Страница 77 из 89
— Куда яснее, — отвечает Жилин и, сгорбившись, лезет в кубрик.
Столь неласковый прием заставил насторожиться: теперь матросы без нужды не появлялись на палубе. Пулеметы всегда были заряжены и готовы дать очередь.
Но к месту назначения прибыли благополучно. Паровоз подвел состав к берегу реки, свистнул на прощанье и ушел. Моряки попрыгали на землю и с интересом смотрели на реку, которая должна была теперь нести их дальше на запад. Кем будет она для них? Любящей матерью или злой мачехой? На взгляд трудно определить. Западный Буг здесь немного шире Припяти в верховьях, но мелководен (проселочная дорога спокойно уходит в воду и выныривает на том берегу). Но и это радовало: что ни говорите, а противно сидеть без дела в бронированной коробке и со скуки считать телеграфные столбы. Да и как-то неловко. Словно велосипедисту, который бредет по дороге с велосипедом на плече.
Пока матросы осматривали берег, реку и местных жителей, робко наблюдавших за ними издали, появились Селиванов с каким-то поляком. Одетый в довольно потертые пиджак и брюки, с непокрытой головой, на которой ветерок шевелил жиденький пушок, и болезненно бледный, он казался слабым, даже забитым.
— С этой цацей кровушки попортим,
— А чего ее портить? Саботировать начнет — Буг рядом, а трибунал в Пинске остался.
Так рассуждали некоторые матросы, наблюдая за беседой своего командира с поляком. Однако скоро мнение изменилось. Поляк оказался местным начальством и, вопреки обманчивой внешности, очень скорым на слова и действия. Едва кончилось совещание, как он крикнул что-то, и немедленно от толпы, стоявшей в стороне, К нему подбежал пожилой мужчина, вытянулся по-военному, выслушал, приказание, а еще через несколько минут берег огласился стуком топоров: начали сооружать скат для катеров.
— Видать, шарики у него не заржавели, — одобрительно заметил кто-то.
— Он их, не то что ты, частенько проворачивает, — моментально откликнулся другой.
— Во время работы прошу разговаривать только о деле. — Это сказал уже поляк, неожиданно вырастая около них.
Матрос выпрямился, играючи всадил топор в бревно. хотел было обрезать непрошеного указчика и осекся: в изможденном лице поляка было что-то такое от чего пропала вся охота разговаривать.
Поляки и матросы работали с краткими перерывами для еды и на сон, и уже к вечеру следующего дня первый бронекатер, взметнув брызги, неуклюже съехал в реку и лениво закачался на затихающих волнах.
Стоянка около Треблинки не была напрасной тратой времени. Моряки не только спустили все катера на воду и подготовили всё для следующих эшелонов, но и познакомились с населением, убедились, что и здесь очень много друзей. Побывали они и в лагере смерти, увидели своими глазами и бесконечные рвы-могилы, и ненасытные печи. Матросы своими руками осторожно перебирали детскую обувь, разложенную фашистами по сортам, сами находили в жирном пепле обломки нехитрых детских игрушек. И не стало благодушия, начавшего было зарождаться в головах некоторых людей, которые считали, что турнули фашистов со своей земли — и ладно, нечего торопиться добивать; дескать, пусть союзнички поработают, а свою голову и поберечь не грех.
Ко дню отплытия бригада была по-прежнему подтянутой, злой, охочей до драки.
— Ясно, Селиванов? Сейчас сентябрь, а в середине октября мы ждем тебя под Сероцком, — сказал Голованов и испытующе посмотрел на молодого комдива. Адмирал не особенно верил в расторопность Селиванова и не скрывал этого, чем не только обижал его, но и сердил.
«Что я, маленький, что ли? — думал Селиванов, глядя на карту. — Будто впервые поведу катера! Добро бы еще в бой, а тут простой переход в несколько сот километров», — В конце этого месяца будем на месте, товарищ контр-адмирал, — ляпнул Селиванов. — Если мы пойдем даже экономическим ходом…
— Арифметику и мы когда-то изучали, — поморщившись, перебил его Голованов, — Что вы знаете об этой реке?
Леня замялся. Река как река. Наверняка есть перекаты и плесы. Но раз выбросили здесь, значит, плавать по ней можно.
— То-то и оно, — неожиданно подобрел Голованов. — Ни вы, ни я толком ничего не знаем. Железная дорога подходит к реке здесь, ну и выбросили нас. Дескать, плывите!.. А у нас даже ни одной лоцманской карты нет. На ощупь пойдем… Ну, счастливого плавания!
Как хорошо, когда у тебя под ногами гудят моторы, а катер, чуть приподняв нос, на крыльях вздыбленной им волны несется вперед. Берега уплывают назад, сосновый бор сменяется лугами, на которых серыми смушковыми шапками торчат маленькие копенки. За лугами — березовая роща. И кажется, что нет никакой войны и плывешь ты по родной реке, еще немного и… дом.
Большой белый дом с колоннами рельефно выделяется на фоне темной зелени парка. И невольно брови сходятся над переносицей. Барский, панский дом это. И большой крытый скотный двор, и машины, и пруд, и теплицы — всё панское. У панов даже дороги свои. Они, асфальтированные, начинаются от порога усадьбы и стрелкой бегут до шоссе.
У простого люда свои дома и свои дороги. Маленькие, вросшие в землю хатки, покрытые потемневшей, полусгнившей соломой, тонут в море непролазной грязи. Здесь нет не только асфальта и клумб, но даже и деревянных полоп. Вместо них — земля. По ней ходят и люди и скот, живущие под одной крышей.
Такой моряки видели Польшу.
Вдруг тошнотворный скрежет железа о камни. Катер резко остановился, и не ухватись Селиванов вовремя за леера, так бы по инерции и слетел в мутную воду, шипящую у бортов.
— Сели, — говорит Волков, глушит мотор и выходит из рубки. Вместе с Селивановым он смотрит на волны, все ещё расходящиеся от катера, и хмурится: ползут они с загнутыми гребнями, шипя. Значит, справа и слева тоже мель.
Только несколько секунд размышления, а на мели уже сидят и второй, и третий, и четвертый катера. Остальные застопорили моторы и сбились в кучу.
— Первая, — говорит Селиванов и чертыхается. Вот тебе и приду к концу месяца! Трепло несчастное…
Катера снялись с мели и, как слепые котята, тычутся в нее носами, пытаясь найти фарватер. А солнце не останавливается, у него на пути нет препятствий, и оно идет, идет, отсчитывая часы. Давно миновала пора обеда, а фарватер все не найден. Полосатые футштоки торчат свечками, чуть погрузившись в воду.
— Дозвольте скупаться? — скаля зубы, предлагает Губанов, кряжистый и неимоверно конопатый матрос. Он уже расстегнул пуговицы, крючки и ждет только слова начальства, чтобы сбросить одежду.
Холодный ветер рябит воду, продирает даже сквозь шинель. Но иного выхода нет, и Селиванов говорит:
— Давай.
Губанов, стыдливо прикрываясь красными широкими кистями рук, прыгает в воду, ахает, секунду стоит, не смея вздохнуть, потом окунается, не то восторженно, не то подбадривая себя гогочет и медленно бредет поперек реки. Долго он петляет, но ни разу вода не может скрыть его белого зада,
— Влипли! — констатирует Селиванов. — Какой черт только выдумал плавать по этой речушке?
— Разрешите кормить команду? — спрашивает Волков. Селиванов зло смотрит на него, потом его вдруг охватывает апатия, и он говорит усталым, безразличным тоном:
— Команду накормить, и пусть отдыхает… Сколько мы прошли за день?
— Пока двенадцать километров.
— Да, дела….
Остаток дня тоже ушел на бесплодные поиски фарватера.
— Хоть на плечах тащи, — ворчит Селиванов и сдвигает фуражку на затылок. Этот жест говорит: «Бейся, не бейся — толк один».
— А ведь это идея! — оживляется Гридин. — Положим на дно реки катки — и волоком через перекат!
— Скажешь тоже, — недоверчиво косится на него Селиванов. — Как при царе Горохе…
— При чем здесь царь Горох? — обижается Гридин. — Иного выхода нет.
— Да ты думай, что говоришь! Кто полезет в такую воду и станет в ней целый день копошиться? Добро бы еще июль…
— Губанов снова полезет! Коммунисты полезут!.. А если прижмет, то и ты!
Но лезть в воду не пришлось. Поздним вечером на полуглиссере прибыл Голованов. Он молча внимательно выслушал Селиванова, просмотрел составленную им карту глубин, покачал головой и сказал: