Арина

XIX

ШКОЛЬНИЦА

Когда он вышел от Наташи, было еще не поздно, и он пешком пошел с Арбата в гостиницу. Беседа с Молодой женщиной укрепила решение Константина ускорить разрыв с Ариной. Произнеся наконец вслух то, что не выходило у него из головы, он понял и то, что сделать это надо как можно скорее. Он пережевывал обиды, которые нанесла ему Арина. Можно ли продолжать жить с такой злой и циничной девушкой, которая получала удовольствие от того, что мучила его, готовила яд, чтобы отравить запускаемые в него стрелы. Он заводил себя, чувствовал, как вскипающее в нем возмущение переходит в ненависть к Арине, которая представала перед ним во все более неприглядном облике.

Номер был залит светом. В комнатах никого не было. Арину он обнаружил в ванной и в оцепенении замер – так она была не похожа на тот образ, что он рисовал себе по дороге.

Она была в коротком, чуть ниже колена, халатике школьницы. Распущенные волосы спадали до бедер. Она напоминала четырнадцатилетнюю девчушку, но уже достаточно развитую, с ярко блестевшими глазами, с устами, созданными для поцелуев.

Арина бросилась к нему и повисла у него на шее, как ребенок.

– Как ты поздно! – воскликнула она. – Посмотри, я проявила наши фотографии, сделанные на прошлой неделе. Ты красив как бог, ты, „великий князь", неповторимый… А я ужасна, как всегда, вид помятый, противно смотреть. Удался только кадр, где я лежу на диване.

Она протянула ему снимок, на котором приняла позу Махи с картины Гойи, – одетая в легкую шелковую пижаму, в вырезе которой была видна обнаженная круглая и отточенная грудь.

Константин без сил прислонился к двери – так разителен был контраст между Ариной, сопровождавшей его в мыслях по пути с Арбата и этой шаловливой школьницей, бросившейся ему на шею. Он взглянул на снимок, потом на девушку и весело произнес:

– Ты мне больше нравишься в образе школьницы, чем на фото. Ты напоминаешь сейчас непослушного мальчишку, которого можно образумить только парой шлепков.

– Попробуй, попробуй только! – закричала она. – Никто еще не осмеливался дотронуться до меня.

Она бросилась в гостиную, он последовал за ней.

– Ты знаешь, я не ужинала и умираю от голода. Закажи поесть, а я расскажу тебе о своих школьных годах.

Немного позднее, ближе к концу ужина, Арина вспоминала годы, проведенные в гимназии.

– Закон Божий нам преподавал один батюшка – приятный мужчина между сорока и пятьюдесятью с очень живыми глазами и бородой с проседью… Мы его любили, и он отвечал нам тем же. Я забавлялась, задавая ему каверзные вопросы. Мне было четырнадцать лет, когда я стала причиной страшного скандала, разразившегося в то время, как он рассказывал нам историю Адама и Евы. Я спросила его: „Батюшка, объясните мне, пожалуйста, одну непонятную вещь… При сотворении света были только Адам и Ева, и никого больше, правильно ведь?" – „Это так, дитя мое". – „У них были сыновья Каин и Авель, это я знаю. Но как эти четверо могли иметь детей? Разве в то время сыновья могли жениться на матерях, подобно тому как во времена фараонов дочери выходили замуж за отцов?" Весь класс покатился со смеху. Наш смех был настолько заразителен, что батюшка, вместо того чтобы ответить мне, начал смеяться вместе с нами. Одна только классная дама не улыбнулась. Она пошла за начальницей… У меня был такой повинный вид, что наказать меня было просто невозможно, но с этого дня нам запретили задавать вопросы на уроках Закона Божьего. „Таинства, – объяснила начальница, – на то и таинства, что не требуют объяснения".

Этот добрый батюшка не сердился на меня, и мы сделались большими друзьями. Он часто поджидал меня в коридоре, гладил по щеке или брал за руку. Я кокетничала, строила ему глазки. В день гимназического бала я повстречала его в коридоре: „Так что, Кузнецова, – сказал он, – вы будете танцевать сегодня?.." – „Приходите, батюшка, мы с вами откроем бал". – „Не могу, дитя мое, нам не положено быть на балу". – „Так, значит, вы не умеете вальсировать? Хотите, я поучу вас?" Я протянула ему руку. „Когда-то умел, – ответил батюшка, – но уже разучился. Он подал мне руку и обнял за талию. – Да и потом, эта проклятая ряса!" – „Ну она же не длиннее моего платья". Я начала напевать мелодию вальса. И мы стали легко кружиться с батюшкой в танце. Он немного сгибал колени, и его ряса взметала пыль с паркета… Послышался звук открываемой двери – батюшка сразу остановился… „Что за безумие!.." – произнес он и заспешил, смеясь, прочь… Ах, какой чудесный человек!.. Он по-настоящему меня любил…

Потом у него пошли неприятности. У него была дочь, годом старше меня – нескладная девица, напоминавшая лицом богиню печали. Но она была прекрасно сложена и охотно выставляла напоказ свои прелести. Меняла любовников, как мужчина меняет женщин, и слишком пила. И вот она влюбилась, представь, в старого актера и уехала вместе с гастролировавшим у нас театром. Об этом все узнали, и положение батюшки оказалось не из лучших… Начальница гимназии госпожа Знаменская вступилась, однако, с тех пор он запил…

Они провели чудесный вечер. Арина продолжала вспоминать свои гимназические годы. Он уже знал большую часть главных действующих лиц, вокруг которых теснилась толпа второстепенных персонажей. Его восхищало удивительное искусство, с каким Арине удавалось воссоздать портреты спутников ее молодости. Как по мановению волшебной палочки перед глазами Константина возникал целый мир образов, тени которых заполняли комнату еще некоторое время после того, как замирали слова чародейницы, чтобы постепенно раствориться в небытии, из которого она их вызывала.

Константин говорил Арине:

– Город, который я лучше других знаю в России, – тот, где я никогда не был и где ты провела свою юность.

XX

ГОЛОВОЙ В ОМУТ

Временами можно было подумать, что демон вселялся в Арину. Она не устраивала обычных женских сцен, не повышала голоса, не осыпала Константина упреками. Но с помощью более или менее прозрачных намеков, умалчиваний, недомолвок она давала возможность угадать то, о чем не хотела говорить открыто. Ее жизнь вдруг представала в совершенно неожиданном свете, обнаруживались любопытные приключения, в которые Арину вовлекали любознательность ее натуры и „страсть темперамента" – это выражение она употребляла, чтобы объяснить Константину, что тот, кто наделен чувствами, имеет право развивать их точно так же, как люди с задатками развивают свой ум, как анемичные девушки восполняют недостаток горячности сентиментальностью. Очень часто она пускалась в самые циничные рассуждения по поводу сексуальных отношений. Ее это забавляло, половая свобода была излюбленной ее темой.

– Не подлежит сомнению, – говорила она, – что это мужчины создали мир по своему вкусу и к своей выгоде. Они внедрили нравы, отвечающие их интересам, и ловко придумали то, что называется общественным мнением, подчиняясь которому мы – как бы мы себя ни вели – остаемся рабынями. Я не феминистка в современном смысле этого слова. Ставить женский вопрос в политический текст кажется мне великой глупостью. Какой толк от того, что мы будем принимать участие в выборах в Думу? Я полагаю, мы скорее добьемся реальных прав, уничтожив предрассудки, которые сковывают нас прочнее, чем писаные законы. Я часто об этом думаю и сейчас скажу тебе, в чем именно вижу высшую несправедливость…

– Пойми меня правильно… – Константин иронически прервал ее фразой, которую она сама часто произносила.

– Не смейся надо мной! Я объясню сейчас… Вечным героем у мужчин является Дон-Жуан, поскольку у него было тысячи три женщин. Отсюда его тщеславие, слава и престиж. Но как бы посмотрели на женщину, имевшую тысячи три любовников? Она считалась бы последней из последних девок и заслуживала бы всеобщее презрение. Если только она не профессионалка, семья заточила бы ее как маньячку в сумасшедший дом… Так вот, это – несправедливость высшего порядка, против которой я и хочу сражаться. До тех пор, пока сохраняется подобный предрассудок, мы не получим равных с мужчинами прав. Ведь если мы заводим любовника, то вынуждены делать это втайне. Мужчины свободно говорят о женщинах, которых имели. А мы обречены на молчание! Почему? Разве мы не так же свободны, как и вы? Разве мы не имеем права, как и вы, получать удовольствие там, где мы можем его найти? Мужчины хотят иметь много любовниц и желают, чтобы те хранили им верность. Вот почему в искусстве, поэзии, литературе они воспевают соблазнителей и клеймят презрением женщин, у которых много любовников. Вот где женщины должны развязать битву. Вот где должно восторжествовать женское понимание нравственности. И, добиваясь этого, я действую…