Синий шихан

– А по какому делу история-то вышла? – осведомился Суханов.

– Было дело, да сплыло, – замялся Буянов. Сердито поглядывая на сына, он продолжал: – Для кого я стараюсь? Отец за детей всегда дырки латай, а когда живот подвело, то садись на помело да в трубу вылетай… А они еще со своими советами…

– Оставьте, папаша! Зачем такой разговор… А то я, ей-богу, уйду отсюда, – склонив над тарелкой голову, сказал Родион.

– Я те уйду! Ишь волю взял отцу перечить! – визгливо крикнул Матвей Никитич.

Родион поднял голову и резко откинулся на спинку заскрипевшего под ним стула.

Сидевший рядом с Микешкой Василий Кондрашов поднялся и направился к Матвею Никитичу.

Родион почувствовал, что сегодня без скандала не обойдется. Не нужно было приходить сюда с нетрезвым родителем. Между тем Василий, подойдя к столу, поздоровался с Сухановым, как со старым знакомым. Матвей Никитич же не только не начал скандалить, а, наоборот, рассыпался перед ним мелким бисером:

– Ах, милушки мои! Вот радость-то! Такой уж у меня сегодня счастливый денек, везет на друзей-приятелей… К нашему столику просим, не побрезгуйте, любезный, нашим винишком… А мы уже того, немножко выпивши, извините!..

– Вот и отлично. Веселее и проще разговаривать, – ответил Василий и, взяв придвинутый Родионом стул, вежливо поблагодарил его. Извинившись перед Сухановым, он добавил: – У меня до вас дело есть, да и к господину Буянову тоже… Может быть, я не вовремя? Тогда простите… Но только в другое время вряд ли застанешь вас вместе.

– О делах после! Как говорится, дело делом, заварила старуха бузу с дедом, наложили мучки да хмелю, а потом спали неделю; проснулись, голова трещит, а на печи кот пищит; корова не доена, лошадка не поена, сено не скошено, с кого будет спрошено?

– Непременно, обязательно будет спрошено, – с особенным весом подтвердил Василий.

Матвей Никитич, поняв намек, широко раскрыл зубастый рот и часто заморгал красными глазами. Суханов с затаенным любопытством вплотную рассматривал Кондрашова, стараясь разгадать, почему так боится его Матвей Буянов.

Родион, ожидая чего-то неприятного, глядел исподлобья с виновато застывшей на губах улыбкой.

– С кого полагается, со всех будет спрошено, – часто моргая, хмуро заметил Тарас Маркелович.

– Ве-ер-рна-а! – неожиданно хрипло и громко выкрикнул Буянов. Тяжело дыша, он угрожающе взмахнул в воздухе вилкой, невпопад стал тыкать ею в край сковородки и опрокинул ее.

– Успокойтесь, папаша. Нельзя так, – вмешался Родион.

– Это мне-то нельзя? – Буянов наклонил голову, как рассвирепевший бык, и всем корпусом повернулся к сыну. Он сообразил, что бухгалтер разлюбезной Пелагеюшки подсел к столу не зря. Неуместное вмешательство Родиона подстегнуло его. Всю свою ярость он и обрушил на сына: – Значит, мне, Буянову, нельзя и до сковородки дотронуться? – заговорил он приглушенным голосом, сжимая в костлявом кулаке вилку. – Может, скоро мне и по улице нельзя будет ходить?

– Да перестаньте, папаша! – резко сказал Родион и плотно сжал губы, чтобы унять их дрожь.

– Замолчи! Убью! – Буянов взмахнул вилкой, но тут же почувствовал, что рука его начинает неметь. Вилка, скользнув, со звоном упала на пол. Помутившимися глазами он увидел около своего плеча насмешливое лицо Василия. Тот, словно тисками, сжимал буяновскую побледневшую у кисти руку. Матвей Никитич хотел было пошевелить ею, но она была точно мертвая.

– Так не годится, хозяин, – проговорил Кондрашов, еще крепче сжимая его руку. – Не годится! Сын-то ваш кровный, каяться после будете. А вы, молодой человек, – обращаясь к Родиону, продолжал Василий, – лучше бы не трогали папашу, оставили его.

– Ты хоть руку-то отпусти, – когда скрылась за дверями сиреневая рубаха Родиона, взмолился Буянов. Он даже не почувствовал, что его уже никто не держит.

Василий рассмеялся, наклонившись, поднял с пола вилку и положил ее на стол. Улыбнулся и Тарас Маркелович, оторопевший от несуразной выходки Буянова.

– А рука-то у тебя, как клещи. Железная, что ли? – вяло пошевеливая пальцами, спросил Буянов, ощущая во всем теле слабость. Выплеснув, гнев, он заметно отрезвел.

– Обыкновенная рука, рабочая, – улыбчиво ответил Василий.

– Тебя бы, дурака, этой ручищей да по башке! – уже с уважением посматривая на Василия, проговорил Суханов. Буянова он и прежде не любил, а сейчас опьяневший купец казался ему просто омерзительным. Он глядел на него сумрачно, без насмешки. Не спуская с Василия глаз, вздохнул. «Вот и узнай человека по его очкам да шляпе. А что под этой шляпой?.. Маху ты дал, Тарас. О ладном человеке неладно подумал». И, обратившись к Кондрашову, совсем неожиданно спросил: – Вы говорили, что дело ко мне имеете? Сказывайте, а то поспешить думаю.

– А мы еще и нашего дела не начинали. Не торопись, Тарас Маркелыч, – залпом выпив рюмку коньяка, вмешался Буянов.

– Ты уж сделал одно дело… Сына вон чуть не укокошил. Хлещи еще свое зелье да снова кураж начинай, – сердито покрякивая, отчитывал его Суханов.

– Не на твои пью.

– И не на свои, – отрезал Тарас Маркелович.

Вспыхнуть новой ссоре не дал Василий. Успокоив снова начавшего шуметь Буянова, он без всяких околичностей заявил, что имеет желание поехать работать на Синешиханский прииск в качестве бухгалтера.

Суханова теперь уже тянуло к этому человеку. Он стал рассматривать его пристально и по-таежному пытливо и сторожко. Ему бросился в глаза крутой, резко выпуклый лоб. Нос был крупный, слегка приплюснутый, придававший лицу упрямое и насмешливое выражение.

– Вы ведь, кажется, имеете службу? – спросил Суханов, но в душе уже решил пристроить этого человека на прииске.

– Имел службу, да отказался, – ответил Василий.

Немного отрезвевший Буянов все время прислушивался к их разговору. Самый страшный его враг может на самом деле покинуть службу у Барышниковой. Это было непостижимо! Услышав последние слова Кондрашова, он резко отодвинул бутылку.

Василий с усмешкой следил за выражением лица Буянова, безошибочно угадывая надежду купца, что забудется его долг Барышниковой.

– Отказались от должности? – переспросил Суханов.

– Да. Не по мне дело.

– Правильно! – не утерпел Буянов. Хмелея от нахлынувшего восторга, он выкрикивал: – Да и какое там дело, боже мой! По образованности господину Кондрашову надо не с вонючей рыбой дело иметь, а большим капиталом управлять! И ты, любезный Тарас Маркелыч, – душевно тебе говорю – должен такому человеку предоставить пост соответственный!

Василий слушал, протирал очки и улыбался.

– А тебе, милушка моя, – продолжал Буянов, мотая головой и пуская пьяную слезу, – тебе я по гроб жизни не забуду, как ты меня сегодня от смертоубийства спас! Помилуй господи! Молебен отслужу!

– Уймись ты наконец! Вот ералашный человек! – крикнул вышедший из себя Суханов. – Все равно твоему молению бог не поверит. Ты лучше объясни-ка свою загадочку, которую обещал загадать, а то мне идти пора. – И тут же, повернувшись к Василию, добавил: – Вам, господин Кондрашов, без всяких загадок скажу: приезжайте, дело найдется. На месте и вам будет виднее и нам. А тебя, Матвей Никитич, прошу, говори, пожалуйста, покороче и без загадок, а то, ей-ей, слушать не буду, уйду.

– Экий ты нетерпеливый! Дай хоть мне чуточку на человека порадоваться да и самому душой отдохнуть.

Буянов вынул из кармана платок, вытер вспотевшее лицо, покрякивая и блаженно улыбаясь.

– Не томи, Никитич, не коня любимого продаешь, – урезонивал его Суханов.

– Тут не один конь-то, а четыре дюжины! Не угадал ты, милушка моя Тарас Маркелыч. Четыре, братец, дюжинки да материалу тысяч на восемьдесят! Ваш доверенный все сегодня обсмотрел и довольнехонек остался.

– Какие материалы, что за доверенный? Не городи ты, хмельной человек, слушать тебя тошно, да и некогда.

– Может, и хмельной, а я свое дело знаю, – обидчиво возразил Буянов. Он и не подозревал, что Суханов о новом проекте Шпака еще ничего не знает.