики — мягкий нейлон со скромной кружевной отделкой. Вот так.

Милый паренек. На самом деле слишком милый. Вот черт! Однако неисповедимы пути Господни. Кто знает? Может быть, он станет бравым воякой. Когда я возвращаюсь в комнату, Мэтт уже спит, свернувшись на диване.

Вторая спальня располагается в офисе. Деревянный стол, электрическая пишущая машинка, кресло, запирающийся шкаф для документов. Некоторое время я буду бодрствовать, печатая отчеты для Джорджии. Бог знает, что она подумает о моем сегодняшнем поступке. Но мне все равно надо сунуть барахло Мэтта в сушилку, и пройдет почти час, прежде чем я выложу его на кресло и смогу завалиться в собственную постель.

Джорджия научила меня, как надо писать отчеты. Сперва перечисляешь факты. Просто то, что произошло, и ничего больше. Не добавляя никаких рассуждений. В первые несколько недель она возвращала мне отчеты, в которых содержались оценки, эмоции и соображения, крест-накрест перечеркнув страницы жирными красными линиями. Очень скоро я научился отличать изложение фактов от рассказа о происшедшем. После того как перечислишь факты, уже больше ничего не нужно, факты говорят сами за себя. Они расскажут тебе все. Потом я научился получать удовольствие от составления отчетов. Кликити-кликити-клик — стрекочут клавиши машинки, и золотистый валик в бешеном темпе дергается туда-сюда поперек страницы, оставляя четкие насекомоподобные отпечатки на чистом белом листе. Одна страница, две. Редко больше. Но это всегда срабатывает. Процесс печатания успокаивает меня, помогает привести в порядок мысли.

Однако если у тебя нет всех фактов, если фактов недостаточно, если их вообще нет, вот тогда ты застреваешь в неизвестности. Вот в чем проблема.

Позже, намного позже, когда я уже лежу в постели, уставясь в темный потолок, и дожидаюсь, когда же ко мне придет сон, я слышу перекличку детей ночи внизу, на улице. Но большинство из них уже нашли себе партнеров и уползли в свои гробики. Поэтому в зоне военных действий тишина. Во всяком случае, сейчас.

Где-то там, снаружи, варится в собственном соку мистер Смерть. И я все еще ничего не знаю о нем.

Воскресное утро. Я встаю поздно. Чувствую себя уставшим. Спина болит. До меня доносится запах кофе. Натянув трусы, бреду на кухню. Мэтт надел только верх от пижамы. И эта штука ему тоже велика. В штаны не стал залезать, потому что они слишком длинные и не будут на нем держаться. Мэтт немного напоминает маленького мальчика из фильма с Дорис Дэй.[36] Он готовит яичницу с луком и картошкой. И тосты с клубничным джемом. Тут же кофейник со свежезаваренным кофе. Все почти так, как будто мы женаты.

— Ничего, что я без спросу? — неуверенно говорит он. — Я подумал… я хотел как-то выразить свою благодарность.

— Ты все правильно сделал, — говорю я с набитым ртом. — Очень правильно. Ты можешь готовить для меня в любое время. Зачем я это сказал? — Твоя одежда лежит на кресле у двери. Я выстирал ее прошлой ночью.

— Да, я видел. Спасибо. Днем мне надо на работу. — Мэтт мнется, медлит. — Мм… я собираюсь сегодня позвонить отцу. Мм… если ничего не выйдет… ты говорил что-то… про пару дней?

— Нет проблем. Я оставлю ключ под ковриком. Если меня не будет, просто заходи.

— Ты мне доверяешь?

— Ты не вор.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, — уверенно говорю я и добавляю: — Люди, которые так вкусно готовят, не крадут.

Мэтт некоторое время молчит.

— Моя мама всегда говорила, что, когда я женюсь, моей жене очень повезет. Моего отца это ужасно бесило.

— Да ладно, твой отец на самом деле ничего не понимает. Мэтт смотрит на меня, ожидая объяснений.

— Все просто. Ты заботишься о других людях, они заботятся о тебе. Самое лучшее, что ты можешь сделать для кого-то, — приготовить и накормить замечательной едой… Так ты показываешь кому-то, что ты… ну, ты понимаешь… что он тебе дорог.

35

Handle (англ.) — прозвище, кличка.

36

Дэй Дорис — киноактриса, обладательница двух «Оскаров», эстрадная певица.