Майерлинг

При этих словах Блюм расхохотался и прервал Шепса.

– Ну есть ли от чего, дорогой мой, приходить в ужас? Разве это первый принц-наследник, которому хочется поразвратничать? В годы бурной молодости Генрих V Английский позволял себе в тысячу раз больше, чем Рудольф, что не мешало ему стать великим сувереном. Да они не первые и не последние. Это почти обязательная школа для тех, кто готовится царствовать. Все это доказывает, что наш наследник – нормальный человек и живет соответственно.

– Но может разразиться скандал, – возразил Шепс, которого не убедили эти доводы.

Блюм рассмеялся снова.

– Никто лучше хозяев Хофбурга не умеет тушить скандалы. Они не первоклашки. Пусть наш друг забавляется в свое удовольствие, пока МОЛОД… gaudeamus igitur juvenes dum sumus,[2] – пропел старик. – А так как у нас есть возможность быть все время в курсе дел, последим за ним, чтобы кто-нибудь нежелательный не втерся к нему в доверие. Пока он ограничивается тем, что ужинает с молоденькими красотками, опасность невелика. А вот если он попадет под каблук какой-нибудь ловкой женщины, тогда забьем тревогу… Он никогда не беседовал с вами о своей частной жизни?

– Никогда, да я того и не желаю. Это опасная почва, на которую я бы не рискнул ступить.

– Попытайтесь все же узнать при случае. Когда вы рассчитываете его увидеть?

– Завтра он едет в Будапешт, а по возвращении назначит мне встречу… Ах, эти свидания в Хофбурге, с какой радостью, но одновременно с каким страхом я иду на них… Представьте себе, какой страшный шум поднялся бы, если бы меня встретили и узнали. Но принц – ловкий человек, да и я каждый раз принимаю все меры предосторожности. В следующую встречу надену темные очки…

II

ХОФБУРГ

Почему в облике королевских дворцов нередко проглядывает нечто печальное? Быть может, дело в обезличенности и монотонности фасадов, которые надежно скрывают проходящую там жизнь? Или в повторяющейся череде одинаковых окон, считающейся признаком высокого искусства? Или в отсутствии всякой фантазии и малейшей индивидуальности? Кто знает? Хофбург, где воспитывался и жил Рудольф, был, возможно, одним из самых сумрачных королевских дворцов Европы. Все комнаты его выходили в более или менее просторные внутренние дворы без единого деревца, без единого цветка, без зелени. Сюда не проникал ветер, не залетали птицы, и, так как ни одно окно не открывалось и никто не бросал им крошек, даже вездесущие воробьи никогда не оживляли своим писком высокие стены Хофбурга.

Жизнь, которую вели его августейшие обитатели, не могла ни развеселить, ни украсить дворец. Император и императрица занимали два апартамента, выходивших окнами во двор, названный Франценсплацем. Комнаты императора, куда попадали через большую дверь под аркой, ведущей к Михаелерплацу, представляли собой анфиладу схожих салонов, отделанных белыми с золотом деревянными резными панелями в стиле рококо, с тяжелой мебелью, украшенной преимущественно золотой отделкой. В углу каждой комнаты стояла большая фаянсовая печь, от которой исходило умеренное и постоянное тепло. В апартаментах имелись также: салон для адъютантов; два – для посетителей высокого ранга, допущенных к высочайшей аудиенции; личный кабинет императора с двумя окнами, в нем стояли конторка и обычный письменный стол; спальня с узкой медной кроватью; еще один салон с окнами, обращенными на юг, который замыкал это крыло дворца.

Под прямым углом и не совсем на том же уровне располагались апартаменты императрицы. Лестница в четыре ступени соединяла их с комнатами императрицы. Из спальни был проход в салон для приемов, затем в салон придворных дам и столовую, меблировка которых отличалась большим вкусом и изяществом, чем императорские покои. Но все помещения были таких огромных размеров, что ни цветы, ни иные растения, их украшавшие, не могли придать им более интимный и приятный вид. В противоположной стороне дворца находились помещения для больших приемов, покои эрцгерцогов и гостей.

Императору исполнилось пятьдесят восемь лет. Жизнь, наполненная нелегкими обязанностями, преждевременно его состарила. Волосы побелели, а лоб и макушка были совершенно лысыми. Лицо покрылось морщинами, а нос стал казаться еще крупнее. Однако он сохранял легкость движений, имел длинные и худые ноги всадника. Теперь у него появились привычки старого бюрократа: выработался вкус к ежедневной, методичной и регулярной работе, он ни на кого не полагался в делах, которые считал своей прерогативой. Рано ложась спать, он уже на заре погружался в досье, и полуночники, проходившие зимой через Франценсплац, видели, как уже в пять утра освещалось окно в императорских апартаментах. Лампу ставили на письменный стол одной из комнат Франца Иосифа, и дежурный адъютант – который, возможно, только что возвратясь с бала, так и не ложился, – выслушивал, склонясь в поклоне, приказы Его Величества. Летом император принимался за работу – чаще всего он жил в Шенбрунне – с четырех утра. Он тщательнейшим образом изучал документы, которые приносили ему по очереди то адъютант, то начальник какой-либо из служб, внимательно прочитывал каждую страницу и неторопливо ставил свою подпись внизу официальной бумаги. Чаще всего он работал, стоя за конторкой у окна.

В более поздние утренние часы приходили то премьер-министр, то специально вызванный министр или префект полиции и обязательно каждый день высшие офицеры – начальник его военного кабинета и начальник генерального штаба. Будучи прежде всего солдатом, он самым незначительным вещам, касавшимся армии, придавал первостепенное значение. Затем начинались частные аудиенции, как правило, немногочисленные и короткие. Император принимал допущенных к августейшей аудиенции лиц с большой простотой, но без всякой фамильярности, в каких бы отношениях с приглашенными он ни состоял. Это искусство держать людей на расстоянии, не обнаруживая при этом высокомерия и не прибегая к лицедейству, являлось отличительной чертой Франца Иосифа. Он производил впечатление доброго человека, но ни на йоту не отступал от раз и навсегда установленных, разработанных им до мельчайших деталей правил. Глава дома Габсбургов, он руководил своей семьей на диктаторский манер и так же искусно управлял эрцгерцогами, как капрал солдатами. Ему была свойственна такая строгая пунктуальность, что посетители всегда приходили на четверть часа раньше из-за боязни опоздать. Если он собирался на официальную церемонию, накануне в конюшни поступал приказ заранее проделать предполагаемый путь в карете тем же аллюром, что и на императорских лошадях, и замерить время пути.

Точно так же протекали дни и в Шенбрунне, летней императорской резиденции. Император покидал свой дворец только для того, чтобы принять участие в официальных церемониях, на которых он считал нужным присутствовать, в военных маневрах или в охоте и поездках по государствам, входившим в его империю. Иногда в Хофбурге устраивали прием – обед в честь иностранного гостя или бал для местной знати. Все эти празднества проходили, согласно самому строгому придворному этикету, по испанскому образцу: на них приглашались в соответствии с тщательно отработанным порядком старшинства лишь те, кто мог доказать свое высокое происхождение до шестнадцатого колена. Любили рассказывать, даже с некоторым оттенком тщеславия, анекдот о великом русском князе, который, будучи на придворном балу в Будапеште, попросил, чтобы ему представили жену его друга, командующего австро-венгерской армией. Ему вынуждены были сказать, что эта дама, хотя из весьма достойной семьи, не принадлежит по рождению к высшему свету и, несмотря на высокий пост своего мужа, не имеет никакой возможности быть принятой ко двору.

Так проходила жизнь императора, жизнь достаточно монотонная и еще более тягостная из-за лежавшей на его плечах ответственности. Он был единственным повелителем двойной монархии, он один должен был решать наисложнейшие проблемы десяти государств, состоявших из отдельных частиц и кусочков, где происходили яростные столкновения различных национальных и партийных интересов, где личное противостояние противников усугублялось принадлежностью к различным нациям. Для этих народов он был живым связующим звеном империи.

2

Итак, будем радоваться, пока молоды (лат.). – Прим. переводчика.