Синий шихан

Из конюшни вышел Сашка. Маринка поманила его рукой и велела проводить Тулегена через задние ворота, а потом вернуться, занести мешок в дом и спрятать в горнице за печку.

– А что там в мешке-то? Может, я не донесу…

– Донесешь, он легкий, – сказала Маринка и зашла в конюшню. Там она проплакала до тех пор, пока не пришла мать и не увела ее в дом. Маринка прилегла на кровать, выслав разряженных подруг из горницы. Как только девушки ушли, вскочила, вытащила из-за печки мешок, развязала. В мешке был ковер. Она развернула его. Взглянув, почувствовала во всем теле озноб. Вдруг ей страстно захотелось убежать из дому от всей этой суеты… Пройти задним двором, а может быть, переодеться в братнину одежду, спуститься к Уралу, взять лодку, переплыть на ту сторону и скрыться в тугае?.. Она торопливо свернула ковер, открыла сундук и положила его сверху. Повернув ключ, облегченно вздохнула. «Будь что будет!» – решила она.

И она, наверное, убежала бы, если бы не вошла мать и не напомнила ей, что пора одеваться. Тут же вошли девушки и женщины, начали ее вертеть, словно деревянную куклу, наряжать, ахать, восхищаться и петь старинные свадебные песни.

…И вот священник надевает на нее венец, а она думает о подарке Кодара, вспоминает, как хотела убежать в тугай…

А потом, уже дорогой, закутанная в теплый оренбургский платок, слушала с холодным сердцем нетрезвые любезности жениха, чувствовала на своей шее его жесткую руку, поцелуи на горячей щеке, отворачивалась и украдкой смотрела в степь. На вопрос Родиона, почему она почти все время молчит, ответила, что сильно устала. А сама прислушивалась к звону многочисленных свадебных колокольцев и всматривалась в одинокого всадника. Всадник то появлялся в степи, то исчезал за увалами, то вновь маячил на вершинах одиноких курганов, размахивая снятой с головы шапкой. Так и мельтешил он перед глазами до самого города. Даже когда сидела на пиру рядом с мужем, отвечая ему под истошные крики гостей сухим поцелуем, и тогда ей мерещился одинокий всадник на косматом коне. Иногда казалось, что он вместе с любопытным народом заглядывает в окно, видит ее разгоряченное от вина лицо и поцелуи, от которых у нее начинала кружиться голова. Но она заставляла себя улыбаться, чокалась с гостями, пила мелкими глотками вино.

В спальню она вошла совсем усталая. Две огромные подушки лежали рядом на взбитой постели, чужие, холодные, в голубых шелковых наволочках. А ее маленькие сатиновые приютились в уголке бархатного дивана.

– Видишь, какие подушечки для нас приготовили, – обнимая жену за плечи, сказал Родион. – А ты беспокоилась!

Маринка ничего не ответила, села на диван и положила голову на свои знакомые, родные подушки. За дверью еще бубнили и шушукались пьяные свахи.

– Прогони ты их, ради бога, бессовестные какие-то, – вдавливая скрипящую вуаль в подушку, с раздражением проговорила Маринка.

– И правда, надоели!

Родион вышел, что-то сказал свахам и ушел с ними в другие комнаты. Спальня находилась в самом конце широкого коридора. Из нее можно было выйти через ванную комнату в сад. Дом старинный, вместительный, с огромным садом. Маринка ходила по этому саду, когда еще приезжала к жениху в гости, знакомиться со своим новым жильем. Рвала и ела в саду яблоки. Другая дверь вела в комнату, где стоял Маринкин убогий сундук. Она вспомнила, что надо переодеваться, вздрогнула, глядя на пышную постель; ей хотелось по-детски заплакать и позвать мать, которая тоже была в этом большом, чужом доме, перекрестила, поцеловала дочь и молча ушла, бросила ее на веки вечные. Маринка тихо поднялась, вошла в соседнюю комнату и отперла сундук. В эту минуту она о ковре и не помнила, а лишь думала о той неизвестной мучительной ночи, которую ей предстояло сегодня пережить. В глаза бросилась кровавого цвета бахрома. Марина развернула ковер. На нем были и живые глаза Ястреба, и голубые лампасы Гаврюшкиных шаровар, и ее веселая синяя кофточка, оставшаяся дома. Маринка смотрела на ковер – и не могла оторвать от него глаз. Так и застал ее Родион перёд развернутым ковром.

– Позволь! Да это ведь ты! – по-хозяйски беря жену за плечи, возбужденно проговорил он. – А ты мне даже не показала! Кто это сделал? Прекрасная работа! Настоящий художник выткал… Ну пойдем, милочка!..

– Это… Кодар сделал, – пристально глядя в глаза мужу, ответила Маринка.

– Подожди… Какой такой Кодар?

– Друг моего отца. Ты же его не раз видел на скачках и на байге.

– Это тот знаменитый конокрад, что ли? – Родион быстро снял руку с ее плеча.

– Он никогда не был конокрадом, – тихо ответила Маринка и потупилась.

– Так это он?.. Про вас с ним всякое болтали!..

Родион вдруг насупился и отвел глаза.

– Но почему ты мне раньше это не показала? Странно! Может быть, что-нибудь было у вас?.. Скажи тогда прямо. Не бойся. Потом может хуже быть… Я тебя люблю… теперь уж не развенчаешься, – с обидой в голосе мямлил Родион, не отдавая себе отчета, как оскорбляет он этими словами Маринку, убивая чувство уважения к себе, которое жило в Маринке до самой последней минуты.

– А может, попробуем развенчаться? – сухим, отчетливо-звонким голосом проговорила Маринка, с облегчением почувствовав, что уже не может раздеться, чтобы лечь, как законная жена, с этим чужим для нее человеком в постель и отвечать на его поцелуи.

– Зачем ты так говоришь? – крикнул Родион.

– А ты зачем это сказал? – Маринка наклонилась к сундуку, вытащила из-под ковра, что ей было нужно, бережно свернула ковер и, закрыв сундук, повернулась и прошла через спальню в ванную комнату.

Родион услышал, как она пустила воду. Хмурясь, постоял около постели, потом решительно снял сапоги, разделся и лег. Прошло несколько томительных минут, монотонно и нудно за дверью лилась из крана вода. Дверь не открывалась. Родиону надоело лежать. Отбросив одеяло, он вскочил и приоткрыл дверь. Вода бежала через край ванны, текла по полу и могла бы так литься до утра – в комнате никого не было.

«Это еще что за фокусы? – закрыв кран, подумал Родион. – Наверное, в сад вышла… Черт знает что такое!» Он вышел на террасу и несколько раз окликнул Марину, потом вернулся в спальню, надел сапоги, пальто и вышел в сад. Снова кричал – то сердито, то ласково, – просил прекратить озорство и вернуться скорее в комнату. Однако в саду было тихо, лишь уныло откликалось эхо да шуршали под ногами упавшие с деревьев листья… Он долго бродил по саду, заглядывая в кусты, в беседку, возвращался в спальню, но она была по-прежнему пуста. Возмущенный коварством жены, Родион наконец не выдержал и разбудил Анну Степановну. Проснулся и Петр Николаевич.

Вместе искали почти до рассвета, но Маринки нигде не было… Потрясенная всем случившимся, Анна Степановна едва дошла до комнаты и слегла. Петр Николаевич мрачно отмалчивался.

Скандал вышел небывалый. Решили гостям пока ничего не говорить… И только утром, когда окончательно убедились, что Маринки нигде нет, сообщили в полицию…

Город спал; протяжно, на разные лады, перекликались петухи и лаяли собаки. По темной, пустынной улице, словно белое привидение, двигалась одинокая фигура. Она быстрыми шагами шла по направлению к мосту, переброшенному через небольшую речку. Это была Маринка.

Темные окна как-то странно давили Маринку, дымоходные трубы качались в ее глазах. Сначала она боялась собак и этой темной пустоты, но потом чувство страха прошло. Маринка зашагала к реке быстрее и спокойнее. В душе у нее возникла странная уверенность, что Кодар где-то близко, может быть, даже сейчас он выедет из-за угла на косматом коне, подхватит ее на седло и умчит в степь. Еще в саду, лихорадочно обдумывая свой поступок, она решила бежать в ближайший за рекой аул. Там у Кодара много друзей, они спрячут ее.

Тихо шурша шелком подвенечного платья, она благополучно прошла мимо спящих в плетеном шалашике около моста сторожей. Спустилась по пыльной дороге в балочку, спотыкаясь о кочки и ничего не видя перед собой, вошла в высокие темные кусты. Вдруг позади по деревянному настилу моста отчетливо простучали конские копыта. Маринка вздрогнула, свернула с дороги, ухватившись за ветку, остановилась под кустом. Шаги приближались. «А может, это Кодар?» – мелькнула в голове мысль. Поравнявшись с местом, где стояла Маринка, чужой конь вдруг захрапел и, зазвенев кольцами уздечки, замедлил ход. В просвете кустов Маринка увидела выгнутую шею коня с косматой гривой, потом услышала знакомый голос, произнесший на киргизском языке: