Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 131

Вертолеты летели над высохшим руслом Уабе-Шабелле. Вынырнул из-за горизонта и поплыл навстречу крохотный игрушечный серо-белый городок, деревушка даже, абсолютно безлюдная, словно там уже все вымерли, не дождавшись от Иешуа исполнения обещания. Он коснулся ладонью плеча генерала, кивнул ему: мол, садимся. Вертолет пошел к земле, и Иешуа опять ощутил холодную пустоту внутри: ему не нравилось летать. Не то чтобы он страшился — нет, но не мог избавиться от ощущения чуждости для человека состояния полета. Пусть нужности (это не обсуждается, время подгоняет, требует скоростей), но — чуждости. Человек земное создание. Птица — небесное. Так — по сути, по замыслу Божьему. Иное насилие над природой… Отсюда эта пустота — от исчезновения опоры земной из-под ног…

А не летать и вправду нельзя. Разве что — телепортация, как называют мгновенное перемещение в пространстве, легкодоступное Иешуа, но что делать со спутниками? С Мари? А теперь и с Крисом? Они про телепортацию только в книгах читали, пока фантастикой ее числят…

Сели, подняли тучи пыли.

Телевизионщики мчались сломя головы, хотели успеть запечатлеть и передать urbi et orbi явление Иешуа из вертолета в одну из крохотных деревенек Огадена. Иешуа легко привык к множеству глаз телекамер, постоянно и навязчиво ведущих его от Парижа до Эфиопии, понимал: пусть навязчиво, но как бы там ни рассуждать об церковниках и политиках, а журналисты нынче все равно работают на него. Поэтому улыбнулся в объектив обаятельно, помахал рукой, быстро пошел к низкорослым домам, откуда выходили — или, точнее, возникали? — черные тени людей.

Генерал спешил сзади. Ему было интересно, да и лишний раз засветиться в телесети — кто откажется…

Иешуа достиг встречающих — встречающих ли? — обнял стояшего первым высокого, почти голого — только в каких-то драных шортах — мужчину, худого, словно колеблющегося на легком ветру — обнял, прижал к себе, коснулся губами мокрого от пота лба. Отпустил. Повторил процедуру с остальными — трое их было. И пошел в тесноту домишек, не оборачиваясь, торопясь.

А в четверых тенях встречавших словно живые силы пробудились Минуту назад — еле на ногах держались, а теперь легко неслись рядом с Иешуа, говоря ему что-то на местном варианте амхарского, а он не слушал, даже не слышал, лишь машинально поддакивал. Он уже ощущал себя в деле, не хотел отвлекаться на пустую восторженную болтовню. Ну вдохнул — буквально! — силы в обессиленных. Это же не решение проблемы, это полумеры, к тому же временные, преходящие. Через пару часов оживленные им опять превратятся в сдутые воздушные шарики. А решение, казалось ему, было растворено в этом сухом стоячем пекле, и требовалось всего ничего, чтобы вытащить его оттуда, сконденсировав, и воплотить в реальности.

Мистика, конечно, но что из того, что он делал в последние годы, — не мистика? По крайней мере, для окружающих, для свидетелей…

Полуголые черные люди, абсолютно голые детишки, тоже не слишком одетые женщины сидели, лежали прямо в пыли у стен домов, кто-то мог стоять, прислонившись к тем же стенам. Все смотрели на пришельцев, и в глазах отчетливо и внятно, как о том писалось в старинных романах, светилась надежда, замешенная на простых житейских вопросах: а вдруг эти незваные, но постоянно жданные гости привезли еду, воду, лекарства, вдруг они точно знают, когда засуха пойдет на спад, когда появятся мокрые тучи и прольют воду на землю.

Крис спросил генерала:

— Что-то из ооновского груза дойдет до них?

— Я прослежу, — ответил генерал. — Дойдет непременно!

А Иешуа стремительно пошел от дома к дому, касаясь ладонями каждого лежащего, сидящего, стоящего, и тоже словно впускал в каждого силу, потому что люди оживали, начинали вставать, двигаться — конечно же, следом за Иешуа, а ничего не понявшие, но будто ключиком заведенные дети помчались впереди, вопя радостно и бессмысленно.

А деревня и впрямь невеликой оказалась: на чудеса оживления получаса хватило.

Иешуа остановился у каменного колодца, бывшего центром деревенской площади, напротив которого в гордом одиночестве стояла церквушка или, скорее, обычная хижина, только чуть поболе и поухоженней жилых домов, сложенная из тонких, почему-то покрашенных белой эмалевой краской стволов какого-то местного дерева, с деревянным же крестом на крыше. Если бы не крест, ничего, казалось, не изменилось на этой земле за две тысячи лет. Попади сюда Иешуа в дни своего галилейского служения, увидел бы то же самое, только в часовенке обитал бы какой-нибудь шаман, да не было бы ни креста, ни эмалевой красоты, ни гордой пластиковой вывески «Wau-mau-bar» на соседнем, длинном домишке с наглухо заколоченной дверью.

Ожившие и донельзя ошеломленные люди столпились вокруг. Сквозь них бесцеремонно продрались телевизионщики, запечатлевая нетленное. Монах Григорий размашисто крестился то на эмалевую церквуху, то на Иешуа, безнадежно вглядывающегося в пустую колодезную тьму. Даже запах воды умер в колодце.

Странно, но никто не задавал никаких вопросов.





Иешуа вытянул руки над жерлом колодца, закрыл глаза, поднял лицо к выцветшему, белесому небу. Толпа замерла, понимая, что происходит нечто таинственное, объяснений не имеющее, да и не требующее. Человек, заставивший умирающих от обезвоживания людей встать и пойти за ним — пусть хотя бы из любопытства пойти, такой человек зря камлать над пустым колодцем не будет. Сказано в любимой и чтимой Эфиопской церковью апокрифической Книге Еноха: «Вот облака в видении взывают ко мне, и тучи ко мне вопиют, и вспышки молний и громы побуждают меня…» А вдруг так оно и есть? Вдруг и впрямь вопиют и побуждают?..

Так оно и было.

Стоявшие обок видели, как напряглось лицо Иешуа, как часто и мелко задрожали зажмуренные веки, побелели губы, словно кровь отошла от них. Иешуа медленно свел руки вместе, сложил ладони лодочкой и вдруг взмахнул ими вверх, как будто выплеснул в воздух полные горсти воды.

Люди отшатнулись от неожиданности, только телеоператор не оторвал глаз от окуляра камеры, и палец его, мертво прижавший кнопку «Rec», не дрогнул предательски. Профи.

А Иешуа вытер вспотевшее лицо и что-то спросил на амхарском буднично и тихо, но это «что-то» вызвало мгновенное исчезновение с площади по крайней мере десятка мальчишек.

— Что он сказал, что? — Мари дергала Криса за майку.

— Ведро ему нужно, — ответил Крис, — ведро, понимаешь? Воду доставать из колодца…

А легкие пластиковые ведра с привязанными к дужкам веревками уже тянулись к Иешуа детскими нетерпеливыми ручонками — мое возьми, нет, мое лучше, — и он взял первое подвернувшееся и бросил в колодец. А потом потащил вверх, перебирая руками, и бицепсы напрягались, будто ведро было полным, но оно и вправду оказалось полным — Иешуа поставил его на край колодца, сказал:

— Пейте. Поливайте землю. Воды здесь много.

— До вечера хватит? — с надеждой спросил пожилой, седой эфиоп, длинный и худой, как все, но — единственный, кто к случаю успел надеть длинную белую рубаху, так напоминающую Иешуа родную привычную тунику.

Старостой он здесь быя, этот седой, что ли, или местным священником?..

— Почему до вечера? — удивился Иешуа. — Навсегда.

И пошел прочь. К вертолетам пошел.

А толпа моментально развалилась. Кто, толкаясь, метал в колодец уже принесенные ведра, кто понесся домой за своими, за дополнительными, за всеми ведрами, кастрюлями, тазами, что имелись в хозяйстве, — о человеке, вернувшем деревне воду, забыли сразу. И то понятно: пока вода есть, надо запасаться, а навсегда она вернулась или не навсегда — это потом соображать станем. Да и что это за слово такое дурацкое — «навсегда»? Кто ж о «навсегда» думает? О дне нынешнем обеспокоиться бы, а про «навсегда» — это к Богу или к Сыну Его, к Иисусу Христу, во имя кого деревенский староста или местный священник зажжет сегодня вечером свечи в Церкви на площади. И праздник будет.

Генерал, Крис, Мари, монах Григорий бегом догоняли Иешуа, а телеоператор, спринтерски опередив его метров на сто, уже спокойно и уверенно снимал Возвращение Мессии По Совершении Чуда Возвращения Воды. Так он, пожалуй, и назовет снятый сегодня сюжет, который перегонит по электронной связи в студию в Дыре-Дауа, как только попадет в ближайший город. И, не исключено, станет знаменитым и богатым. И получит какую-нибудь международную премию.