Наследники

Никита прищурил глаза, подозрительно взглянул на брата и подумал: «Что он, дурачок, недоумок или лукавит?»

Григорий уселся в кресло и, показывая брату на обстановку, сказал с восхищением:

— Николи я в столицах не был и удивлен роскошеством батюшкина дома!

«Нет, не лукавит он, — решил Никита. — Простоват, вот и все!»

Совсем повеселев, он сказал брату:

— Раз нравится тут, ну и живи! Все братья здесь хозяева. Прости, мне надо отдохнуть. Устал весьма. У великого князя был!

— У великого князя! — в изумлении повторил Григорий. — Ишь куда забрался!..

Все дни Григорий проводил в осмотре Петербурга или сидел с дворовыми в вестибюле и слушал их побаски. Вел он себя просто, доступно, и это дворецкому не нравилось. Однажды он заметил молодому хозяину:

— Вы, батюшка, помене тары-бары-растабары с дворней разводите, уважение потеряете!

Григорий сердито засопел и вдруг властно сказал:

— Я не попугай и не петух в павлиньих перьях! А живу, как мне хочется, и тебя, старик, не спрошу!

Он несколько раз ходил к брату Прокофию, уговаривал его примириться с Никитой, но тот хмуро гнал его прочь.

Прокофий Демидов, узнав, что государыня передала дело о наследстве сенату, каждый день стал досаждать сенатским чиновникам. Они отмахивались от досужего просителя — не до того было! Суета в сенатской канцелярии поднималась очень рано. В девять часов утра Прокофий являлся в приемную, избирал удобное место и плотно усаживался, наблюдая своеобразную жизнь сената. Мимо него как тени шмыгали чиновники в потертых мундирах с папками под мышкой.

— Погоди ж, крапивное семя, добьюсь своего! — ворчал он и терпеливо высиживал в приемной весь день.

В один из дней Прокофия особенно одолевала скука. В длинных коридорах было пустынно, полутемно, пронизывала прохлада. Демидов, взглянув на служителя, встал с кресла и осторожненько заглянул в одну из дверей. В обширной палате с каменным сводом за длинными столами сидели писчики и, не переводя дыхания, строчили, издавая гусиными перьями сухой однообразный треск.

— Господи боже, до чего же скучно! — вздохнул Прокофий, тихонько прикрыл дверь и вернулся на прежнее место.

— Ты, батюшка, я вижу, который день высиживаешь тут, как наседка. — В белесых глазах отставного солдата мелькнуло сочувствие.

— Да, все поджидаю, когда решится мое дело! — простодушно сознался Демидов.

— Эх, сударь, да в уме ли ты! — воскликнул служитель. — Да когда ты этого дождешься? Не так легко тут добыть истину!

— А я их измором возьму, служивый! — решительно сказал Прокофий.

Служитель хлопнул по фалдам старенького мундирчика:

— Эх, батюшка, не по силе и терпению задумали дело! Да разве тут высидишь решение? У нас, сударь, дела лежат полета годов, а то и поболе! Оно и лучше, вылеживаются. Сказано: поспешишь — людей насмешишь! А тут, глядишь, полежит-полежит, тем временем спорщики помирятся, а то и помрут.

Демидов помрачнел. Он уже слышал про сенатские порядки, про неимоверную волокиту и лихоимство, царившие среди сенаторов. В Санкт-Петербурге много рассказывали о лисичкинском деле. В ту пору в сенате открыли целое отделение, состоявшее из обер-секретарей, секретарей, столоначальников и писцов; все они три года занимались составлением записки из лисичкинского дела, в котором имелось триста шестьдесят пять тысяч листов. Краткая записка, учиненная борзописцами, заключала в себе только десять тысяч листов.

Сутяжничество началось по доносу фискала Лисичкина о злоупотреблениях, имевших место в питейных откупах. Для разбора дела судьи вместе с обозом, груженным столь громоздким произведением канцеляристов, отправились на место происшествия.

После долгого пути обоз остановился в корчме, и ночью — случайно ли, а может, и по злому умыслу — вспыхнул пожар, и все дело, столь мудро и казуистично построенное, сгорело. Тем все и окончилось…

Вспомнив это, Прокофий Акинфиевич забеспокоился, но с горделивым видом сказал:

— Дело мое должно решиться по указу самой государыни!

Служитель построжал.

— Ее императорское величество матушка-царица наша о всех подданных заботится! — торжественным тоном изрек он. — Но то надо, милый, учесть: она, матушка, одна, а нас, холопов, много!

— Это верно! — согласился Прокофий. — Но как же тогда быть?

— А быть так; ждать свой черед! В сенате делов много, и каждый указ свое исполнение имеет. Подождешь, сударь, с годик-два, тогда, может быть, и подоспеет твоя пора!

Служитель отвернулся к окну, за которым над адмиралтейским садом кружилось воронье. Прокофий тихонько подошел к старику, тронул его за плечо:

— Скажи-ка, служивый, где та тропочка, по которой можно скорее прийти к развязке нашего узелка?

Служитель помедлил ответом, вынул табакерку, заправил в нос понюшку табаку, чихнул.

— С этого, сударь, и начинать надо было! — после раздумья сказал старик. — Перво-наперво эта тропочка начинается от сего места, а дальше она побежит к начальнику канцелярии…

Он замолчал и скромно опустил глаза.

— Ох, грехи наши тяжкие! — вздохнул старик. — Беда мне, сударь, с вами. Но что делать, такой добрый у меня характер…

— В долгу не останусь, ей-ей! — тихо посулил Демидов. — Научи только!

— А ты приходи завтра да захвати лепту на воспитание сирот. Их превосходительство — попечитель сиротского дома. Ах, господи, сколько хлопот у него! Ну, иди, иди с богом! Завтра приходи, там видно будет!

Прокофий потихоньку выбрался из приемной и заторопился домой…

На другой день Демидов явился в сенат и вручил седенькому служителю серебряный отцовский рубль.

— Допусти без доклада! — указал он на дверь кабинета.

Старичок попробовал рубль на зубок.

— Добр целковый! — восхищенно покрутил он головой. — Иди, что ж поделаешь…

Прокофий тихонько приоткрыл дверь и юркнул в кабинет. Учтиво склонился перед начальником. Высокий, с лицом, обрамленным седыми баками, тот сердито набросился на Демидова:

— Кто вы такой, сударь? Как сюда попали?

— Виноват, ваше превосходительство! — почтительно изогнулся Демидов. — Казните, но выслушайте! — Он быстро подошел к столу и выложил тугой мешочек. — Наслышан я, что вы изволите состоять попечителем сиротского дома. Как не порадеть о бедных малютках!

— Позвольте, кто вы? — удивленно посмотрел на посетителя чиновник.

— Ваше превосходительство, умилен, весьма умилен вашей опекой над несчастными. Во святом писании сказано… Ах, ваше превосходительство, льщу себя надеждой быть полезным государству российскому!

Прокофий осторожно придвинул мешочек к начальнику. В нем брякнул металл.

— Что сие? — смягчаясь, пристальным взором взглянул на приношение начальник канцелярии.

— Пожертвование, ваше превосходительство, на сиротский дом. Примите, сделайте вашего слугу счастливейшим на земле!

Чиновник поправил очки, вскинул голову, подумал. Вдруг его потухшие серые глаза приняли иной, веселый оттенок. Он бережно взял тугой мешочек, взвесил его на ладошке.

— Неужто? — пронзительно посмотрел он на Демидова.

— Истин бог, золотые! — подтвердил Прокофий и улыбнулся.

— Голубчик вы мой! — вдруг протянул руки сенатский вершитель. — Выручили вы меня. В опасении был, испостились сироты… Благодарствую… Из каких краев, сударь? — совсем уже дружелюбно спросил Прокофия чиновник.

— Ваше высокопревосходительство, издалека я, с Каменного Пояса прибыл. Может, наслышаны о Демидовых? Обласкан ее императорским величеством и обнадежен! — вкрадчиво начал проситель.

— Знаю, знаю, вспомнил! — вдруг перебил чиновник. — О наследстве ищешь, сударь?

— Точно так! — поклонился Демидов.

— А коли так, доложить придется, сударь! — совершенно невозмутимо сказал сенатский и ловким движением руки столкнул тугой мешочек в ящик стола.

— Ваше превосходительство, — со слезами на глазах взмолился Прокофий, — истин бог, все сделаю, коли счастье повернется ко мне. Будет доложено! А сейчас я наг и нищ… Сжальтесь, ваше превосходительство! — Он не отводил глаз от горделивого лица сенатского чиновника. А в голову лезли злые мыслишки: «Хапуга! Мздоимец!»