Все, что блестит

– Думаю, если бы Перл была здесь, вместе с ним, ему было бы лучше, – предположила она. – И Тоби тоже так считает.

– Надо думать о том, что лучше для ребенка, – твердо проговорила я, возможно, слишком твердо для Жизель.

– Лучше всего быть со своим отцом, – ответила Жанна. Меня охватил страх, и кожа сразу покрылась мурашками. Потом Жанна добавила: – Но мама вроде бы пока согласна с тобой, а Поль… Поль ни в какую не хочет обсуждать это.

– Тогда оставьте все как есть, – заключила я.

– Кто бы мог подумать, что именно ты захочешь, чтобы у тебя по дому топала такая малютка, – удивилась Жанна.

– Может, вы не знаете меня так хорошо, как вам кажется, Жанна.

– Возможно, что и нет, – вздохнула она. – Может, и в тебе есть что-то хорошее, свойственное твоей сестре. Такая несправедливость. Они были самой чудесной парой на свете, эти двое, жили в мире романтических фантазий, о котором мы все только мечтаем.

– Может, это и были фантазии, – тихо произнесла я.

– Ты, конечно, можешь так думать.

– Этот разговор ни к чему не приведет, – отрезала я в лучших интонациях Жизель. – Я тебе завтра позвоню.

– Почему ты так часто звонишь? Тебя что, Бо заставляет?

– Нет причин дерзить мне, Жанна. Минуту она помолчала.

– Извини, – сказала она. – Ты права. Просто я вымоталась за эти дни. Я с тобой завтра поговорю.

Теперь, когда отношения между мной и Жанной стали такими напряженными, все труднее и труднее было поддерживать Связь с Кипарисовой рощей и узнавать, что там происходит. Бо посоветовал пустить все на самотек на какое-то время.

– Как бы там ни было, это больше в духе Жизель, Руби. И никто из них не настроен в данной ситуации любезничать с тобой.

Я кивнула, но не звонить и не знать, как там Поль, было очень трудно, как бы это ни соответствовало Жизель. И теперь, когда за домом следили слуги, мне нечем было особенно отвлечься.

После моей стычки с Брюсом в студии я боялась начать новую картину. То, что мне приходилось скрывать свой талант, подавляло творческий порыв, но и торчать все время около миссис Феррер, будто я не доверяю ей Перл, тоже не хотелось. Поэтому я часами сидела в студии, молча уставившись на пустое полотно в ожидании вдохновения, которое явно не торопилось развеять мои мрачные мысли.

Однажды утром после завтрака, как раз когда я собиралась пойти в студию, прозвенел звонок, и Обри сообщил, что ко мне пришел посетитель.

– Некий мосье Тернбал, – сказал он, подавая мне карточку этого господина. Несколько секунд имя ничего мне не говорило. Потом я посмотрела на карточку и прочла: «Луис Тернбал».

– Луис, – произнесла я вслух, и меня окатила волна радости. Это был Луис, внук миссис Клейборн, тот слепой юноша, с которым я познакомилась и подружилась в Школе Гринвуд для девочек, частной школе в Батон Руж, куда Дафни отправила меня и Жизель.

Главным попечителем школы была вдова миссис Клейборн, которая жила в особняке на территории школы со своим внуком Луисом. Ему тогда было двадцать с небольшим, ослеп он еще совсем мальчиком, пережив травму, когда на его глазах отец убил его мать, задушив ее подушкой. Слепота не проходила, несмотря на постоянное лечение у психиатра.

Однако он был талантливым пианистом и композитором, вкладывал все свои чувства в музыку. Я случайно встретила его на чаепитии в особняке, куда была приглашена вместе с другими студентками из нашего общежития. Привлеченная звуками музыки, я забрела в библиотеку, и мы с Луисом стали близкими друзьями. Луис говорил, что моя дружба помогает ему восстанавливать зрение. Он пришел мне на помощь, когда меня чуть не исключили из Гринвуда из-за проделок Жизель. Его свидетельство обеспечило мне алиби и положило конец инциденту.

Луис уехал в Европу для дальнейшего лечения и занятий в консерватории. Мы утратили связь, и теперь, как гром среди ясного неба, он стоял у меня на пороге.

– Пригласи его, – сказала я Обри и с нетерпением стала ждать нашей встречи, когда вдруг меня осенило: я не могу встретить его как Руби. Я – Жизель. Это смешало все мои карты.

Обри ввел его в библиотеку. Луис стал плотнее с нашей последней встречи, лицо его возмужаю, щеки запали, подбородок обострился, темно-каштановые волосы отросли и были зачесаны назад. Он по-прежнему был красив, с сильным чувственным ртом и безупречным римским носом. Единственное серьезное изменение было в том, что теперь на нем были очки с такими толстыми линзами, которых я никогда прежде не видывала.

– Спасибо, что приняли меня, мадам Андреа, – проговорил он. Я приблизилась к нему и протянула руку в приветствии. – Не знаю, помните ли вы меня. Я был очень дружен с вашей сестрой Руби, – сказал он, и я поняла, что он слышал новость и полагал, что я – Жизель.

– Да, я знаю. Пожалуйста, присаживайтесь, мистер Тернбал.

– Зовите меня просто Луис, – попросил он и направился к дивану напротив моего кресла. С минуту я сидела и пристально смотрела на него, соображая, могу ли выложить ему всю правду. Я почувствовала, как во мне поднимается волна страха. Как будто внутри взрывались сотни мыльных пузырьков.

– Я только что вернулся из Европы, – объяснил он, – где изучал музыку и выступал.

– Выступал?

– Да, в лучших концертных залах, – сообщил он. – Как только прибыл в Новый Орлеан, сразу навел справки, и мне рассказали ужасную историю о вашей сестре. Дело в том, что в ближайшую субботу я собираюсь выступать здесь, в Новом Орлеане, в Художественном театре в парке Луи Армстронга на улице Святой Анны. Я так надеялся, что ваша сестра придет на концерт. – Он умолк.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Я знаю, как ей хотелось бы быть там.

– Правда! – С минуту он внимательно смотрел на меня, а потом добавил: – Я привез два билета для вас и месье Андреа на случай, если вам захочется пойти. – Он выложил их на стол.

– Спасибо.

– А теперь, – проговорил он с помрачневшим лицом, – пожалуйста, окажите мне любезность и расскажите о вашей сестре. Какое стряслось несчастье?

– Она заразилась вирусом, который вызывает острую форму энцефалита, – ответила я. – Она в больнице, в коме, и, боюсь, прогнозы мало обнадеживающие.

Он кивнул. Я подтвердила то, что он уже знал и чего боялся.

– Я вижу, у вас восстановилось зрение. Мне сестра рассказывала о вас, – быстро добавила я.

– Теперь у меня такое же зрение, как если бы я не пострадал от переживаний, но, как вы можете судить по этим очкам, мне от рождения не было суждено иметь хорошее зрение. Но пока я могу видеть страницы и писать ноты, я счастлив, – добавил он и улыбнулся. – Знаете, я буду исполнять здесь в субботу вечером свою собственную музыку. Думаю, одна вещь, возможно, заинтересует вас. Я написал ее для вашей сестры. Это – «Симфония Руби».

– Да, – прошептала я. К горлу подступил комок, и на глазах выступили слезы. Меня беспокоило, позволяет ли его зрение замечать такие мелочи. С минуту он не отрываясь молча смотрел на меня.

– Извините, мадам, я не хочу проявить неуважение, но месье Андреа, – спросил он, – разве когда-то он не был кавалером вашей сестры?

– Когда-то, – тихо ответила я.

– Я знаю, она очень была влюблена в него. Видите ли, я был в нее влюблен, но она дала мне понять, что сердце ее уже принадлежало другому, и что бы я ни сделал и ни сказал, ничто никогда не могло изменить этого. Такая любовь редка, подумал я, но, насколько я понимаю, она вышла замуж за кого-то другого?

– Да. – Я виновато отвела взгляд в сторону. Как бушующая река, история моя продолжала биться о дамбу.

– И у нее был ребенок, дочка? – продолжал он.

– Да. Ее зовут Перл. Она сейчас живет здесь, со мной.

– Муж Руби в полном отчаянии, могу себе представить.

Я кивнула.

– А как ваша бабушка, мадам Клейборн? – спросила я.

– Моя бабушка скончалась три месяца назад.

– О, мне очень жаль.

– Да. Никто и не подозревал, как она страдала. Жизнь ее, несмотря на богатство, не была счастливой. Но она дожила до того времени, когда у меня восстановилось зрение и я начал выступать в известных концертных залах.