Синий шихан

– Извините, господин Суханов, что я вмешиваюсь. Может быть, вы и правы отчасти… Однако я много лет живу в вашей стране и считаю себя большим другом русских людей… Скажу вам откровенно, что я мало чему здесь научился, в особенности по разработке золотых россыпей. Я имею в виду технику.

Кондрашов поднял голову и насторожился.

– Не говоря уже о том, что у вас плохо поставлены исследовательские работы, вы как будто боитесь техники! Механизация бурения и уборки породы, внедрение пневматики – все это находится на низком уровне. В то же время американские предприниматели еще в прошлом году на Дальнем Востоке поставили электрические драги, механизировали подвоз руды.

Видя, что Суханов насупился, Горслей спросил:

– Вы, я вижу, со мной не согласны?

Хевурд решил перевести эту, как ему показалось, неприятную беседу в другое русло.

– Я заметил, господин Суханов, что вы совсем не употребляете вина? – спросил он Тараса Маркеловича, доказывая на пустую чашку.

Суханов мрачно хмурил седые брови.

– Позвольте уж мне ответить и вам и господину Горслею. Разговор любопытный, поучительный, можно сказать. Я человек простой, открытый, скажу без лукавства. Да, мы часто на обушек да на тачку поглядываем – все это верно. Трудно нам, русским, у нас еще порядки не те. Шлею свяжем, хомут справим, а запрягаем долго, это правильно… Только вот извольте послушать, как заморская техника прививается в нашем народе… За свои шесть десятков лет, прожитых на свете, Сибирь-матушку и Дальний Восток вплоть до океана я пешком прошел. Зверя бил, рыбу ловил, золото добывал. Все было, есть о чем вспомнить. Людей разных видел: тунгусов, орочей, якутов, ненцев, японцев, китайцев, видел и англичан. Их на Дальнем Востоке порядочно. И опять-таки скажу, техника у них высока… Есть во Владивостоке одна компания, содержат ее отец и сын Хинтер или Кинтер, точно сейчас не припомню. Но, как говорится, не в этом суть. Дело у них было поставлено широко. Свои прииски, рыбные промыслы, свои пароходы, около порта возведены хоромы каменные, склады с рельсовыми подъездными путями, свой морской причал и тому подобное. Бывал я у них, пушнину продавал. Отец-то занимался торговыми делами в городе, а сын, высокий такой, красавец, на специальном пароходе ходил по рекам в Зауссурийскую тайгу. Скупал и выменивал у орочей и у китайцев меха, оленьи панты, ну и золотишко, конечно, попадалось…

– Увидев золото, согрешит и покинет праведный путь даже истинный ангел, – шутливо, но многозначительно проговорил Шерстобитов.

Все слушали Тараса Маркеловича с напряженным вниманием.

– Это вы правильно сказали, господин Шерстобитов, – кивнул Суханов. – Только вы уже меня не перебивайте. Так вот, значит, встретился я с ними в тайге. Молодой коммерсант даже не узнал меня. Да и признать-то было мудрено… Я был такой же прокопченный, как и все орочи, – в кухлянке, в оленьих унтах. В те места пришел тогда впервые, с Игарки. Там жизнь была тяжкая, а здесь народ жил и того хуже. Вижу, сын Кинтера и его помощники за бутылку водки берут соболя, правда, дают в придачу железные пуговки… Ничего, добротный товар, блестит, ороченкам нравится. Тут я понял, что без техники таких пуговиц не сработаешь. А вот муки привозили мало. Оно и понятно – груз тяжелый, возить далеко, расчету нет, себе дороже обходится… Пуговки куда сподручней, места не так много занимают… А у деловых людей прежде всего свой коммерческий расчет…

– Вот наживается-то, подлец! – не выдержал Буянов.

– Доходов от них я не считал, – сердито оборвал его Суханов. – Вернулся я в те края спустя два года. Картину увидел страшную. Время было такое: ожидали прибытия парохода. Орочи повыползали из чумов, и большие и махонькие, за пазухой у каждого склянка… Это для водки. Господин Кинтер так их приучил, что они перестали даже торговаться, берут, сколько даст. Напиваются, мерзнут, видеть стали плохо, руки трясутся, зверя добывают все меньше, поголовно вымирать начали… Итребляяся зверь, да и люди также. Вот что значит такая техника…

Гостям стало не по себе. Почувствовав это, Тарас Маркелович умолк. Склонив голову, прищурил седые веки, пряча от людей заблестевшие глаза.

Хевурд смял лежащее на коленях полотенце и осторожно отодвинул от себя чайную чашку. Горслей сжимал в кулаке металлическую спичечницу.

– Это любопытно, что вы рассказали, господин Суханов. Очень любопытно, – растягивая слова, проговорил Горслей. Он не раз бывал во Владивостоке, был близко знаком с миллионерами Линдгольмом и Кинтером, отлично знал все их коммерческие дела. Мартин Хевурд, покосившись на Горслея, тихо сказал по-английски:

– За каким чертом вы затеяли этот разговор с технике, об отсталости России? Вы что, приехали сюда азиатов просвещать?

– А почему бы и нет? – неожиданно для всех заговорил Василий. – Простите, господа, я немножко знаю английский язык.

– Э-э… Очень хорошо, – стараясь подавить смущение, отозвался Хевурд. Вытянув ноги, он поудобней уселся на подушке. Разговор принимал явно неприятное направление. Хевурд уже кое-что слышал о Кондрашове.

– В России, господин Хевурд, преклоняются перед вашим великим ученым Чарльзом Дарвином, высоко почитают Шекспира, так же как английский народ чтит имена Пушкина, Ломоносова. Нам есть чему поучиться друг у друга. Разве это не так?

– О да! – подхватил Хевурд. – Господин Горслей, конечно…

– Это слишком большой вопрос, – прервал его Горслей. Затянувшись дымом сигары, он тронул кончиком пальцев свой квадратный подбородок и, не скрывая насмешливого выражения на тонких твердых губах, раздельно продолжал: – Просвещение и взаимные культурные связи должны быть! Я не спорю… Но я говорил господину Суханову о технике добычи золота… В России пока учиться нечему… Разве я сказал неправду?

– Да, господин Горслей, это неправда, – спокойно возразил Кондрашов. – Известно, что первую усовершенствованную золотопромывательную машину изобрел русский инженер Аносов. Он же еще шестьдесят лет назад усовершенствовал на приисках подвозку породы на промывательную фабрику по рельсовой дороге в специально сконструированных тележках.

– У нас машины другого рода, – высокомерным тоном заявил Горслей, чувствуя, что этот русский бухгалтер – человек образованный и умеет основательно спорить.

– Все действующие сейчас золотопромывательные машины сконструированы по принципу инженера Аносова, – настойчиво продолжал Василий. – И самая главная его заслуга в том, что до его изобретения из тех же песков золота добывалось в сто тридцать раз меньше. Как промышленник и коммерсант, вы меня понимаете! После того как в восемьсот сорок шестом году в горном журнале была описана золотопромывательная машина Аносова, из разных стран посыпались запросы. Горный департамент просили выслать чертежи. Просили также командировать за границу русских инженеров и мастеров.

– Может быть, может быть… Я не хочу умалять заслуг господина Аносова, – пробормотал Горслей.

– Аносов, – продолжал Кондрашов, – на много лет опередил иностранных ученых. Он выплавил самый лучший в мире булат. Крепче дамасской стали. Он создал совершенный метод плавки того неоценимого в производстве материала, на котором держится вся высокая техника. Ваши ученые, господин Горслей, до сего времени при выплавке стали используют его метод. Павел Петрович Аносов совершил научный подвиг мирового значения. А вы говорите, у нас нечему учиться!

– Я не сталелитейщик, а золотопромышленник, – резко сказал Горслей.

– Насчет золота, – словно не замечая его грубого тона, говорил Василий, – могу добавить, что за время управления Аносовым Златоустовским горным округом промыслы дали семьсот девяносто два пуда золота. А один самородок был найден весом в два пуда семь фунтов и девяносто два золотника. Самый большой самородок на свете…

– Два пуда! Боже мой! – всплеснул руками Буянов. – Это, как говорится, не пито не едено, а богатство заведено, – не унимался он. – Хоть бы кусочек в полпудика для сладости в руках подержать. Везет же людям!