Площадь Пикадилли

— Я бы этого не вынесла, — проворчала Кларисса, — этих агентов, если бы они явились ко мне там внизу, в темноте.

— Что ж, все зависит от тебя, — сказал Ричард. — Попадешь еще раз в переделку — рассчитывай только на их помощь.

Когда-то, еще до Теренса, он был на ней женат. Теперь кажется нелепым, что они, хоть и недолго, в свое время любили друг друга и считали волшебным простой факт существования другого в этом мире. И даже сейчас (что за глупость!) Кларисса пыталась разжалобить Ричарда, заигрывая с ним.

— Ричард, дорогой, я знаю, что была глупой девочкой, обещаю, что это больше не повторится.

Я обдумываю то, о чем уже писал раньше:

«Все мы, за исключением Клариссы, твердо придерживались того мнения, что как нам ни хотелось бы не иметь дела с виртуальным миром, все же с этим неизбежным злом приходилось мириться…»

Представляю себе, как насмешливо фыркнула бы Кларисса, читая это.

«Значит, вы предпочли бы, чтобы были только мы, а виртуального мира вообще не существовало?» — сказала бы она.

Действительно, именно такой вариант выглядит все более вероятным.

Когда создавались первые виртуальные города как способ вытеснения людей из окружающей среды, которую те почти уничтожили, было решено, что их сделают похожими на прежние, материальные. На то имелось три причины. Во-первых, многих людей можно было убедить перейти в виртуальное состояние только при условии сохранения доступа к тому, что они продолжали считать «реальным миром». Во-вторых, представлялось важным оставить за синхруалами право взаимодействовать с теми из нас, кто откупился от процесса дематериализации, заплатив громадный налог и позволив стерилизовать себя. (В конце концов, в те дни в разных лагерях могли оказаться брат и сестра, отец и сын, школьные товарищи, да и просто люди, которых связывала долгая дружба…) И в-третьих — из-за того, что технологические способности Центра, хотя и огромные, были не беспредельны, а виртуальный мир, базировавшийся на материальном, требовал гораздо меньше системных ресурсов, чем заново созданный.

Все эти три соображения теперь в значительной степени теряют свою актуальность. Центр разрастается, Настоящие люди и виртуальные отдаляются друг от друга; синхруалы давно утратили ощущение материального мира как реального. Так что теперь Центр получил возможность — как в политическом, так и в техническом отношении — изолировать материальный город от виртуального. В каком-то смысле, с учетом дороговизны сети датчиков, сделать это оказалось проще, чем сохранять существующее положение вещей.

Но, если честно, меня не радует перспектива проснуться в Лондоне, где имплантаты уже не будут действовать, где не встретишь синхруалов, а сами мы окажемся брошенными на произвол судьбы среди руин. А точнее, испытываю чувство страха и одиночества. Я думаю, что попросту оправдываю наш нынешний образ жизни, говоря, что синхруалы нам нужны из практических соображений, что их присутствие — не больше чем неизбежное зло.

Насколько мне помнится, свое обещание Кларисса держала всего-навсего два дня, а потом в очередной раз двинулась на своей коляске в город. На той же неделе она опять побывала рядом с «Уолтемстоу», хотя на этот раз объехала станцию стороной и не устраивала никаких сцен. Не прошло и месяца, как Кларисса стала заряжать аккумулятор, готовясь к большому путешествию — в самый центр Лондона. И вот она снова отправилась в путь, прыгая по кочкам, объезжая ямы и упорно отказываясь думать о том, надолго ли хватит зарядки.

Ехала она, как всегда, с выключенным имплантатом. Вокруг стояли вымершие дома, заброшенные заправочные станции, а пустынная дорога уходила вдаль, вся в ужасных колдобинах, образовавшихся от многолетних заморозков. Но изредка Кларисса останавливалась ради тех инъекций, которых она постоянно так жаждала, тех мгновенных вспышек комфорта и уверенности, которые исходили от ее имплантата, стоило ей увидеть внезапно возникший из мертвых развалин оживленный город.

— Я еду на площадь Пикадилли, — говорила она людям у выстроившихся в шеренгу магазинов в Сток-Ньюингтон. — Меня брали туда с собой, когда я была маленькой, посмотреть на разноцветные огоньки.

Покупатели все как один отворачивались.

— Мне так нравились эти огоньки, — сказала она букмекеру, стоящему около своей конторы в Ислингтоне, — нравилось, как они рябили и искрились. Все это электричество! Все эти прелестные краски!

— И чего тебе дома не сидится, привидение ты этакое? — проворчал мужчина, когда она заспешила дальше.

— Надеюсь, у них там все еще такие огоньки, не правда ли? — спросила она у молодой женщины на Кингc-Кросс. — Конечно, не настоящие, а такие, чтобы вы, люди, могли их видеть?

— О да, — ответила молодая женщина по имени Лили. — Там, на площади Пикадилли, прелестные огни, но, видите ли, они вполне настоящие. И даже близко не похожи на материальные.

Лили не отличалась особой привлекательностью и радовалась любому дружескому общению. У нее было округлое простоватое, с очень низким разрешением лицо, совершенно плоское, словно сделанное из куска картона. Синхруалы могли выбирать себе такую внешность по степени привлекательности и качеству разрешения, какую позволял им их кошелек, но кое-кто из них, судя по виду, обладал весьма скромными возможностями. Лили, безусловно, была бедной. Глаза — крохотные, как две точки, кожа — стандартного розового оттенка, одежда — не более чем примитивные цветные лоскутья, а улыбка — просто изогнутая линия.

— Я почти уверена, что, так или иначе, они не материальные, — сказала она своим слегка металлическим, с низким разрешением голосом. Но потом поняла, что была груба, и от раскаяния улыбка ее неожиданно перевернулась вниз. — Ах, дорогая. Я не имела в виду, что там что-то не так — ну, понимаете, — насчет того, что они не материальные. На самом деле все не так.

— О, не беспокойтесь. Мне все время так говорят. А вы первый доброжелательный человек, которого я встретила с тех пор, как выехала из дому.

Кларисса открыла фляжку с кофе и, все так же сидя в своей инвалидной коляске, налила его в чашечку. Стояла середина октября, прохладный осенний день клонился к вечеру, и она начала мерзнуть.

— Когда я была маленькой девочкой, отец однажды взял меня с собой, чтобы показать огоньки на Пикадилли-сёркус. Видимо, когда мы оказались там, я спросила его, где клоуны и тигры.[3] «А где хорошенькие девушки в трико?» — хотелось мне также знать. А он сказал, что это не цирк: «Это просто круг, по которому машины разъезжаются в разные стороны». Сама я не помню той беседы, но зато хорошо помню, как стояла там, а вокруг мелькали красивые электрические лампочки, и меня уже не волновали ни тигры, ни красотки в трико. В детстве цвета всегда завораживают. Я смотрела то в одну сторону, то в другую, но мне хотелось видеть их все разом, так что под конец я решила покружиться на одном месте.

Она подняла к губам чашечку с кофе и отхлебнула.

— Меня зовут Лили, — учтиво представилась девушка, с удивлением приглядываясь к сетке морщин на руках Клариссы, к темно-коричневым пятнам на них и к тому, как эти руки непрерывно дрожали, так что чашка вся была в мутных потеках. Если во внешности Лили было очень мало деталей, то облик Клариссы, напротив, казался слишком детализированным. «Такая внешность, наверное, стоит целое состояние, — подумала Лили, — но зачем человеку понадобилось так выглядеть?»

— А я Кларисса, милочка. Кларисса Фолл, — величественно произнесла старуха, допив кофе и вытряхнув из чашки капли, прежде чем накрутить ее на фляжку.

— Вы знаете дорогу? — осмелела Лили. — Вы знаете дорогу к площади Пикадилли?

— Еще бы я не знала! — фыркнула Кларисса. — Мне уже больше двухсот лет, и я живу в Лондоне с самого рождения. Знаете, я самый последний материальный человек, оставшийся в городе. — Она взглянула на часы. Кларисса до смерти нуждалась в компании и во внимании, но стоило ей все это получить, как она становилась удивительно нетерпеливой и бесцеремонной.

3

Английское слово «circus» имеет несколько значений, в том числе «цирк» и «круговая площадь с радиально расходящимися улицами».