Страница 20 из 88
Точно резиновый мяч, брошенный в ручей, в памяти плыл, вращаясь, клубок спутанных мыслей и слов.
«Пули щелкают, как ложкой по лбу», – говорил Лаврушка. «Не в этот, так в другой раз», – обещал Яков, а Любаша утверждала: «Мы победим».
У ворот своего дома стоял бывший чиновник казенной палаты Ивков, тайный ростовщик и сутяга, – стоял и смотрел в небо, как бы нюхая воздух. Ворон и галок в небе сегодня значительно больше. Ивков, указывая пальцем на баррикаду, кричит что-то и смеется, – кричит он штабс-капитану Затёсову, который наблюдает, как дворник его, сутулый старичок, прилаживает к забору оторванную доску.
«Уверены, что все уже кончено».
Пушки молчали, но тишина казалась подозрительной, вызывала такое дергающее ощущение, точно назревал нарыв. И было непривычно, что в кухне тихо.
Самгин почти обрадовался, когда под вечер пришла румяная, оживленная Варвара. Она умеренно и не обидно улыбнулась, посмотрев на его лицо, и, торопливо расспрашивая, перекрестилась.
– О боже мой... Вот ужас! Ты посылал спросить, как чувствует себя Сомова?
– Некого посылать.
– Попросил бы фельдшера. Ну, все равно. Я сама. Ах, милый Клим... какие дни!
Вела она себя так, как будто между ними не было ссоры, и даже приласкалась к нему, нежно и порывисто, но тотчас вскочила и, быстро расхаживая по комнате, заглядывая во все углы, брезгливо морщась, забормотала:
– Боже, какой беспорядок, пыль, грязь! Впрочем, у Ряхиных – тоже...
Покраснев, щупая пальцами пуговицы кофты и некрасиво широко раскрыв зеленые глаза, она подошла к Самгину.
– У них – чорт знает что! Все, вдруг – до того распоясались, одичали – ужас! Тебе известно, что я не сентиментальна, и эта... эта...
Передохнув, понизив голос, договорила:
– Революция мне чужда, но они – слишком! Ведь еще неизвестно, на чьей стороне сила, а они уже кричат: бить, расстреливать, в каторгу! Такие, знаешь... мстители! А этот Стратонов – нахал, грубиян, совершенно невозможная фигура! Бык...
Она вспотела от возбуждения, бросилась на диван и, обмахивая лицо платком, закрыла глаза. Пошловатость ее слов Самгин понимал, в искренность ее возмущения не верил, но слушал внимательно.
– А этот Прейс – помнишь, маленький еврей?
– Да, да, – сказал Клим.
– Ах, эти евреи! – грозя пальцем, воскликнула она. – Вот кому я не верю! Мстительный народ; совершенно не могут забыть о погромах! Между прочим, он все-таки замечательно страстно говорит, этот Прейс, отличный оратор! «Мы, говорит, должны быть благодарны власти за то, что она штыками охраняет нас от ярости народной», – понимаешь? Потом, еще Тагильский, товарищ прокурора, кажется, циник и, должно быть, венерический больной, – страшно надушен, но все-таки пахнет йодоформом... «Нечто среднее между клоуном и палачом», – сказала про него сестра Ряхина, младшая, дурнушка такая...
Порывшись в кармане, она достала маленькую книжку.
– Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или:
«Начало и конец жизни – в личности, а так как личность неповторима, история – не повторяется». Тебе скучно? – вдруг спросила она.
– Нет, напротив, – ответил Клим.
Но она уже снова забегала по комнате:
– Ужасающе запущено все! Бедная Анфимьевна! Все-таки умерла. Хотя это – лучше для нее. Она такая дряхлая стала. И упрямая. Было бы тяжело держать ее дома, а отправлять в больницу – неловко. Пойду взглянуть на нее.
Ушла. Несмотря на боль в плече, Самгин тряхнул головой, точно вытряхивая из нее пыль.
«Нет, она – невозможна! Не могу я с ней».
Варвара возвратилась через несколько минут, бледная, с болезненной гримасой на длинном лице.
– Как ее объели крысы, ух! – сказала она, опускаясь на диван. – Ты – видел? Ты – посмотри! Ужас! Вздрогнув, она затрясла головой.
– На улице что-то такое кричат... И, подвинувшись к Самгину, положила руку на колено его:
– Знаешь, я хочу съездить за границу. Я так устала, Клим, так устала!
– Неплохая мысль, – сказал он, прислушиваясь и думая: «Какая она все-таки жалкая! И – лживая. Нежничает, потому что за границу едет, наверное, с любовником».
– Я уже не молода, – созналась Варвара, вздохнув.
– Подожди-ка!
Самгин встал, подошел к окну – по улице шли, вразброд, солдаты; передний что-то кричал, размахивая ружьем. Самгин вслушался – и понял:
– Закрывай двери, ворота, форточки, эй, вы! Закрывай – стрелять будем!
Клим отодвинулся за косяк. Солдат было человек двадцать; среди них шли тесной группой пожарные, трое – черные, в касках, человек десять серых – в фуражках, с топорами за поясом. Ехала зеленая телега, мотали головами толстые лошади.
– Куда они идут? – шопотом спросила Варвара, прижимаясь к Самгину; он посторонился, глядя, как пожарные, сняв с телеги лома, пошли на баррикаду. Застучали частые удары, затрещало, заскрипело дерево.
– Ах, вот что! – вскричала Варвара.
Самгин видел, как отскакивали куски льда, обнажая остов баррикады, как двое пожарных, отломив спинку дивана, начали вырывать из нее мочальную набивку, бросая комки ее третьему, а он, стоя на коленях, зажигал спички о рукав куртки; спички гасли, но вот одна из них расцвела, пожарный сунул ее в мочало, и быстро, кудряво побежали во все стороны хитренькие огоньки, исчезли и вдруг собрались в красный султан; тогда один пожарный поднял над огнем бочку, вытряхнул из нее солому, щепки; густо заклубился серый дым, – пожарный поставил в него бочку, дым стал более густ, и затем из бочки взметнулось густокрасное пламя. На улице стало весело и шумно, дом напротив разрумянился, помолодел, пожарные и солдаты тоже помолодели, сделались тоньше, стройней. Залоснились, точно маслом облитые, бронзовые кони с красными глазами. Удивительно легко выламывали из ледяного холма и бросали в огонь кресла, сундук, какую-то дверь, сани извозчика, большой отрезок телеграфного столба. Человек пять солдат, передав винтовки товарищам, тоже ломали и дробили отжившие вещи, – остальные солдаты подвигались всё ближе к огню; в воздухе, окрашенном в два цвета, дымно-синеватый и багряный, штыки блестели, точно удлиненные огни свеч, и так же струились вверх. Некоторые солдаты держали в руках по два ружья, – у одного красноватые штыки торчали как будто из головы, а другой, очень крупный, прыгал перед огнем, размахивая руками, и кричал.
Пожарные в касках и черных куртках стояли у ворот дома Винокурова, не принимая участия в работе; их медные головы точно плавились, и было что-то очень важное в черных неподвижных фигурах, с головами римских легионеров.
– Красиво, – тихо отметил Самгин. Варвара, толкнув его плечом, спросила:
– Да?
И, тотчас отшатнувшись, оскорбление сказала:
– С подоконника течет, – фу!
Самгин отошел прочь, усмехаясь, думая, что вот она часто упрекала его в равнодушии ко всему красивому, а сама не видит, как великолепна эта картина. Он чувствовал себя растроганным, он как будто жалел баррикаду и в то же время был благодарен кому-то, за что-то. Прошел в кабинет к себе, там тоже долго стоял у окна, бездумно глядя, как горит костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь с тяжелым, серым дымом, как из-под огня по мостовой плывут черные, точно деготь, ручьи. Костер стал гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда тюленья дров, подкладывали их в огонь, – на минуту дым становился гуще, а затем огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться. Петом дома потемнели, застыли раскаленные штыки и каски, высокий пожарный разбежался и перепрыгнул через груду углей в темноту.
С утра равномерно начали стрелять пушки. Удары казались еще более мощными, точно в мерзлую землю вгоняли чугунной бабой с копра огромную сваю...
«Сомнительный способ укрепления власти царя», – весьма спокойно подумал Самгин, одеваясь, и сам удивился тому, что думает спокойно. В столовой энергично стучала посудой Варвара.